Жизненный принцип этого замечательного человека излагался в простых словах, «формуле истинности», как любил говаривать сам Иван Сергеевич: «Время есть дар творить добро». Он так жил, воспитывая нас своим личным примером. В его лекторской на стене над кафедрой висел большой портрет Пирогова Николая Ивановича, великого русского хирурга и педагога. А под ним изречение, написанное красивым крупным шрифтом, хорошо читаемое даже с последних рядов: «Быть, а не казаться девиз, который должен носить в своём сердце каждый гражданин, любящий свою родину. Служить правде как в научном, так и в нравственном смысле этого слова. Быть человеком». Каждый раз, готовясь к занятиям, нельзя было не прочитать эти слова основоположника русской военно-полевой хирургии. Они врезались в память, отпечатались как буквы в типографской печати в наших душах с юношескими порывами и устремлениями к добру, желающих «любви, надежды, тихой славы». Мы жаждали служить Отчизне. Потому-то, возвращаясь к подаренным часам с их точным внутренним механизмом, хочу отметить, что они приобрели для меня некий сакральный смысл, где каждая секунда наполнялась непередаваемым трепетом, нервом жизни.
Помню одну из последних встреч с Иваном Сергеевичем, любезно предложившему вместе прогуляться. Я с удовольствием согласился. Мы шли по берегу широкой реки, по аллее из вековых дубов. Эта монументальность совместного творения рук человека и природы поражала. Во всём чувствовалось величие, спокойствие, уверенность, незыблемость.
Стояла уже середина осени, но деревья листву еще не сбросили, словно не решая расстаться с летним настроением и желая ещё немного продлить себе праздник весёлого времени года. Да и вообще, солнце баловало теплыми днями на безоблачном небе, и воробьи задорно чирикали, радостно отзываясь на щедрый подарок природы. Мир продолжал пребывать в той неге, когда даётся время на отдых перед долгим периодом лишений и испытаний.
Знаете, Фридрих Карлович продолжал профессор нашу беседу, начатую ещё около университета, жизнь постоянно будет пробовать вас на прочность. Проверять, сударь, «на порядочность». Вы, несомненно, столкнётесь с подлостью, страстями, низостью, той грязью, без которой, к сожалению, нашу юдоль сейчас представить сложно. Но вы должны быть выше всего подобного. Вы постарайтесь сохранить чистоту души. Запачкать её легко, отчистить трудно. Только человеколюбие есть компас в море житейских обстоятельств, которое не позволит вам сбиться и потерять смысл жизни. В конце концов, как сказано в Писании не делай другим того, чего не желаешь себе.
Иван Сергеевич умолк, так в молчании мы шли довольно долго. Меня нисколько не тяготила такая прогулка, наоборот, было приятно просто идти рядом с профессором, внутренне держаться за него, поскольку в его присутствии всё выглядело ясным и понятным, как утренний день. Я вообще был полон оптимизма и радужных надежд, мне рисовалось большое светлое будущее. Ничто меня не огорчало, не омрачало моих мыслей. Университет за плечами, и, как небезосновательно полагал, приобретённый багаж знаний поможет мне неплохо устроиться в жизни. Молодость
Это очень живописное место, не правда ли Фридрих Карлович? нарушив молчание и выдернув меня из моих грёз наяву, спросил профессор.
Да, несомненно!
Я люблю здесь гулять. Здесь тихо и нет суеты. Пойдемте вон к той свободной скамейке Иван Сергеевич указал рукой, сегодня какое-то странное состояние. Особенная душевная близость с живым пространством. С годами понимаешь, что ни в коем случае нельзя терять с ним родовую связь. Именно родовую. Эта невидимая физическим зрением пуповина никогда не обрезается, только теряется, забывается что ли. Оттого-то человек и начинает страдать, пускается во все тяжкие, стараясь заменить потерянное иллюзорными удовольствиями, разрушая сначала свою душу, а следом и тело. Потому-то и лечить сперва следует душу, и только потом тело.
Мы сели. Платов делал всё не спеша, он осмотрел скамейку и только после опустился на неё.
Вы сейчас наполнены до краёв, не так ли, молодой человек?
Ещё как, Иван Сергеевич! ответил я со счастливой улыбкой.
Замечательно! Вот постарайтесь и пронести полную чашу до конца жизни. Тогда Вы будете по-настоящему довольны своей судьбой, она непременно вознаградит за «нерасплескание». А теперь ступайте, Фридрих Карлович вдруг неожиданно и настойчиво попросил профессор, и это в тот момент, когда меня буквально распирало от внезапно охватившего чувства открытости чему-то непостижимому, необъятному, великому ступайте, перед вами открыты двери будущего, только помните, теперь вы врач, всегда врач.
