Слышал, люди теперь воздерживаются, поинтересовался пан священник.
Пожалуйста, не удивляйтесь, отозвалась пани Махова, Это местные болтают. Люди любят рассуждать о том, что их не касается.
Кому ведомы сердца людей, ответил пан священник, Кроме Господа.
Пан Ондржей, что уже давно сидел молча, вдруг поднял взгляд:
С ним точно обошлись несправедливо.
Советник пожал плечами:
Может быть, но кого только теперь не компрометируют
Доктора скомпрометировали, папа? спросила Лидушка.
Вы только посмотрите! Всё надо знать?
Лидушка, поняв отцово наставление, смолкла. Но через минуту шёпотом спросила своего соседа дядюшку Гудроева, который, однако, оскорбил ее односложным ответом.
Сегодня доктор поведал, продолжал пастор, Что сюда приедет его племянник. По его просьбе и просьбе доктора ему предоставили место в карловицкском суде.
Какой племянник?
Пан Веселы сын адвоката из Праги
Лидушка заслышав это имя, наклонилась к Ольге и зашептала ей на ухо:
Помнишь, Ольга, я говорила это тот мой поклонник.
Ах, помню, пан Веселы. Хорошо знаком с его отцом, сказал пан советник, Ну теперь Карловицким барышням будет новый напарник на танцах и новая забота.
А что, папенька. в Карловицах не намечается ни одного бала? спросила Лидушка.
Намечается лишь академический.
Уже сейчас не терпится повеселиться!
А я бы посоветовала никуда не торопиться, отозвалась пани тётя.
Лидушка с изумлением взглянув на тётушку, на устах которой уже притаилась шаловливая улыбка, воскликнула:
Да знаю я свою добрую тётушку! Конечно, мы поедем, да ещё и Ольгу с собой возьмём!
А теперь давайте выпьем за здоровье нашей дорогой гостьи! воскликнул пан советник, Налейте нам «Мельничины»1!
Итак, барышня Ольга, поднял он свой бокал, Чтобы Вам всегда было хорошо у нас, и чтобы мы навсегда остались добрыми друзьями!
Ольга взволнованно оглядела лица вокруг, излучающие сердечное тепло и свет, струившиеся ей навстречу, что ей показалось, именно здесь и есть её тихий приют, где она смогла обрести тепло семейного очага на всю оставшуюся жизнь.
***После дождливых дней наступило солнечное утро птицы в Дубковском саду распелись, будто готовились к состязаниям.
Поместье Дубково стояло в сторонке от извилистых берегов маленькой речушки, окаймлённой лесными опушками. Так что сад поместья возвышался как терраса. В верхней стороне сада возвышался двор, в центре его над старым фонтаном склонились столетние липы и уже за поместьем распростёрлась деревня.
В это самое время, будто цветком из-под снега выбивалась она из-под почерневших деревянных стен домов, потемневших от дождей, с соломенными крышами, усыпанными мелким липовым цветом. За деревней зеленел луг, обвитый речушкой и укрытый зарослями ольхи и вербы.
По краю луга тянулось через долину, в получасе езды по старой широкой дороге, вдоль которой виднелись старые соломенные пристройки и указатели местности, засеянное поле, а за ним чуть выше берёзовая рощица.
Ближе к рощице на верхней стороне стояла небольшая часовня, над которой склонила свои ветви старая, вековая липа. С другого берега реки, если медленно подниматься и опускаться по склону, тоже можно заметить макушку часовенки да ещё крыши городка Карловиц.
Утреннее солнышко быстро высушило росинки, жемчугами украшавшие цветы, когда Ольга с Лидушкой, вышли из своего сада, направляясь дальше к деревне.
Ольга, останавливалась на каждом шагу, так как не могла наглядеться на деревянные террасы и резные фасады домов, увитые цветами, склонившимися до пышного зеленого мха, которым бурно заросли старые соломенные крыши. Потом завязала беседу с ребятишками, в большинстве своём неумытыми в выцветших рубашонках, босиком бегавших по крылечкам к водостокам под окнами и по лужам после вчерашнего дождя.
Впервые в жизни Ольге довелось лицезреть всю эту красоту. Её воскресные поездки весной становились всё короче с каждым годом, поскольку с каждым годом слабел шаг старой матери, опиравшейся на её руку.
Летом она бывала на природе со своими школьными учениками или коллегами.
На летний отдых денег не хватало, а на приглашение в Дубково откликались нечасто: не хотелось матушке принимать ничьих приглашений из гордой бедности, доходящей до болезненной тревожности.
Летом она бывала на природе со своими школьными учениками или коллегами.
На летний отдых денег не хватало, а на приглашение в Дубково откликались нечасто: не хотелось матушке принимать ничьих приглашений из гордой бедности, доходящей до болезненной тревожности.
