В доме кавардак. Кажется, ничего не пропало все, что можно, либо похищено за прошлые зимы, либо хранится у той же бабы Кати в ожидании нашего приезда. Но шкафы и ящики выпотрошены, одежда грудой лежит на полу, здесь же рассыпаны семена каких-то овощей, и видно, что мыши давно облюбовали эту груду: и жили в ней, и питались, и остальное тоже. Все придется стирать.
Дом, отсыревший за зиму, оскверненный нашествием мазуриков и бесчинствами грызунов, насквозь выстуженный, кажется чужим и немилым до слез. То есть слез как таковых, разумеется, не будет еще не хватало! Но так и тянет зарыться под груду волглых одеял, закрыть глаза и долго не подавать признаков жизни.
Нонна! зовет из сада муж. По-моему, у тебя тут опять что-то выкопали!
И точно. Здесь, на месте этой ямы, была сортовая облепиха. Опять остались одни мужские экземпляры! (Зато их целых три). Японскую айву оставили, но явно пытались корчевать куст весь покалечен. Розовый пион тоже исчез. Вот она, причина, почему «в-третьих» не стоит покупать дорогие саженцы: их тоже крадут. Что всего противнее, каждый в Кузякине знает стоит попросить, и я дам отводок, даже сама черенок выращу. Не от великой любви к ближнему: в сущности, мне это нравится. Но просить с какой стати? Только себя ронять. Гордость требует более мужественного образа действий: прийти и взять Ага, и клубнику тоже повыдергали, не всю, но порядочно. Так-то вот.
Поднимаю глаза. Вишня в цвету. От сердца немножко отлегло: хороша. Ягод она почти не дает, но цветов Понимаю японцев. Однако впадать в созерцание некогда, время не ждет. Надо копать. Четырнадцать соток, и это все мне: у Игоря перевод горит. Впереди недели беспросветной, потной, каторжной работы с тех пор, как у нас домик, май не бывает иным. Подумать только, что когда-то он был моим любимым месяцем, порой блуждания по лесам, бубнения стихов и неистовой мечтательности Так. Лопата заржавела. А грабли? Где грабли? Неужели тоже украдены?! Ну, это катастрофа нет, вот они. Рассохлись малость, но сойдет.
Почему-то вспомнилась объятая депрессией, но не утратившая остроумия московская приятельница. Кто-то, желая подбодрить, вздумал рассказать ей притчу про двух пресловутых лягушек, попавших в молоко: дескать, первая сразу утонула, а вторая барахталась и сбила масло.
Ну да, перебила она. Знаю, знаю. Ты упускаешь важную деталь: вторая предварительно сбила масло.
Глава 2. Вздохи в огороде
«Наряд королевы состоял из легчайшей батистовой туники, отделанной валансьенскими кружевами. Витой пояс из розового шелка перехватывал» На этой искусительной фразе обрывается мой перевод очередного романа Дюма. Королева подождет. Мой наряд состоит из пыльного пропотевшего балахона собственного изготовления, никогда не имевшего формы и давно утратившего цвет. В нем с утра до вечера я роюсь в огородных грядках. Картошка. Горох (поздно сажаю, вряд ли будет толк). Капуста (в этом году какие-то микроскопические прыгучие твари так лопают рассаду, что от нее скорее всего ни листочка не останется). Помидоры. Тыквы. Фасоль, редька, репа
Из сарая доносятся специфические хриплые звуки. Это стонет двуручная пила, которой Игорь в одиночку пилит дрова. Как последовательный индивидуалист, он все, что делает, любит делать один. Чтобы заставить пилу примириться с таким обыкновением, он пристроил к ней громоздкое сооружение из деревяшек и кусков проволоки, долженствующее отчасти заменить отсутствующего пильщика-партнера. Я вдоволь поиздевалась над ним, пока он мастерил сию конструкцию. И оказалось, напрасно: она работает, хотя, подобно большинству технических приспособлений, созданных гением моего супруга, выглядит сущим монстром.
Руки потрескались и ноют, особенно по ночам днем отвлекаешься, а стоит улечься и потушить свет, пульсирующая боль в почерневших распухших пальцах разыгрывается, мешая заснуть. Все же надо работать в перчатках. Они есть их привезла подруга из Австрии, они так милы и кокетливы, что жаль пачкать, но главное, без них дело идет быстрей и ловчее. А надо спешить: земля, что ни день, становится суше, сорняки разрастаются. Да и батистовая королева в нетерпении.
Весь этот ужас огородная посевная будет тянуться еще долго, как минимум дней двадцать. Но первые дни после приезда в деревню тем еще сложны, что нужно возобновить прервавшиеся за зиму контакты. Это все неправда насчет простоты сельских нравов: здесь люди куда легче обижаются чтобы ладить с ними, надобно соблюдение этикета, на свой манер, пожалуй, не менее замысловатого, чем дипломатический.
Ты что ж это, Нон, к Надьке зашла, а ко мне не идешь?