Замечательно! Вот постарайтесь и пронести полную чашу до конца жизни. Тогда Вы будете по-настоящему довольны своей судьбой, она непременно вознаградит за «нерасплескание». А теперь ступайте, Фридрих Карлович вдруг неожиданно и настойчиво попросил профессор, и это в тот момент, когда меня буквально распирало от внезапно охватившего чувства открытости чему-то непостижимому, необъятному, великому ступайте, перед вами открыты двери будущего, только помните, теперь вы врач, всегда врач.
Иван Сергеевич по-отцовски обнял меня, не вставая. «Благословил», промелькнула почему-то такая мысль. Я встал, попрощался и зашагал прочь от скамейки. Обернулся, помахал ему рукой, Платов же смотрел мне вослед, с промедлением, ответив на мой жест. Вдруг у меня защемило сердце, даже потемнело в глазах, острая боль пронзила грудь, но потом быстро всё отпустило, так что толком ничего не успел сообразить, но ощущение утраты, невозможности возврата к чему-то зародилось тогда в моей душе.
А потом долгие годы, особенно в трудные судьбоносные для меня времена, наши встречи служили мне поддержкой и опорой. Теплотой, любовью, мудростью веяло от них. Иван Сергеевич верил в меня, как своего последователя. Но об этом я уже серьёзно задумался в преклонном возрасте, когда с опытом стало многое открываться.
Нам ещё довелось встретиться несколько раз. А через полгода после нашего университетского выпуска этого благородного, чистого, настоящего врача и человека не стало. Проститься с ним и проводить в последний путь приехали все ученики, бывшие студенты, хоть один раз имевшие счастье общаться с ним. Особенно чувство большой утраты испытали пациенты, для которых Платов был последней надеждой на выздоровление. К каждому больному он находил исключительно свой подход лечения, может быть, единственной верный в каждом конкретном случае. Профессор был не только хирург от Бога, но и тонкий психолог, видевший корень заболеваний, прежде всего, в характере и внутреннем состоянии обратившегося к нему человека. Иван Сергеевич любил людей, неизменно, с искренним участием, погружаясь в их жизнь. О нём можно вспоминать и говорить очень много и долго. Только моя память имеет значительный багаж событий, связанных с ежедневным незаметным, будничным служением профессора.
Это он как-то неприметно увлёк меня изучением болезней сердца. Этот обширный раздел медицины стал предметом моих исследований на всю оставшуюся жизнь. Я ознакомился со всей научной литературой по данной тематике. С рвением молодого учёного штудировал всё, что попадалось мне на глаза. Меня настолько поглотила моя деятельность, что я по-настоящему растворился в ней; а по ночам, во сне, близко-близко, словно в большое увеличительное стекло, рассматривал в мельчайших деталях бьющееся сердце. Зрелище пульсирующего органа настолько завораживало меня и затягивало, отчего просыпался всегда, точно находясь в капсуле, коим и являлся неутомимый «мотор». Дело дошло даже до того, что, идя по улице и встречая постороннего мне человека, я начинал «слышать» его сердечный ритм, определяя сбои, ставя диагноз. Подобная диагностика сопровождалось сильным болезненным ощущением, мелкой тряской тела, повышением давления и головной болью. Моя сверхчувствительность чуть не довела меня до исступления. Благо Иван Сергеевич вовремя заметил творившиеся со мной безобразия. Его своевременное вмешательство спасло меня от сползания в пропасть и, может быть, от дома для душевнобольных. Куда я тоже заглядывал для получения материала.
Профессору пришлось повозиться со своим учеником, то есть со мной. Он выразил крайнюю степень неудовольствия выбранными подходами и методами исследования. Его начальная фраза: «Вы, батенька, », дальше содержала полную мою характеристику в крепких словцах, которые никогда прежде и после не слышал от привычно спокойного Ивана Сергеевича. Монолог моего учителя навсегда запечатлелся в моей памяти, став тем предохранительным клапаном, который не позволял мне больше сползать в бессвязное, бесформенное существование, как в тумане, как в бреду. После восстановления моего физического и психического здоровья профессор всерьёз и надолго занялся формированием моего научного склада характера, делая упор на контроле за мыслями и чувствами, уча постоянно искать и находить ту золотую середину во всём, что обеспечивает устойчивое, главное без срывов, восприятие окружающего мира. В этом он добился со мной значительных успехов. С тех пор мой разум ещё не единожды подвергался серьёзным испытаниям, стрессам, каждый раз выдерживая колоссальные нагрузки, оставаясь чистым и незамутнённым. Именно Ивану Сергеевичу, его наставничеству я многим обязан в своей жизни. Помню каждое его слово, сказанное на мой счёт: «Фридрих Карлович, голубчик, у вас редкий божий дар. Вы проникли в ту сферу познания, которая мне, к сожалению, не доступна. Вы ушли вперёд. Единственное, чем я могу вам помочь, так это только советом, опытом старого человека. Такой талант, как ваш, даётся чистым душам, чьё призвание служить людям. Но он же накладывает и высокую ответственность. Кому много дано, с того много и спросится.