За всемирный форум молодежи! За молодость нашей планеты!
Вот и сказал! Начали было за детей, а теперь незнамо и за что.
Пить всем! опять скомандовал Афонька. Черной головней мотнул, как ворон крылом. Глазами не посмотрел прошагал по столу и вдруг уставился на Павла Павел один не поднял рюмку.
Афанасий Платонович, заступилась за мужа Пелагея, ему довольно, у него сердце больное.
Я на-ста-иваю!
Подбежал Петр Иванович: не тяни, мол, соглашайся.
А тот ирод как с трибуны:
Я прыцыпально!
Да выпей ты маленько-то, толкнула под локоть мужа Пелагея и тихо, на ухо добавила: Ведь он не отстанет, смола. Разве не знаешь? Да выпей, кому говорят! уже рассердилась она (Афонька стоит, Петр Иванович внаклон). Сколько тебя еще упрашивать? Люди ждут.
Павел трясущейся рукой взялся за рюмку.
Ура! гаркнул Афонька.
Ур-рра-а! заревели все.
Потом был еще «посошок» какой же хозяин отпустит гостей без посошка в дорогу, потом была чарка «мира и дружбы» под порогом хозяин обносил желающих, и только после этого выбрались на волю.
На крыльце кого-то потянуло было на песню, но Афонька-ветеринар (вот где пригодилась его команда) живо привел буяна в чувство:
Звук! Пей-гуляй не рабочее время. А тихо, тихо у меня!
Следующий заход был к председателю лесхимартели, человеку для Пелагеи, прямо сказать, бесполезному. По крайности за все эти годы, что она пекарем, ей ни разу не доводилось иметь с ним дела, хотя, с другой стороны, кто знает, как повернет жизнь. Сегодня он тебе ни к чему, а завтра, может, он-то и встанет на твоей дороге.
В общем, не мешало бы и к председателю лесхимартели сходить. Но что поделаешь Павел совсем раскис к этому времени, и она, взяв его под руку, повела домой.
Летнюю-то кухню видел у Петра Ивановича? Сама говорит: рай. Все лето жары в доме не будет.
Павел ничего не ответил.
Пелагея рассказала мужу о своем разговоре с председателем сельсовета насчет сена и справки. При этом она не очень-то огорчалась, что председатель опять крутил насчет справки. Альке учиться еще год в восьмой класс осенью пойдет, и за это время можно найти ходы. Есть у нее кое-какая зацепка и в районе. Хоть тот же Иван Федорович из райисполкома. После войны сколько раз она выручала его хлебом неужто ее добро не вспомнит?
Пелагею сейчас занимало другое та загадка, которую задал ей Петр Иванович. Три года их в забытьи держал, а сегодня позвал с чего бы это?
Сама она ему не нужна, рассуждала Пелагея, это ясно.
Кончилось ее времечко кто же нынче станет пекариху обхаживать? Давно люди набили хлебом брюхо. Может, на Альку виды имеет?
Слыхала она, что Сергей Петрович на ее дочь глаза пялит, и намекни ей Петр Иванович: так и так, мол, Пелагея, рановато мы с тобой компанию оборвали, кто знает, еще как жизнь-то распорядится, да разве бы она не поняла?
Не намекнул.
Она думала: при прощанье шепнет. И при прощанье не шепнул. «Благодарю за уваженье. Благодарю». И все.
Иди, ломай себе голову.
Непонятным, подозрительным теперь казалось Пелагее и то, что позвали их к Петру Ивановичу второпях, когда все гости уже были в сборе. Неужто это не от самого Петра Ивановича шло, а от кого-нибудь другого?
От Васьки-губана? (Так по-уличному, сама с собою, называла она председателя сельсовета.)
Может, может так быть, решила Пелагея. Парень у губана жених. Постоянно возле их дома мотается. Да нет, Васенька, больно жирно. По зубам кусок выбирай. Топором-то нынче жизнь не завоюешь, а что еще твой сынок умеет? Смех! В город ездил, два года учился, а приехал все с тем же топором. На плотника выучился.
Павлу вечерняя свежесть не помогла. Он, как куль, висел у нее на руке.
Она сняла с него шляпу, сняла галстук.
Потерпи маленько. Скоро уж. У меня у самой ноги огнем горят.
Да, чистое наказанье эти туфли на высоком каблуке.
Кто их только и выдумал! В третьем годе они справили всю эту справу и шляпу, и галстук, и туфли с высокими каблуками. Думали: с культурными да образованными людьми компанию водят, надо и самим тянуться. А и зря: за три года первый раз в гости вышли.
У Аграфениной избы остановились Павел совсем огрузнел, и тут, как назло, Анисья. Выперла на них прямо из-за угла, да не одна с беспутными Манями.
Павел только увидел дорогую сестрицу, закачался, как подрубленное дерево. А она, Пелагея, тоже поначалу ни туда ни сюда, будто ум отшибло.
И еще одну глупость сделала клюнула на удочку Мани-большой.
Та шаромыжина известная:
Что, Прокопьевна, вольным воздухом подышать вышли?
