Я знаю, что у тех, кто родился до войны, были трудности с поступлением в институты. Потом, кажется, немцам запрещали выезжать с мест проживания.
Это ты про комендатуру? Я, например, родилась перед началом войны, здесь в Казахстане. Мои родители были высланы сюда с первой волной раскулаченных. Может быть, во время войны в России к немцам и относились с недоверием и даже ненавидели их, но в Казахстане, мне кажется, такой глубокой ненависти к нам не было, по-моему, и сейчас нет. Я поступала в университет сразу после отмены комендатуры, и проблем у меня тогда не было.
Неужели в вашей жизни не было ни одного случая, когда бы вы чувствовали себя из-за национальности в чём-то ущемлённой?
Это смотря с какой позиции на то или иное событие смотреть. Вот, допустим, когда я приготовила несколько лет назад учебник по занимательной физике, в издательстве отказались его печатать. Спасибо Бауржан Самаловичу. Он позвонил в несколько мест, и через пару месяцев мой учебник был опубликован. Правда, мне пришлось нашего заведующего внести в список соавторов, но сильно из-за этого я не пострадала. При желании можно было бы сказать, что меня не хотели печатать из-за моей национальности. Но на самом деле это было бы сущей неправдой. Возможно, что моя карьера пострадала из-за национальности
Как это?
Ну, ты помнишь же, что на должность заместителя завкафедрой сначала прочили меня. Может быть, из-за того, что я немка, остановились на твоей кандидатуре. Но это, опять же, можно только предполагать. А в принципе, я сейчас даже рада, что меня тогда не назначили на эту должность. Больше времени для семьи, для внука. Да и не ошиблись, в конце концов, с тобой.
А ведь действительно, лучше бы вас тогда назначили замом. У вас и опыта больше, сказал задумчиво Степан.
Юлия Викторовна снисходительно улыбнулась:
Не нам суждено было об этом решать.
Как вы относитесь к тому, что сейчас многие засобирались в Германию?
Хочешь откровенный ответ?
Да.
Так вот, я никуда не собираюсь, но моя дочь с зятем документы в Германию отправили. И если им разрешат выехать, то мы с мужем поедем с ними. Она моя единственная дочь, и поэтому одну мы её не оставим. Зачем тебе это нужно знать, Степан?!
Извините за назойливость. Родители Веры получили вызов из Германии. Она переживает сильно. Вот хотелось бы узнать, какова там жизнь.
Я-то откуда могу это знать? По-всякому рассказывают. Голова кругом от этих рассказов. Знаете что, Степан, если её родители хотят ехать в Германию, то значит, они об этом хорошо подумали.
После консультаций вошли несколько преподавателей в кабинет, и Юлия Викторовна, прежде чем выйти из кабинета, сказала:
Не переживайте, Степан Александрович, всё будет хорошо. Не забивайте себе голову.
Она вышла, а Степан, так и ничего для себя не выяснив, остался по-прежнему со своими вопросами один на один.
Пришло письмо от родителей Веры. Они сообщали дату своего отъезда в Германию. У Надюши наступили каникулы, а Степану с Верой пришлось брать отпуск на работе, чтобы в последний раз увидеться с родными и проводить их в дальний путь. Было трудно с билетами на самолёт, но через знакомых взяли билет на прямой рейс до Омска, а оттуда был уже час езды на легковой до большой деревни, где жили родители Веры. В доме у них царил беспорядок. Привычной мебели уже не было. В пустых комнатах стояли только кровати, кухонная мебель была заменена старым столом и несколькими облезлыми стульями. В углу кухни сиротливо стояла газовая плита, на которой варился обед. Пожилой, обросший бородой татарин унёс телевизор, незнакомая женщина увела за собой корову с телёнком. Провожая корову, плакала мать Веры. За сараями завалили свинью и разделывали её для прощального вечера. Дом тоже был уже продан, и новые хозяева наведались вечером, чтобы проверить, всё ли стоит на месте, и ещё раз пройтись по добротному немецкому дому, в который им не терпелось заселиться. Почти половина жителей села были немцы. Одновременно в один день уезжали около двадцати семей. Каждая семья хотела напоследок блеснуть своим достатком, отметить свой отъезд праздником, который должен был оставить на долгие годы память о них у соседей, друзей и коллег по работе. Несмотря на безалкогольный Указ, на столах стояла водка и дорогие коньяки, которые были куплены втридорога у спекулянтов. Денег не жалели. Куда с этими рублями в Европе?!
