Вокруг да около (сборник) - Абрамов Федор Александрович 10 стр.


Но ведь то десять-двенадцать лет назад! Павел тогда бригадир, самой ей в рот каждый смотрит не перепадет ли буханка лишняя. А теперь незачем смотреть, теперь в магазинах хлеб не выводится. А ведь какова цена хлебу такова и пекарихе. На что же тут обижаться?

Спасибо и на том, что вспомнил их Петр Иванович.

Когда от Петра Ивановича прибежал мальчик с записочкой, они с Павлом уже ложились спать. Но записочка («Ждем дорогих гостей») сразу все изменила.

Петр Иванович худых гостей не позовет, не такой он человек, чтобы всякого вином поить. Перво-наперво будут головки: председатель сельсовета да председатель колхоза, потом будет председатель сельпо с бухгалтером, потом начальник лесопункта этот на особицу, сын Петра Ивановича у него служит.

Потом пойдет народ помельче: пилорама, машина грузовая, Антоха-конюх, но и без них, без шаромыг, шагу не ступишь. Надо, скажем, дом перекрыть походишь, покланяешься Аркашке-пилорамщику. А конюха взять. Кажись, теперь, в машинное время, и человека бесполезнее его нету. А нет, шофер шофером, а конюх конюхом. Придет зима да прижмет с дровами, с сеном не Антохой, Антоном Павловичем назовешь.

Антониду с Сергеем, детей Петра Ивановича, они за столом уже не застали: люди молодые чего им томиться в праздник в духоте?

Хозяйка, Марья Епимаховна, потащила было Пелагею на усадьбу летнюю кухню показывать,  да она замотала головой: потом, потом, Марья Епимаховна. Ты дай мне сперва на людей-то хороших досыта насмотреться да скатерть-самобранку разглядеть.

Стол ломился от вина и яств. Петр Иванович все рассчитал, все усмотрел. Жена директора школы белого не пьет пожалуйте шампанского, Роза Митревна. Лет десять, наверно, а то и больше темная бутылка с серебряным горлышком пылилась в лавке на полке никто не брал, а вот пригодилась: спотешила себя Роза Митревна, обмочила губочки крашеные

Петр Иванович всю жизнь был для Пелагеи загадкой.

Грамоты большой нету, три зимы в школу ходил, должности тоже не выпало всю жизнь на ревизиях: то колхоз учитывает, то сельпо проверяет, то орс, а ежели разобраться, так первый человек на деревне. Не обойдешь!

И руки мягкие, век топора не держали, а зажмут не вывернешься.

В сорок седьмом году, когда Пелагея первый год на пекарне работала, задал ей науку Петр Иванович. Пять тысяч без мала насчитал. Пять тысяч! Не пятьсот рублей.

И Павел тогда считал-считал, до дыр бумаги вертел с грамотой мужик, и бухгалтерша считала-пересчитывала, а Петр Иванович как начнет на счетах откладывать, не хватает пяти тысяч, и все. Наконец Пелагея, не будь дурой, бух ему в ноги: выручи, Петр Иванович! Не виновата. И сама буду век Бога за тебя молить, и детям накажу. «Ладно, говорит, Пелагея, выручу. Не виновата ты точно. Да я, говорит, не для тебя это и сделал. Я, говорит, той бухгалтерше урок преподал. Чтобы хвост по молодости не подымала». И как сказал так и сделал.

Нашлись пять тысяч. Вот какой человек Петр Иванович!

Самым важным, гвоздевым гостем сегодня у Петра Ивановича был Григорий Васильевич, директор школы.

Его пуще всех ласкал-потчевал хозяин. И тут голову ломать не приходилось из-за Антониды, Антонида в школе служить будет чтобы у нее ни камня, ни палки под ногами не валялось.

А вот зачем Петр Иванович Афоньку-ветеринара отличает, Пелагее было непонятно. Афонька теперь невелика шишка, не партейный секретарь, еще весной сняли, шумно сняли, с прописью в районной газетке, и когда теперь вновь подымется?

А в общем, Пелагея недолго ломала голову над Афонькой. До Афоньки ли ей, когда кругом столько нужных людей! Это ведь у Сарки-брюшины, жены Антохи-конюха (вот с кем теперь приходится сидеть рядом!), никаких забот, а у нее, у Пелагеи, муж больной обо всем надо самой подумать.

И вот когда председатель сельсовета вылез из-за стола да пошел проветриться и она вслед за ним. Встала в конец огородца дьявол с ним, что он, лешак, рядом в нужнике ворочается, зато выйдет никто не переймет.

А перенять-то хотели. Кто-то вроде Антохи-конюха его, кажись, рубаха белая мелькнула выбегал на крыльцо.

Да, верно, увидел, что его опередили,  убрался.

Ну и удозорила и о сене напомнила, и об Альке словцо закинула. С сеном вот уж не думала оказалось просто. «Подведем Павла под инвалидность, как на колхозной работе пострадавши. Дадим участок».

