Ачи смолк, а я обвел взглядом, стоящие по кругу строения, вспоминая сколько видел тех самых свернутых подстилок в своей собхи, понимая, что в скит-горе существ, пожалуй, находилось не мало.
Горьковатый дым от кострищ, расположившихся возле корней дерева слегка курившийся, точно переплетался во что-то единое с желтовато-розовой морокой плывущей над почвой и нес на себя ощутимый аромат какой-то еды, подводя мой желудок так, что в нем не просто бурчало, а словно подвывал кто-то. Понеже я торопливо ступил с места, и, широким шагом направившись к стволу дерева напоследок, впрочем, бросил Ачи:
Хочу кушать, моментально вспоминая, как перед выходом из моей собхи он обещал мне это.
Ачи, немедля, направился следом за мной, не обгоняя и даже не стараясь нагнать, да внезапно достаточно громко крикнул:
Лунгиса а меал, умну! Видимо, толкуя на собственном наречие, перундьаговский язык в скит-горе знаю токмо я, теперь поясняя и для меня. Хотя я итак догадался об этом. Ибо знал, что перундьаговский вельми сложный язык, и на нем говорят в основном высокоразвитые расы, так сказать имеющие особые технические достижения и продолжающие собственное существование не за счет рождения потомства, а в связи с изъятием диэнцефалона у малоразвитых рас и искусственного создания себе подобных.
Один из мнихов стоящий возле ближайшего ко мне кострища, стоило только Ачи крикнуть, мгновенно присел на корточки и принялся деревянным, толстым прутом, загнутым на конце, выкатывать из него круглые с кулак, зеленоватые плоды слегка дымящиеся. Я еще толком не дошел до ствола, когда он отступил в сторону, склоняя передо мной не только голову, но и сворачивая в дугу саму спину.
Я же достигнув костра, торопливо опустился на присядки возле плодов, едва кинув в сторону мниха взгляд и поразившись его сходству с Ачи. Одначе не намереваясь продолжить разглядывания, сразу схватил обеими руками по плоду (и так как они оказались на ощупь едва теплыми), сунул их себе в рот, принявшись откусывать остатками своих зубов от одного, посем, не мешкая, от другого. Волокнистая и мягкая внутренность того плода на вкус была ровно трава, не имея как такового аромата, сладости, горечи, кислоты, солености, понеже хотя моя прожорливость казалась безграничной, я не смог понять ем фрукт, овощ али корнеплод. Уж таким данный плод на распознание был пресным, всего-навсе пахнущим дымком и только.
Таки, протянул, опускаясь позади меня на корточки, Ачи, днесь показавшийся мне собственной второй тенью и точно подперев свой зад тонким хвостом. Сие возделываемый нами в пожнях корнеплод, чьи мясистые корни идут в пищу, дополнил он, а я, схватив и остальные, принялся их зараз пихать в рот, понимая, что такой пустой едой никогда не забью свой вечно голодный желудок. Поелику, проглотив, очередной немалый кусок таки, недовольно откликнулся:
А на вкус трава, да и тока. А мясо у вас есть. Хочу мяса, разглядывая в пережженных мельчайших остатках угольков костра еще штук семь чуть дымящихся таки.
Сие для мнихов неблаговидно, вкушать мясо живых творений, пояснил Ачи, и чуть слышно позади меня хмыкнул, абы в таком случае мних лишиться радости посетить опосля смерти землю покоя и света, лежащую с иной стези бытия.
Его хмыканье было таким продолжительным или только мне таким показавшимся, что я резко дернул левую руку с зажатым в ладони таки вверх, пребольно стукнув им себя по носу, и тотчас раздражаясь от гнева, грубо сказал:
Ты, чурбан, что ли, теперь я слегка застонал, ощутив, что к саднящим весь тот срок ладоням, жгучей боли в районе раны в спине, добавилось нылая боль в носу. Какая может быть земля покоя и света после смерти. Если умрет твой мозг и тело, единственное сущее, что тебя составляет, что же может уйти в иную стезю бытия.
Я даже резко обернулся, сейчас кривя лицо, и чуть слышно постанывая, а увидев вновь втянутую внутрь плеч голову Ачи, едва сдержался, чтобы не треснуть тем самым таки его по конусной голове на коей покачиваясь, теребился каждым отдельным красным волоском, длинный хохолок.
Доуша, бессмертное начало в любом существе, человеке, дикаре, кое и являет суть жизни, единожды связывая меня с богом, оным выступает любая высокоразвитая раса, очень быстро выпалил дорийц, и я сразу понял, это он, верно, запоминал с малолетства. Посему и высказывал, без какой заминки, а розовые его губы наблюдаемо задрожали, словно подхватывая на себя и покачивая огибающие их волоски шерсти.