Степан с женой и дочерью прожили в деревне неделю. Каждый день они шли к кому-нибудь на проводы. К концу недели, когда были намечены проводы родни Веры, он уже не мог смотреть на куриную лапшу, на свиные окорока, на жирную телятину. Скорее бы выбраться из этого прощального бреда и ежедневного обжирания. Наконец в понедельник утром уезжающие семьи расселись в двух больших «икарусах», разместив свой скарб в их днищах, и уехали в омский аэропорт, где ждал самолёт, который должен был перенести их из категории советских граждан в категорию переселенцев. Степана, Веру и Надю, обратный рейс у которых был тоже назначен на этот же день, довезли до аэропорта на «москвиче» остававшиеся в деревне родственники.
Они долго прощались с родными перед стойкой регистрации, простояли почти час у стеклянных окон, ожидая, когда взлетит самолёт на Германию, и вдруг оказались одни в опустевшем зале аэропорта. После шума и суеты в аэропорту стало тихо. Уставшие от бесконечных проводов, слёз, смеха и еле сдерживаемой тоски, они наслаждались тишиной. Только иногда шум самолетного двигателя нарушал тишину. Степан и Вера читали газеты, Надя что-то рисовала на ватмане маленького формата. Прочитав очередную новость о визите генерального за границу, Степан, делая вид, что продолжает читать, наблюдал за своими родными. У Веры после хлопот и расставаний с родными глаза были ещё припухшими. Надюшу все волнения обошли стороной. Она всю неделю прожила у своего дяди, который оставался пока ещё жить в селе. Утром ей не приходилось рано вставать, и днём она уходила с подругами или на речку, или уединялась со своими листами и акварельной краской где-нибудь в роще недалеко от села. Степан всегда удивлялся той простоте отношений в многочисленной родне Веры. Её отец работал механиком в совхозе, мать учительствовала. Были ещё три брата и две сестры. Сёстры пошли по стопам матери. Два брата тоже работали в совхозе, а один, самый младший, окончил университет и работал преподавателем в техникуме. Младший и старший оставались в Союзе. У обоих были русские жёны, и несмотря на то, что и они вместе с родителями получили вызовы, решили подождать с отъездом. Германия историческая родина, но кто его знает, какой стороной повернётся эта родина к своим новоиспеченным сыновьям. Тем более что жёны не особенно рвались за границу, которая для них была чужой. Степану импонировало то, с каким пониманием относились в родне к такому шагу одних из них. Не было осуждения, не было упрёков. Так, только некоторое сожаление, что приходится расставаться, и умеренно скрытое беспокойство за судьбы тех, кто остаётся, с одной стороны, и за судьбы тех, кто уезжает, с другой стороны.
Снова зал аэропорта наполнился людьми и через некоторое время опустел. Нет, совсем пустым он не был. Но, как обычно, в местах, где собирается большая масса людей, все почему-то начинают громко разговаривать, и в конце концов все кричат, но никто никого толком не слышит. По мере того как пустеет зал, начинается обратный процесс. Люди начинают говорить всё тише и тише. Последние несколько оставшихся пассажиров начинают говорить друг с другом шёпотом, как будто боясь нарушить короткие и редкие минуты тишины. Вот и сейчас, когда одни, ждавшие с нетерпением своего рейса, радостно улетели, другие, уставшие от долгого полёта, прошли через контроль, расхватали свои чемоданы и сумки и убежали к электричкам, автобусам и такси, наступило время тихих разговоров, спокойных размышлений и просто покоя.
Почему-то эта вдруг наступившая тишина подавляюще действовала на Степана. Он почувствовал себя одиноким. Рядом сидели жена и дочь. Редкими кучками сидели или стояли пассажиры вокруг. Он был не один в этом огромном зале. Но чувство внутреннего одиночества начало постепенно овладевать им. Он понял вдруг, что оказался один на один с заполнявшими его вопросами, что внутренний конфликт в нём вырос в проблему и одному ему с ней не справиться. И от этого становилось ещё больше одиноко и страшно. Он завидовал своей жене. У неё большая родня. У неё есть братья и сёстры, масса двоюродных и троюродных родственников, дядьки и тётьки. У неё было детство в шумной, не очень богатой, но дружной семье. А его детство было тихим, размеренным. Всё, что он хотел иметь, получал без задержек. Никто не мешал ему делать уроки, читать книги, смотреть телевизор. Но и не было никого, с кем можно было бы обсудить свою тайну, кому можно было бы доверить свою мечту, с кем можно было громко поругаться и с удовольствием помириться, к кому можно было бы пойти за помощью или помочь самому кому-нибудь. Он почувствовал себя обворованным. У него украли детство.