Чего-то вот тоже маракуют меж собой, усмехнулась Алька.
Люди ведь, сказала Анисья.
Манька-то маленькая вроде не в духе. Горло, наверно, сухое.
С чего быть не сухому-то. У ей самая трезвость сичас. Это та хитрюга с толку сбивает. Вишь ведь, пальцем-то водит. Наверно, траву подговаривает продать.
Какую? Алька живо обернулась к тетке. Это в огороде-то котора? Надо бы маме сказать. Сейчас за винище-то она дешево отдаст.
Ладно, давай чего старуху обижать. Не сейчас надо торговать.
Тетка, сказала немного погодя Алька, я позову их?
Да зачем? Мало они сюда бродят?
Да ведь забавно! Со смеху помрешь, когда они начнут высказываться.
Анисья не сразу дала согласие. Не для них, не для этих гостей готовилась она сегодня в душе она все еще надеялась, что невестка одумается придет, а с другой стороны, как отказать и Альке? Пристала, обвила руками шею лед крещенский растает.
Первой вспорхнула в избу Маня-большая, легкая, в пиджачонке с чужого плеча, в мятых матерчатых штанах в белую полоску, женского только платок белый на голове да платье поверх штанов, а Маня-маленькая в это время еще бухала своими сапожищами по крутой лестнице в сенях. В дверях согнулась пополам. Затем, перешагнув за порог, начала отвешивать поклоны в красный угол.
Давай не в монастырь пришла, съязвила Маня-большая, намекая на давнишнее прошлое своей товарки, когда та стирала на монахов.
А что? пробасила Маня-маленькая. И не в сарай.
Дура слепая! В углу-то у ей Ленин.
Алька захохотала.
Ничего, все так же невозмутимо ответила Маня-маленькая. Власти от бога.
Верно, верно, Егоровна, сказала из-за занавески Анисья. Пензию-то вам не бог платит. Проходите к столу.
А стол-то у тебя не шатается, Ониса? Нет? спросила с намеком Маня-большая.
У тебя в глазах шатается, усмехнулась Алька.
Тут с улицы донеслось чиханье и фырканье мотоцикла, и она быстрехонько вскочила на табуретку у окна. При этом шелковое, в красную полоску платье сильно натянулось сзади, и белая ядреная нога открылась поверх чулка.
Алька, полюбопытствовала Маня-большая, какое у тебя там приспособленье? Под самый зад чулок заправляешь.
Пояс. Неуж не видала? Алька удивленно выгнула круглую бровь бровями она была в тетку, спрыгнула с табуретки, приподняла подол платья.
Ловко! одобрительно цокнула языком Маня-большая.
Како тако поесье под платьем? Маня-маленькая, близоруко щуря и без того узкие монгольские глаза, вытянула шею. Нуто те трусики.
Трусики! Печь бестолковый! Вот где у меня трусики-то. Смотри! И Алька со смехом оттянула тугой розовый пояс.
Тоже кабыть шелковые, пробурчала Маня-маленькая.
Я вся шелковая, хвастливо объявила Алька и, придерживая руками подол платья, игриво повернулась на высоких каблуках.
Алька, Алька, бесстыдница! крикнула из-за занавески Анисья. Разве так баско?
А чего не баско-то? Не съедим.
Нельзя так. Она еще ученица, сказала Анисья и строго посмотрела на Маню-большую.
Ученица! Нынешняя ученица знаем: рукой по парте водит, а ногой парня ищет. Алька! Кого я вчерась видела огороду с солдатом подпирает?
Алька нахмурилась:
Ври, вралья! Буду я с солдатом. Я с солдатом-то близко никогда не стаивала.
Ну, тогда с золотыми полосками. Так?
Против этого Алька возражать не стала.
Вишь ведь, вишь ведь, опять зацокала языком Маня-большая, кровь в ей ходит! А колобашки-то! Колобашки-то! Колом не прошибешь!
Хватит, хватит, Архиповна. Я отродясь таких речей не люблю.
И я не люблю, подала свой голос Маня-маленькая. У ей все срам на языке. Я тоже девушка.
Тут Алька от смеха повалилась грудью на стол. А у Мани-большой так и запылал левый глаз зеленым угарным огнем верная примета, что где-то уже подзаправилась.
И поэтому Анисья, не дожидаясь самовара, вынесла закуску звено докрасна зажаренной трески, поставила на стол четвертинку поскорее бы только выпроводить такую гостью.
Пейте, кушайте, гости дорогие.
Тетка сегодня именинница, сказала Алька, вытирая слезы.
Разве? У Мани-большой от удивления оттянулась нижняя губа. А чего это брата с невесткой нету?
Не могут, ответила Анисья. Прокопьевна на пекарне ухлопалась ни ногой, ни рукой пошевелить не может. А сам известно какой к кровати прирос.
Разве? У Мани-большой от удивления оттянулась нижняя губа. А чего это брата с невесткой нету?
