Характер у моей новой подруги был неугомонный. В пятнадцать лет она ушла из дома, приехав в наш город из глухой деревни, но быстро освоилась и стала жить на широкую ногу. Она хорошо разбиралась в людях, острым чутьем определяла полезность того или иного знакомства. При встрече Ольга увидела во мне перспективную подружку, сразу поддержала меня и даже решила взять шефство надо мной. Маленькая и пухленькая, с цепкими, хитрыми глазками она приметила меня и уже не отпускала. И хотя она была младше меня на год, жизненный опыт был у нее богаче моего. Помню, как Ольга вечно худела, вычитывая в журналах модные диеты. И хотя ее нельзя было назвать первой красавицей, но, стоит отметить, что она обладала почти магической врожденной женственностью, ее чертовски любили мужчины. Это был феномен, и я, как примерная ученица внимательно изучала ее таланты. Кавалеры подруги смотрели на меня, как на фальшивую куклу пустышку. Моя же подруга умела вызвать интерес к себе мужчин невербальными откровенными позами и движениями, манерой общения без комплексов и, главное, превосходной техникой кокетства.
Я не раз наблюдала, как мужчины сходят по ней с ума, а она, гарная дивчина, совсем не обращая никого внимания на их восторженные и зачастую вожделенные взгляды, глушила наравне с ними текилу с солью, читала запоем Есенина, с надрывной хрипотцой в голосе, с характерным южнорусским акцентом, и так размашисто и правдиво, что многие хватались за душу:
Да! Есть горькая правда земли,
Подсмотрел я ребяческим оком:
Лижут в очередь кобели
Истекающую суку соком.
Как глупые мотыльки, слетались они на ночной костер моей новой подруги, и сгорали от страсти вместе со своими сбережениями. Ей дарили шубы, бриллианты, дорогие свидания, обещали луну с неба, а она лишь разводила всех на «бабки» Меня поражало, как Оля так легко и ловко могла выходить сухой из воды, когда казалось, ситуация уже не управляема и придется «за все платить». Но неведомый рок спасал ее, и вскоре этот рок стал вырисовываться в виде почтенного старика с седыми пейсами.
Помню, ходил он, не спеша и прихрамывая, и опирался на трость, набалдашник которой был вырезан из слоновой кости в форме черепа. Как все махровые евреи, носил он настоящий талит катан из белой, мягкой шерсти, а на голове иудейскую ермолку. Пахло от него дорогими сигарами, а ботинки всегда даже в самую слякоть были начищены до блеска, что в их зеркальное отражение можно было смотреться и наводить макияж. Ольга раз в месяц приходила к нему за «зарплатой», и всех это вроде устраивало. В городе этого еврея все боялись и почтительно называли Юрием Моисеевичем. Он владел фирмой по установке сигнализаций и был в тесной дружбе с самим губернатором края. Стрелку он всегда любил назначать на мосту ночью под трели влюбленных лягушек, когда грустное лицо луны колышется, словно дрейфующая рыбацкая лодка, отражаясь в бурных водах Кубани. И если разгневанный ухажер все же приезжал на разборки, то Юрий Моисеевич, доставал из кармана своего сюртука удостоверение внештатного сотрудника ФСБ и говорил мягким, но учтивым голосом:
Вы, молодой человек, разве не знали, с кем связались? Она же несовершеннолетняя? Еще раз я тебя здесь увижу, упеку по статье за растление несовершеннолетней
Это срабатывало безотказно, и дальнейшие разборки прекращались.
В то время Ольге нужна была молчаливая и послушная подруга, и я ее полностью устраивала.
Давай жить вместе! предложила она мне, словно мы сидели с ней в детской песочнице и лепили куличики.
Давай! согласилась с радостью я и почувствовала, что жизнь моя кардинально меняется.
Во многом я уповала на Ольгу и ее пробивную способность расталкивать все проблемы локтями и добиваться намеченных целей. Мы сняли квартиру на двоих, далеко от центра, но с домашним телефоном. И это было большим везением, так как тогда мобильные телефоны были большой редкостью.
Квартира в пятиэтажной «хрущевке» оказалась с маленькой уютной спаленкой и с довольно просторным залом. В спаленке мне особо запомнилась проваленная и жутко скрипучая кровать, на которой выспалось не одно поколение советских людей. Такие «говорящие» кровати были и у наших соседей. Как часто через тонкие перегородки дома можно было слушать вздохи и ахи, заглушаемые этим монотонным и уходящим в небытие скрипом целой эпохи. В пыльном углу, обтянутым паутиной, стоял также скрипящий шифоньер с вечно шумно падающими вешалками. В такие моменты от неожиданности замирало сердце, и по стене в панике разбегались тараканы. Помню еще, в коридоре висело синее потускневшее зеркало с памятной, но плохо читаемой надписью, кому-то на свадьбу от кого-то. И я всегда, когда глядела в это зеркало, пыталась невольно разгадать потертые временем символы. Еще на кухоньке вечно текли краны. И как мы их не чинили, как не заменяли, они все равно текли и текли. В самом зале практически не было мебели, лишь сервант и обеденный стол, окруженный двенадцатью искалеченными стульями, да дверь с выходом на небольшой балкончик с видом на проезжую часть.