Вышли, вышли, Марья Архиповна! Сам лежал, лежал на кровати: «Выведи-ко, жена, на чистый роздух»
А как же иначе? Не у себя дома-на улице: хошь не хошь, а отвечай, коли спрашивают.
Об одном не подумала она в ту минуту что бревно стоячее тоже иной раз говорит. А Матреха мало того что бревно, еще и глуха просто бухнула, а не заговорила:
Почто врешь? Вы у Петра Ивановича были
Вот тут и пошло, завертелось. Анисья шары налила давай высказываться на всю улицу: «Вы признавать меня не хочете вы сестры родной постыдились ты дом родительский разорила» это уж прямо по ее, Пелагеиной, части. Каждый раз, когда напьется, про дом вспоминает.
Ну, понятное дело, Пелагея в долгу не осталась. А как же? Тебя по загривку, а ты в ножки кланяться? Нет, получай сполна. И еще с довесом
А тут Павлу сделалось худо, его начало рвать. А из окошка выглянула Аграфена Длинные Зубы: дождалась праздничка, есть теперь о что клыки поточить; Толя-воробышек прилетел В общем, не надо в кино ходить. На всю улицу срамоту развели.
И только одно успокаивало Пелагею не было поблизости хороших людей. Не было. А раз не было пыль эта, поднятая у Аграфениной избы, до первого дождя.
Ты как золотой волной накрывшись Искры от тебя летят
Так плел ей, рассказывал Олеша-рабочком про свою первую встречу с ней, про то, как увидел ее у раскрытого окошка за расчесыванием волос. А сама она из той встречи только и запомнила, что резкую боль в голове (лапу в волосы запустил, дьявол) да нахальные, с жарким раскосом глаза. И уж, конечно, никак не думала, не гадала, что ихние дороги когда-нибудь пересекутся. Какой может быть пересек у простой колхозницы с начальником заречья? Шел мимо да увидел молодую бабу в окошке вот и потешил себя, подергал за волосья.
А дороги пересеклись. Недели через полторы-две, под вечер, Пелагея полоскала белье у реки, и вдруг опять этот самый Олеша. Неизвестно даже, откуда и взялся. Как из-под земли вырос. Стоит, смотрит на нее сбоку да скалит зубы.
Чего платок-то не снимаешь? Не холодно.
А ты что опять к волосам моим подбираешься? Проваливай, проваливай, покамест коромыслом не отводила! Не посмотрю, что начальник.
Ладно тебе. Убыдет, ежели покажешь.
А вот и убыдет. Ты небось в кино ходишь, билет покупаешь, а тут бесплатно хочешь?
А сколько твой билет?
Иди, иди с богом. Некогда мне с тобой лясы точить.
И в третий раз они встретились. И опять у реки, опять за полосканьем белья. И тут уж она догадалась: подкарауливал ее Олеша.
Ну, говори, сколько твой билет стоит? опять завел свою песню.
Дорого! Денег у тебя не хватит.
Хватит!
Не хватит.
Нет, хватит, говорю!
А вот устрой пекарихой за рекой без денег покажу.
Как уж ей тогда пришло это на ум, она не могла бы объяснить. И еще меньше могла бы подумать, что Олеша эти слова примет всерьез.
А он принял.
Ладно, устрою. Показывай.
Нет, ты сперва денежки на бочку, а потом руки к товару протягивай. И тут Пелагея, к своему немалому удивлению, как бы рассмеялась и эдак шаловливо прискинула платок дьявол, наверно, толкнул ее в бок.
И Олеша совсем ошалел:
Ежели дашь мне выспаться на твоих волосах, вот те бог через неделю сделаю пекарихой. Я не шучу.
А и я не шучу, ответила Пелагея.
Через неделю она стала пекарихой сдержал свое слово Олеша. Со скотного двора ее вырвал, все стены вокруг разрушил вот как закружило человека.
Ну и она сдержала слово в первый же день на ночь осталась на пекарне. А под утро, выпроваживая Олешу, сказала:
Ну, теперь забудь про мои волосы. Квиты. И не вздумай меня снимать. Я кусачая
Сколько лет прошло с тех пор, сколько воды утекло в реке! И где теперь Олеша? Жив ли? Помнит ли еще зареченскую пекариху с золотыми волосами?
А она его забыла. Забыла сразу же, как только закрыла за ним дверь. Нечего помнить. Не для услады, не для утехи переспала с чужим мужиком. И ежели сейчас этот топляк, чуть ли не два десятка лет пролежавший на дне ее памяти, вдруг и вынырнул на поверхность, то только потому, что, распуская на ночь свой хвостик на затылке вот что осталось от прежнего золота, она вспомнила про свой давешний разговор с Васькой-губаном.
Павел уже спал, похрапывая. Пелагея, как всегда, поставила кружку с кипяченой водой на табуретку, положила таблетки в стеклянном патроне и наконец-то легла сама. На перину, разостланную возле кровати, чтобы всегда быть под рукой у больного мужа.