Не могут, ответила Анисья. Прокопьевна на пекарне ухлопалась ни ногой, ни рукой пошевелить не может. А сам известно какой к кровати прирос.
Маня-большая ухмыльнулась.
Матреха, закричала она на ухо своей глуховатой подружке, мы кого сичас видели?
Где?
У Прошичей на задворках.
О-о! Нуто те Павел Захарович с женой. В гости направились. У Павла сапоги свиркают при мне о третьем годе покупал, и сама на каблучках, по-городскому Богатые
Больше полугода готовилась Анисья к этому празднику. Все, какие деньги заводились за это время, складывала под замок. Сама, можно сказать, на одном чаю сидела. А стол справила пальцев не хватит на руках все перемены сосчитать.
Три рыбы: щука свежая, речная, хариусы по фунту каждый, семга; три каши, три киселя; да мясо жирное, да мясо постное нельзя Павлу жирного есть; да консервы тройные.
И вот сердце загорелось все выставила. Нате, лопайте! Пускай самые распоследние гости стравят, раз свои побрезговали. Правда, звено красной три дня мытарила за него на огороде у Игнашки-денежки она сперва не вынесла. А потом, когда опоясала с горя второй стакан, и семгу бросила на потраву
Не стесняясь чужих людей, она безутешно плакала, как малый ребенок, потом вскакивала, начинала лихо отплясывать под разнобойное прихлопыванье старушечьих рук, потом опять хваталась за вино и еще пуще рыдала
Маня-большая, как кавалер, лапала раскрасневшуюся Альку. Та со смехом отпихивала ее от себя, била по рукам и под конец пересела к Мане-маленькой, которая низким, утробным голосом выводила свою любимую «Как в саду при долине».
Вдруг Анисье показалось в руках у Альки рюмка.
Алька, Алька, не смей!
Тетка, мы траву спрыскиваем. Я траву у Мани-маленькой торгую.
Траву? удивилась Анисья. И махнула рукой: а, лешак с вами! Мне-то что.
Да я не обманываю, Онисья, с обидой в голосе заговорила Маня-маленькая. Когда я обманывала? У меня трава-то чистый шелк.
Алька начала трясти ее темную пудовую руку. К ним потянулась Маня-большая.
Ну-ко, я колону. Может, и мне маленько отколется. Отколется, Матреха?
Куда от тебя денешься? Выманишь
Маня-большая, довольная, подмигивая, закурила, а Маня-маленькая опять зарокотала:
Травка-то у меня хорошая, девка. Надо бы до осени подождать. В травке-то у меня котанушки любят гулять
Да твоим котанушкам по выкошенному-то огороду еще лучше гулять, сказала Алька.
Нет, не лучше. Травки-то им надо. Они из травки-то птичек выглядывают
Маня-маленькая тяжко покачала головой и, обливаясь горючими слезами, затрубила на всю избу:
На мою на могилку,
Знать, никто не придет.
Только раннею весною
Соловей пропоет
Ее стала утешать Маня-большая:
Давай дак не стони. Расстоналась Вон к Ониске и брат родной не зашел В рожденье
Не трожь моего брата! Тут к Анисье сразу вернулись трезвость. Она изо всей силы стукнула кулаком по столу, так, что посуда зазвенела. Знаю тебя. Хочешь клин меж нас вбить. Не бывать этому!
Алевтинка! Чего это она! Какая вожжа под хвост попала?
А ну вас! рассердилась Алька. Натрескались. Одна белугой воет, другая чашки бьет.
Окончательно пришла в себя Анисья несколько позже, когда в избу вломились празднично разодетые девки в сопровождении трех военных.
Тот, у которого на плечах были золотые полоски, быстрыми блестящими глазами обежал избу, воскликнул, подмигивая Мане-большой (за хозяйку принял):
Гуляем, тетушки?
Маленько, товарищ Старухи пенсионерки Маня-большая икнула для солидности. Советская власть Крепи оборону Правильно говорю, товарищ?
Уполне, в тон ей ответил офицер, затем стал со всеми здороваться за руку.
По-нашему, товарищ, одобрила его Маня-большая и, повернувшись к Анисье, круто распорядилась: А ты чего глаза вылупила? Не знаешь, как гостей принимают?
Место им досталось неважное с краю, у комода, и не на стульях с мягкой спиночкой, а на доске-скрипучей полатнице, положенной на две табуретки.
Но Пелагея и этому месту была рада. Это раньше, лет десять двенадцать назад, она бы сказала: нет, нет, Петр Иванович! Не задвигай меня на задворки. На задворках-то я и дома у себя насижусь. А я хочу к оконышку поближе, к свету, чтобы ручьем в оба уха умные речи текли. Да лет десять двенадцать назад и напоминать бы не пришлось хозяину сам стал бы упрашивать. А она бы еще так и покуражилась маленько.