Во многом я уповала на Ольгу и ее пробивную способность расталкивать все проблемы локтями и добиваться намеченных целей. Мы сняли квартиру на двоих, далеко от центра, но с домашним телефоном. И это было большим везением, так как тогда мобильные телефоны были большой редкостью.
Квартира в пятиэтажной «хрущевке» оказалась с маленькой уютной спаленкой и с довольно просторным залом. В спаленке мне особо запомнилась проваленная и жутко скрипучая кровать, на которой выспалось не одно поколение советских людей. Такие «говорящие» кровати были и у наших соседей. Как часто через тонкие перегородки дома можно было слушать вздохи и ахи, заглушаемые этим монотонным и уходящим в небытие скрипом целой эпохи. В пыльном углу, обтянутым паутиной, стоял также скрипящий шифоньер с вечно шумно падающими вешалками. В такие моменты от неожиданности замирало сердце, и по стене в панике разбегались тараканы. Помню еще, в коридоре висело синее потускневшее зеркало с памятной, но плохо читаемой надписью, кому-то на свадьбу от кого-то. И я всегда, когда глядела в это зеркало, пыталась невольно разгадать потертые временем символы. Еще на кухоньке вечно текли краны. И как мы их не чинили, как не заменяли, они все равно текли и текли. В самом зале практически не было мебели, лишь сервант и обеденный стол, окруженный двенадцатью искалеченными стульями, да дверь с выходом на небольшой балкончик с видом на проезжую часть.
В этой квартире я и отметила свое двадцатилетие. В подарок моя мама сшила по фотографии из книги то самое, знаменитое белое плиссированное платье Мэрилин Монро. Я была безумно рада, чувствовала, что вступаю во взрослую жизнь. Все проблемы и трудности казались мне преодолимыми, я верила в удачу, как никогда. Дух независимости от родительской опеки уже витал в воздухе. Но окончательно свободной я себя почувствовала лишь тогда, когда получила диплом. Это было для меня каким-то подведением итогов и началом новой, неведомой, но очень и очень интересной жизни.
Правда, понятие свободы вначале было извращенно детским максимализмом. Я едва сдерживала себя в рамках приличия. Помню, как на последнем звонке в техникуме танцевала. Мои модные, блестящие сапожки отбивали лихую чечётку на том самом письменном столе, за которым я три года старательно записывала под диктовку преподавателей конспекты о сельскохозяйственной промышленности.
Крошка моя, я по тебе скучаю, подпевали мы в унисон, абсолютно счастливые и полные новых надежд.
Жизнь моя протекала, как на курорте. С Ольгой мы просыпались ближе к обеду, делали легкий завтрак, накручивали бигуди, а вечером уже шли гулять по городу, заходили в рестораны поужинать. Особым везением был тот факт, что съемная квартира располагалась напротив квартиры нашей общей подруги. И этому совпадению я придала мистический оттенок.
Бэнча, в миру Натаха, работала в гаражном кооперативе обычным бухгалтером, зубрила английский язык и мечтала иммигрировать в США. Имея зарплату в четыре тысячи рублей, она каким-то образом выносила ежемесячно из кооператива в сто раз больше, и это в двадцать три года с обычной внешностью жены бригадира. Деньги придавали этой довольно предприимчивой девушке вседозволенность, но никак не влияли на ее человеческие качества. Натаха была добрая и отзывчивая, настоящая блондинка. Правда, немного мужиковата и простовата, но это отнюдь ее не портило. Вся сила ее обаяния и привлекательности была в пышной груди, которую она умела грамотно преподать мужчине и навязать ему свое мнение. На нас с Ольгой она смотрела, как на младших зачуханных сестер. Часто она приходила к нам в гости и давала ценные советы, как одеваться. Через знакомых Бэнча доставала дефицитные товары и продавала их нам по «очень заниженным» ценам. Характер у нее был упертый, и, если какая-то вещь не подходила, она все равно настаивала на своем, иногда просто приводя в шок своим вкусом окружающих. Мы втроем так крепко сдружились, чисто по-девичьи, что не представляли друг без друга участие в различных мероприятиях. Помню, у Бэнчи был в любовниках усатый круглый мужичок, который вечно ходил с портфельчиком, такой важный, и по-кошачьи ласково жмурился. Приходил он к ней раз в неделю, неслышно поднимался по лестнице, словно крался, и если вдруг встречал кого-то, то снимал почтительно шляпу или кивал, насвистывая веселую мелодию. Все остальные вечера Натаха проводила с нами.