А насчет Альки, как и весной, о первом мае, начал крутить:

 Не обещаю, не обещаю, Пелагея. Пущай поробит годик-другой на скотном дворе. Труд основа

А насчет Альки, как и весной, о первом мае, начал крутить:

 Не обещаю, не обещаю, Пелагея. Пущай поробит годик-другой на скотном дворе. Труд основа

 Да ведь одна она у меня, Василий Игнатьевич,  взмолилась Пелагея.  Хочется выучить. Отец малограмотный, я, Василий Игнатьевич, как тетера темная

 Ну, ты-то не тетера.

 Тетера, тетера, Вася (тут можно и не Василий Игнатьевич), голова-то смалу мохом проросла (наговаривай на себя больше: себя роняешь начальство подымаешь).

Председатель кобелина известный потянул ее к себе. Пелагея легонько, так, чтобы не обидеть, оттолкнула его (не дай бог, кто увидит), шлепнула по жирной спине.

 Не тронь мое костье. Упаду не собрать.

 Эх, Полька, Полька  вздохнул председатель.  Какие у тебя волосы раньше были! Помнишь, как-то на вечерянке я протащил тебя от окошка до лавки? Все хотелось попробовать выдержат ли? Золото не косу ты носила.

 Давай не плети, лешак,  нахмурилась Пелагея.  Кого-нибудь другого таскал. Так бы и позволила тебе Полька

 Тебя!  заупрямился председатель.

 Ну ладно, ладно. Меня,  согласилась Пелагея.

Чего пьяному поперек вставать.

И вдруг почувствовала, как слегка отпотели глаза слез давно нет, слезы у печи выгорели. Были, были у нее волосы. Бывало, из бани выйдешь не знаешь, как и расчесать: зубья летят у гребня. А в школе учитель все электричество на ее волосах показывал. Нарвет кучу мелких бумажек и давай их гребенкой собирать

Пелагея, однако, ходу воспоминаниям не дала не за тем дожидалась этого борова, чтобы вспоминать с ним, какие у нее волосы были. И она снова повернула разговор к делу. Легко с пьяным-то начальством говорить: сердце наскрозь видно.

 Ладно, подумаем,  проворчал сквозь зубы председатель (головой-то, наверно, все еще был на вечерянке).

А потом как в прошлый раз: «Отдай за моего парня Альку. Без справки возьмем». Да так пристал, что она не рада была, что и разговор завела. Она ему так и эдак: ноне не старое время, Васенька, не нам молодое дело решать. Да и Алька какая еще невеста за партой сидит

 Хо, она, может, еще три года будет сидеть.

(Альке неважно давалось ученье: в двух классах по два года болталась.)

Потом в психи ударился, в бутылку полез:

 А-а, тебе мой парень не гленется?

 Гленется, гленется, Василий Игнатьевич.

Тут уж Васей да Васенькой, когда человек в кураж вошел, называть не к чему. А сама подумала: с чего же твой губан будет гленуться? Ведь ты и сам не ягодка. Тоже губан помню, не забыла, как до моей косы на вечерянках добирался.

На ее счастье, в это время на крыльце показался Петр Иванович (хозяин за всеми надо углядеть), и она, подхватив председателя, повела его в комнаты.

Так под ручку с советской властью и заявилась пускай все видят. Рано ее еще на задворки задвигать.

И Петр Иванович тоже пускай посмотрит да подумает умный человек!

А в комнатах в это время все сгрудились у раскрытых окошек молодежь шла мимо.

 Пелагея, Пелагая! Алька-то у тебя

 Апельсин!  звонко щелкнул пальцами Афонька-ветеринар.

 Вот как, вот как она вцепилась в офицера! Разбирается, ха-ха! Небось не в солдата

 Мне, как директору, такие разговоры об ученице

 Да брось ты, Григорий Васильевич, насчет этой моральности

 Гулять с ученицей неморально,  громко отчеканил Афонька,  но которая ежели выше средней упитанности

Тут, конечно, все заржали весело, когда по чужим прокатываются,  а Пелагея не знала, куда и глаза девать.

Сука девка! Смалу к ней мужики льнут, а что будет, когда в года войдет?

Петр Иванович, спасибо, сбил мужиков с жеребятины, Петр Иванович налил стопки, возгласил:

 Давайте, дорогие гости, за наших детей.

 Пра-виль-но-о! Для них живем.

 От-ста-вить!

Афонька-ветеринар. Чего еще цыган черный надумал?

Вот завсегда так: люди только настроятся на хороший лад, а он глазищи черные выворотит обязательно поперек.

 Отставить!  опять заорал Афонька и встал.  За нашу советскую молодежь!

 Пра-виль-но!

 За молодежь, Афанасий Платонович.

 От-ста-вить! Разговорчики!

Да, вот так. Встанет дьявол поджарый и начнет сквозь зубы команды подавать, как будто он не с людьми хорошими разговаривает, а у себя на ветеринарном участке лошадей объезжает.

 За всемирный форум молодежи! За молодость нашей планеты!

Вот и сказал! Начали было за детей, а теперь незнамо и за что.

Назад Дальше