И вот однажды ночью он возник
В дверях читальни с новой связкой книг,
Снял мокрый дождевик с продрогших плеч,
Позвав слугу, велел камин разжечь,
Присев за стол, и, развязав тесьму,
Взял книжицу невзрачную одну.
Он их ни в коей мере не читал,
А только лишь, не торопясь, листал.
Вот, просмотрев изданья половину,
Направился подбросить дров к камину,
А, поднимаясь, зацепил рукой
Паденья стук, нарушивший покой,
Не разбудил домашних никого!
Что же смогло так напугать его?
Барон был бледен, руки взялись дрожью,
Боясь самообмана, осторожно,
Не чуя под собой разбитых ног,
Он наклонился вниз, поднял листок,
Поднёс к огню и, пробежав глазами,
Прижал к груди, сполз по стене и замер
Что пчёлы в улье в трепетной листве,
Роились мысли в бедной голове:
«Письмо нашлось! Возможно ль? Быть не может?!
Оно иль нет? Оно! Конец итожит
Дианы подпись! Сердце так стучит!
О чём письмо? О роковой ночи!
Диана признаёт вину в проклятье!
Раскаянье горючею печатью
Размыло строки, но напрасен плач:
Десятки лет, любви своей палач,
В монастыре покоится Диана,
А граф, образчик чести без изъяна,
Томится в шкуре дьявола во тьме!
Его уж нет, а значит только мне
Дано судьбой пролить на тайну свет!
И ниже, наконец, раскрыт секрет:
«Ключ замурован в замковой стене
Над самым полом, в правой стороне
За шатким камнем дальнего угла,
В последней спальне левого крыла»
Выходит, что не зря в безумье дней
Я не смыкал без устали очей,
Искал всех тех, кто был в родстве с «проклятым»,
Где даром, где оплачивая златом
В немалых суммах, слепо веря в то,
Что до меня не пробовал никто
Найти несчастный, выцветший листок!
И вот свершилось!!! Путь ещё далёк,
И не теряя больше ни мгновенья,
Я отправляюсь в порт без промедленья,
Навстречу тайне, не боясь преград,
Туда, где слава и бесценный клад!».
И, взяв с собой заветный документ
И кошелёк увесистый монет,
Барон покинул старую читальню,
На цыпочках прокрался возле спальни,
Лишь мимоходом поглядев на дочь,
И вышел вон в рыдающую ночь
ГЛАВА 2
Обида забывалась понемногу,
И сердце Джесс щемило от тревоги:
Как ей узнать, куда же, наконец,
Пропал так изменившийся отец!
Уже полгода он не появлялся,
Ни с кем перед отъездом не общался,
Никто не мог ей толком рассказать,
Что с ним стряслось и где его искать!
Барон так часто пребывал вне дома,
Что долгое отсутствие знакомым
Казалось нормой он имел друзей
И за границей, потому вестей
Отсутствие всех близких не смущало.
Лишь Джессика подмену замечала
И знала о причине. Он не мог
Покинуть дом и Джесс на долгий срок,
Не сообщив об этом хоть кому-то!
Он заезжал всегда, пусть на минуту,
Целуя дочь, молил его простить
И Джесси оставалось лишь грустить
Но в тот момент, случайностей полна,
Войн Джесс и Кэрен новая волна
Лишила слуг желанного покоя.
Как будто пчёл разгневанного роя
Они боялись двух хозяек ссор:
Случалось так, что новый «разговор»
Был для слуги последним днём работы.
Когда обычно дамы «сводят счёты»,
Страдает всё: стекло, хрусталь, фарфор,
Потом же те, кто собирает сор,
Как правило, хоть в чём-то, но виновны,
И с лёгких рук хозяек, безусловно,
Кого-то могут выставить за дверь.
Вот почему у Паркеров теперь
Так часто и легко менялись слуги
Так часто и легко менялись слуги
Обеих дам любимые подруги
Спешили дать им стоящий совет,
Ну, а наутро весь столичный свет
Был в курсе новостей и приключений,
Где без особых умозаключений
Всем было ясно, от чьего лица
Изложен факт с начала до конца.
Но вот однажды, тёплым ясным днём
В известный нам большой богатый дом,
Где Джесс в покоях собственных скучала,
Несмело незнакомка постучала.
Тотчас было доложено о том
И Джесс, и мачехе; и мисс впустили в дом.
Хозяйки думали, что странница к тому же
Несёт им вести об отце и муже,
Но дева, кроткой скромностью мила,
Племянницей пропавшему была,
А, стало быть, кузиной нашей Джесс.
Узнав, что её дядюшка исчез,
Мисс, сквозь слезу, поведала о том,
Как потеряла мать, отца и дом
В пожаре страшном раннею весною,
Как шла пешком под солнцем и луною,
К родне её почившего отца;
И не подняв несчастного лица,
Смиренно попросила об услуге
Обеих дам принять её в прислуги.
Не вняло сердце мачехи несчастью,
Не проявив малейшего участья,
Она велела гнать бедняжку прочь.
Но Джессика решила ей помочь,
И взять кузину под своё крыло
без тени состраданья, лишь назло
Решенью мачехи, во имя продолженья
Развязанного ранее сраженья!
Кузину звали Мэри, двадцать лет,
Ей было отроду; как розовый букет
Нежна она была и столь прекрасна,
Что зависть Джесс сквозила ежечасно
Во всех ее приказах. Этот яд
Ей не позволил старый свой наряд
Отдать кузине, лишь уразумела,
Что даже он проявит в той умело
Все грани ее редкой красоты.
И дабы скрыть от всех ее черты,
Дала одежду слуг, тех, что недавно
Прогнали сгоряча. Свою подавно
Носить кузина вовсе не могла,
Так как она испорчена была,
Ветха от долгих горестных скитаний.
При Джессике житьё предел мечтаний
Оставшейся без крова сироты!
Преобразились юные черты,
Джесс, глядя на сестру, не раз жалела,
Но выгнать лишь за красоту, не смела.
И в радости для юной Мэри дни
Летели средь достатка и родни
Кузине вскоре стало всё понятно,
А вывод не был лестным и приятным:
Тем, кем была она сейчас и где,
Обязана не чувствам, а вражде.
Меж двух огней бедняжка находилась:
Обеих дам приказы приходилось
Ей исполнять в ежеминутной спешке,
Снося при всём злословья и насмешки
Летели дни средь трений и забот,
А, между тем, прошёл уж целый год,
Как наш барон покинул эти стены,
И в оправданье явственной подмены
Никто не видел писем, даже слух
Безмолвствовал, испытывая дух
Трёх юных женщин, потерявших друга
Отца и дядю, доброго супруга.
Но вот однажды в этот славный дом
Пришло письмо, но то, что было в нём,
Прочесть могла лишь дочь, по той причине,
Что на конверте, еле различима,
Виднелась надпись: «Джесси от отца!»
Дочь не скрывала гордого лица,
И миссис Паркер вышла, хлопнув дверью.
Джесс рассмеялась. Буйному веселью
Пришёл на смену жгучий интерес.
Письмо казалось старым, но на вес
И ощупь было скучно безупречным.
Казалось, что посланье бесконечно
На солнце пролежало год как день,
И желтизны прилипчивая тень
Конверт клеймом былого осенила.
Какая-то неведомая сила
Вселила боль предчувствия в душе.
Единый миг, и в письменном ноже
Начертанные строки отразились.
Вот в сердце тайны остриё вонзилось