Чурбан, да! Ты, чурбан! это я, прямо-таки, выкрикнул, ощущая, как меня захлестывает гнев, от понимания того, что сих существ так воспитывали с рождения, внушая собственную убогость, все ради правления над ними агисов, относимых к высокоразвитым расам. Какая доуша! Какой бог! Это твой богдыхай, или Этлиль-Ка, или Ларса-Уту, боги, что ли Это создания и существа, оные всего-навсего разумением тебя превзошли, гулко дополнил я и застонал от боли в спине, обжегшей ее сверху вниз, вплоть до поясницы. А потом и вовсе смолк, ибо увидел, как тягостно затрясся Ачи, затрепетала на нем вся его негустая серо-розовая шерсть, образующая почитай сплошное одеяние на теле, тем как-то сразу сворачивая мое раздражение. Уж таким он казался мне испуганным. Не знаю даже какое из трех созданий, упомянутых мною, вызвало в нем такой прилив страха. Он даже не решился, что-либо ответить, лишь, склонил голову, и, сместив взор, уперся им в кострище, видимо, предоставляя мне возможность доесть таки, что я и продолжил делать, вновь развернувшись.
Обаче и пять съеденных мною таки, не утолили голод, пожалуй, даже его разожгли, посему мне до боли в желудке захотелось съесть мяса. Не важно высушенного или обжаренного в углях, а потому черного, с красноватой влажностью внутри. Поелику я, сглотнув остатки таки, негромко прознес, обращая сказанное Ачи:
Я хочу мяса, абы голоден Этой вашей травой я не наемся, а посему стану гневаться и как итог, сотворю чего-нибудь нехорошее.
Я замолчал и прерывисто выдохнул носом, осознавая, что порой плохо могу себя контролировать, особенно если голоден или болен, как сейчас. И днесь сказывая о том Ачи, нисколько не обманывал его. Он, впрочем, сидя позади меня, какое-то время молчал, а погодя также прерывисто, как я дышал, или только запинаясь, молвил:
Сагиб, но у нас нет мяса. Мы его не употребляем в еду. Да и коль говорить точнее на спутнике Хияке, не водятся звери, днесь живут в малом количестве птицы и насекомые, оных мы также не употребляем в еду.
Понеже как вы тут все чурбаны, сердито добавил я, поднимаясь с присядок и разворачиваясь. Все еще сидящий передо мной Ачи, кажется, еще сильней вжал голову в плечи став каким-то многострадальным, что ли Отчего мое тело разом все содрогнулось и заболело в каждом своем отдельном клочке, а я от той боли громко вскрикнул. Я даже хотел, что-то сказать поддерживающее Ачи, ибо на самом деле не был плохим, лишь порой не мог сдержать свое раздражение.
Однако внезапно послышался свистящий гул, точно шедший сверху с небес. Яркая вспышка белого света, словно разрезала его голубизну на части и тот же миг с дерева вниз, посыпались сначала вытянутые, плоские розоватого отлива листья, потом тонкие побеги, боковые отростки, а следом и вовсе широкие в обхвате, длинные ветви. Они не просто упали вниз, а шумно рухнули на землю, вызвав своим падением столпотворение мельчайшего пылевидного грунта, взметнувшегося вверх.
Вух! что-то гулко застонал Ачи, вскакивая с присядок, и немедля громко закричал на своем языке, шуя, пресисе, интшаба! вроде указывая своим соплеменникам слиться с землей, так как они, попадав на нее, замерли. Сагиб. Нам надо спрятаться, досказал он теперь лично для меня и резко, болезненно схватил меня за локоть. Посему если раньше он только кричал, я немедля громко взвыл, так как сия его хватка особой, хлесткой волной боли прокатилась по моей спине и ударила в голову. Отчего я даже на чуть-чуть перестал, что-либо видеть. А дотоль находившаяся поперед моего наблюдения постройка мнихов внезапно вроде качнулась вправо, потом влево и заволоклась беловатым туманом.
Да только сей белесый пар правил совсем недолго и также мгновенно иссяк, а я на месте поваленных веток, листвы на земле увидел лишь крутящийся вроде ветроворота розоватый дымок. Свистящий гул теперь значимо усилился, как и более настойчиво дернул меня к себе находящийся сзади Ачи. Однако я, раздражаясь еще сильней, срыву выдернул из его хватки локоть и также поспешно убежал от него вперед, останавливаясь на вычищенной от ветвей поверхности почвы. И тот же миг поднял голову, к собственному удивлению, увидев овальную платформу аппарата, зависшего в воздухе, сравнительно низко над участком, замкнутым строениями мнихов. На металлической обшивке, которого перемещалась мельчайшая голубоватая рябь, напоминающая волнение не только окружностей, но и множества крупинок, тонких линий, очевидно, выпускаемых из более насыщенного по цвету ярко-синего объемно-выпирающего пятнышка, расположившегося в самом центре летательного корабля. Дно аппарата наблюдаемо свершило движение по эллипсу и образовало неширокое по размеру отверстие, из которого, словно на меня, выпрыгнуло какое-то существо. Посему я, испугавшись его, также резво прыгнул в сторону, да споткнувшись о собственные ноги, плюхнулся прямиком на брюхо, врезавшись в почву не только подбородком, но и губами, носом, таким образом, сразу застыв. И не столько от страха, сколько вновь от боли, внезапно точно вздернувшей мои ноздри вверх.