Ну, ты сравнила! Она у самого магазина живет, к ней можно мимоходом заглянуть, а до тебя сколько идти? Вот подожди, управлюсь с огородом, уж тогда зайду.
Это ладно. Ты мне другое скажи. Почему ты Надьке письмо написала, что у тебя мать зимой померла, а мне нет?
Я тебе тоже писала, ты разве не получила?
Да ты что? Ну, я почтальонке скажу! А Марина-то Михална хорошая бабка была, это ж горе вам какое
Началось. Соврав, будто писала ей, я надеялась, что таким образом можно будет перевести разговор на что-нибудь другое, хоть ту же ненадежность почтового ведомства. Ан нет: придется принять соболезнования по полной программе. Не только Нюра, числящая себя моей подругой, но и каждая встречная тетка будет все это повторять.
вот уж верно, когда без матери, оно совсем другое. Мать всегда мать
Да пошли ты ее ко псу! над самым ухом смеющийся, негодующий мамин голос. Она терпеть не могла таких разговоров. Услышав патетическую сентенцию насчет материнства, любила брякнуть что-нибудь кощунственное, чтобы уесть собеседника, да заодно и покончить со «слащавым кудахтаньем». Хотела быть не родной кровью, а другом, умела это, как никто
И пензию-то (здесь все произносят это волнующее слово через «з», отчего в нем появляется некое ядовитое зудение) она хорошую получала, все вам подспорье
Да.
Чего ради ты терпишь это занудство? сердито басит мама. Когда шесть лет назад ей отрезали ногу и она появилась в деревне на костылях, она быстро отшила всех добросердечных старушек, при каждой встрече принимавшихся причитать о том, как плохо быть без ноги.
Ну, она же не со зла, неслышно отвечаю я, как часто говорила при ее жизни: ей всегда было досадно, что я корчу из себя кроткую терпеливицу, какой, по ее убеждению, совсем не рождена. И прибавляю вслух:
Да, правда. Но ты извини, мне надо спешить еще ведь поливать.
Ох, девк, а мне-то!
Однако и в магазин придется тащиться. По радио сказали, что в провинции уже кое-где начался катастрофический спрос: в предвидении потрясений, связанных с возможной победой коммунистов на президентских выборах, народ запасается крупами, солью, сахаром, мукой. Если все это здесь исчезнет с прилавков, мы пропали. Стало быть, берется сумка на колесиках и вперед.
Ну, ты и постарела! вместо приветствия изумляется, увидев меня перед магазином, местный пастух, однорукий Федя. Мужик безвредный и меня уважает даже умудрился не ввернуть ни одного из тех сочных присловий, без которых ему трудно обходиться. Нет, Федя совсем не хотел меня обидеть: он был чистосердечен и, соответственно, правдив. Увы.
Колесики перегруженной сумки истошно верещат. Под их аккомпанемент я шествую по разбитой асфальтовой дорожке мимо знакомых домов:
Ну, здравствуй! А я уж думала, не приедете! Горе-то, горе какое Ты небось от всего этого забыла мне семена привезть?
Огурцов? Привезла.
Так я ж не просто огурцов просила, мне «Либеллу» надо.
Я помню.
Достала? Ну, спасибо! Я в долгу не останусь!
Да брось
Идея, что негоже оставаться в долгу, для местных важна до крайности. На что распространено воровство, но даже общеизвестный вор, если случится попросить о каком-нибудь мелком одолжении, страстно бормочет «Не боись, хозяйка, я тебе как-нибудь ну отработаю». И даже случается, что потом действительно принесет пакет огурцов или пучок переросшего укропа. А уж если имеешь дело со степенной, самолюбивой и домовитой старушкой, та непременно, приняв пакетик семян или букет цветов, явится после с кульком яиц. У нас дома это называется «цветы снеслись», потому что именно за цветами ко мне чаще всего и обращаются.
Когда мы сюда приехали, цветов в палисадниках не было почти ни у кого. Теперь их гораздо больше, в основном потому, что я их пристраивала направо и налево, когда они стали разрастаться. Выбрасывать жаль ведь живое, и я уговаривала соседок, мол, посадите у себя, они неприхотливые.
Да ну их, соседки прятали глаза. Мы не привыкли, у нас картоха там или капуста, а это для городских больше
Им одалживаться не хотелось. Они настораживались, не понимая, на что я рассчитываю, чего замышляю добиться. Когда же до них доходило, что мне ничего не надо, охотно тыкали в бледную почву своих палисадников мои ирисы, лилии, флоксы. Правда, далеко не все они способны приживаться без ухода, а возиться с таким «баловством» здесь не любят. Но когда дети идут первого сентября в школу или заканчивают очередной учебный год, когда надо навестить родню на кладбище или отправиться на день рождения, возникает острая надобность в букете, и тут ко мне бегут иногда с таким паническим видом, будто не за пучком тюльпанов, а за лекарством для тяжело больного. По нынешним временам можно бы и торговлишку открыть, но однажды заявив, что эти блага бесплатны, неловко изменять своему слову. Впрочем, как уже было замечено, букеты несутся сами собой. Хотя с годами их яйценоскость падает.