Лидушка побежала на луг собирать цветы, а Ольга, прислонившись головой к дереву, смотрела вперёд.
На неё будто повеяло чем-то новым, ранее не ведомым, таким дурманящим воздухом весны, напоённой ароматами и слепящим светом, будто убаюкивающим неведомой колыбельной, и взгляд девушки скользил с одного на друтое. Она смотрела на огромные ветви старых пристроек, на пышные соцветия, отражавших своей белизной темно-синее небо, на длинные стебли цветущих трав, по которым ползали жучки, на трепетный полёт птиц и бабочек над цветами, отчётливо припоминая суету и суматоху города с закопчёнными улочками и тёмными силуэтами людей в тусклом свете фонарей, а также душный школьный класс с чёрной доской и тут же перед глазами запестрели цифры и буквы из её учебников.
Здесь цветы благоухали, птицы распевали, ото всюду слышался таинственный шум тихого течения жизни тысяч крошечных созданий и всё это и движение и радость, шипение, и запахи, всё живое вокруг наслаждается жизнью как пролетающим моментом с полным правом на удовольствие смиренно, не рассуждая сладко сливаясь с потоком великой природы.
К чему судить да рядить о каждом шаге, зачем он и для чего ведь жизнь проходит. Жизнь молодости это жизнь?
И вдруг её охватило болезненное уныние. 0х, не было у неё молодости никогда не было! Что было смолоду? Было ли счастье? Лишь иногда в счастливые моменты детства А потом умер отец, начались тяготы беспокойства о хлебе насущном, и годы трудов и жертв. Когда, наконец, она получила место младшей учительницы, мама начала болеть. С утра до ночи приходилось посвящать ей, чтобы было удобнее и легче продлить дни жизни. Но всё напрасно. Зачем отняли единственное, ради чего стоило жить любовь к матери! Если бы она осталась, не о чем было бы сожалеть, а вот теперь гложут сожаления об утраченной молодости.
«Мне уже двадцать шесть лет. Слишком поздно!»
На яблоне щебетала пеночка. Ольга посмотрела на соцветие белых цветов, спадавших ей на руку и подумала: «Поздно Для чего? Для счастья в любви».
И сама поразилась своим разбушевавшимся помыслам. Девушка ни разу и не помышляла о счастье в любви. Даже не задумывалась. Вообще никогда. Ни на миг. Правда, никогда. Ой, что теперь за мысли? Ольга отвернулась, будто отряхнувшись от них. «Нет. Не буду об этом думать! Вон как птицы щебечут!! Как здесь прекрасно, какой аромат от цветов, будто в голову ударяет!»
Вернулась Лидушка с большим букетом полевых цветов. И обе девушки уселись с ними на траве под яблоней, укладывая цветок к цветку, плели венок, и их голоса услышали радостно звенели.
Какими разными были эти девушки! Первая была в самом расцвете весенней юности, ещё нетронутой горестями розовощёкой семнадцатилетней свежести, с неизменной улыбкой на личике, без единого оттенка грусти, с беззаботностью баловня судьбы,
И вторая постарше, с тёплым и задумчивый взглядом выразительных серых глаз и еле заметной улыбкой, за которой спряталась затаённая печаль.
Глядя на цветущее лицо Лидушки, вряд ли можно было угадать в чём именно очарование этого создания лицо было просто красиво каждой своей чёрточкой. Носик чуть вздёрнут, глазки чуть прищурены, как будто лукаво прячась под широким светлым лбом. Во время смеха Лидушка ещё сильнее прищуривала глазки, потом вдруг распахивала их, и в густых, длинных ресницах вспыхивали яркие искорки. Видящий эти смеющиеся глазки полыхающие огоньками и улыбку девушки, взлетающую уголками рта вверх, тут же воспламенялся как от электрического заряда от этой искорки, потому что девушка смеялась всем своим существом, даже светлые волосы будто становились ещё светлее.
Лицо подруги было бледнее и скромнее. Темно-каштановые волосы зачёсаны на лоб и свёрнуты косами вокруг головы. Ярко очерченный профиль лица подчёркивали выразительные серые глаза, казавшиеся необыкновенно большими, особенно когда расширялись при свете, что их делало ещё и темнее. Не хватало им той электрической искорки как у Лидушки, глаза Ольги совсем не искрились, а лишь овевали мягким тёплым светом, и каждый заглянувший в них не мог не довериться мягкой, спокойной улыбке, игравшей на лице девушки. То было одно из тех лиц, в котором, как в зеркале, можно узреть движения души, выражение которого меняется с каждой сверкнувшей мыслью, при каждом новом восторге. Но даже когда та смеялась, на её лице оставался молчаливый отпечаток задумчивости, не способный раствориться даже в кипении беззаботного веселья и радости, будто мягко оттенённый скрытой горечью, затаившейся где-то в глубине души за приветливой улыбкой.