Единственное, что меня огорчало в то время так это консервативное мышление учителей, которые при одинаковых ответах моих и признанных отличников мне чаще ставили четверки, а им пятерки. Умом я их понимал, семь лет я учился, середина на половину, звезд с неба не хватал, но и двойки редко получал. И тут сразу вдруг с места в карьер: ученик начинает на глазах умнеть. Не всем это нравилось, и, видимо, срабатывал определенный стереотип, который закрепился за середнячками-хорошистами, к числу которых я и принадлежал долгое время.
Но как бы там ни было, восьмой класс я закончил с тремя четверками, остальные были только отличные оценки. И надеялся, что смогу пройти по конкурсу и поступить в мореходное училище.
С этими мыслями я и пришел к директору своей школы забирать аттестат об окончании восьмого класса.
Не знаю, как сейчас обстоят дела в средней школе, но тогда, в то дремучее время, когда начиналась моя юность, в моей школе собирались из двух восьмых классов создать один девятый, в котором учились бы лишь те, кто хотя бы что-то понимал и хотел учиться, а двоечников и троечников собирались из школы убрать, чтобы эти ребята шли в ПТУ и учились рабочим профессиям. Мамы толпами ходили к директору и умоляли оставить свое неразумное чадо в школе в девятом классе, чтобы ребенок мог по окончании школы поступить в институт и по окончании института не пойти в армию, ну и вообще потом «стать человеком».
Лишь я один во всей школе был неисправимый романтик, которого влекло море. И пришел сам забирать документы из школы, в то время как все остальные стремились в ней остаться.
Директор с удивлением посмотрел на меня, и вызвал мою классную руководительницу Татьяну Ивановну, учительницу математики.
Я сидел в его кабинете, смотрел на этого умного и строгого мужчину, которого все боялись и уважали в школе. Ему было лет тридцать пять. Роста он был довольно высокого и крепкого телосложения. У него были чистые белокурые волосы и пышные усы, которым завидовала вся мужская половина школы. Во всем его облике чувствовалась какая-то сила и властность, но вместе с этим от него веяло каким-то неуловимым ароматом интеллигентности. Я никогда не видел близко его глаза, а сейчас я сидел напротив него и с интересом рассматривал его умные проницательные глаза и проникался уважением к этому взрослому человеку.
Наконец пришла моя классная руководительница, и, меня попросили подождать в коридоре. Через некоторое время учительница вышла, и меня пригласили в кабинет к директору. Он предложил мне сесть и долго молча с интересом, смотрел на меня. Я не знаю, что он думал в это время, но смутить этим меня он не смог.
Когда мне исполнилось одиннадцать лет, я был очень скромным ребенком и всегда, когда шел по городу, смотрел себе под ноги и никогда на лица проходящих мимо людей. Но примерно в это время в моем сознании наступил какой-то перелом и однажды, когда я шел за своим братом в детсад, я стал рассматривать прохожих и смотреть, прежде всего, в их глаза. И тут выяснилась одна очень интересная вещь, которая тогда поразила меня до глубины души все прохожие, и мужчины, и женщины, не выдерживали моего взгляда и либо отворачивались, либо опускали глаза вниз. Тогда я сделал для себя вывод, что эти люди не выдерживают взгляда потому, что у них была нечиста совесть. Я и подумать тогда не мог, что все эти люди были просто-напросто рабами. Рабами в душе. И в них глубоко сидела рабская привычка на всякий случай прятать глаза.
Намного позже, я узнал, что у приматов прямой взгляд в глаза означает прямой вызов, угрозу. Человек по сути одна из разновидностей обезьян, хотя и считает себя верхом творения. И любой человек подсознательно избегает смотреть прямо в глаза незнакомых людей.
И я выдержал долгий директорский взгляд, а он моего выдержать не смог, и отвел глаза в сторону.
Ладно, сказал он мне, если ты так настаиваешь я отдам тебе аттестат. Я просто не имею права тебе его не отдать, но сначала объясни мне, зачем тебе нужно портить себе жизнь в таком молодом возрасте.
Я не собираюсь портить себе жизнь, сказал я, не понимая, что директор имеет в виду. Я хочу поступить в мореходное училище, чтобы стать капитаном дальнего плавания и плавать в дальние страны.
И ты думаешь, что ты выдержишь? спросил меня директор, и глаза его наполнились невыразимой грустью. Ты думаешь, что там, в этом твоем мореходном училище, все так хорошо и просто? Ты просто представить себе не можешь, какая там клоака и мерзость.
И ты думаешь, что ты выдержишь? спросил меня директор, и глаза его наполнились невыразимой грустью. Ты думаешь, что там, в этом твоем мореходном училище, все так хорошо и просто? Ты просто представить себе не можешь, какая там клоака и мерзость.
Я думаю, что я справлюсь, твердо сказал я, уверенный, что все слова директора не имеют под собой никакого основания и направлены лишь на то, чтобы удержать меня в школе.
Боже мой, да ты просто не понимаешь, мальчик, что тебя ожидает, голос моего собеседника был пропитан каким-то непонятным, пугающим сочувствием. Да ты сбежишь оттуда, не пройдет и полгода. А потом будешь сидеть вот на этом же самом стуле, и плакать горючими слезами, умоляя меня взять тебя обратно в школу.
Это было уже слишком для меня. Он меня просто-таки достал своей добротой, и я, стараясь казаться как можно более взрослым и независимым, сказал голосом, уверенного в своей правоте идиота-фанатика:
Не приду. Отдайте мне мой аттестат.
Директор посмотрел на меня с видимым сожалением, покачал головой и отдал мне аттестат об окончании мной восьми классов средней школы 29 г. Липецка. Мой мальчик, боюсь, что ты не один раз вспомнишь этот наш разговор, сказал он и пожал мне руку. Впрочем, тебе жить.
Глава вторая
Директор оказался прав: впоследствии я не единожды вспоминал этот разговор, но я твердо решил ни при каких условиях не приходить в эту школу и тем более, не просить его ни о чем.
Нужно сказать, что за полгода до этого разговора, я пошел в поликлинику проходить мед. комиссию где и выяснилось, что со зрением у меня, мягко говоря, проблемы.
Зрение в одном глазе было 0,6, а в другом 0,8, что, как я понимал, ставило большой и жирный крест на моей будущей профессии капитана дальнего плавания. Но моя мать умудрилась каким-то непостижимым образом попасть со мной на прием к какому-то профессору-окулисту, и тот посоветовал мне делать определенные упражнения для глаз.
Упражнения были довольно просты. Нужно было в течение пяти секунд смотреть на бумажный кружочек пяти миллиметров в диаметре, а затем переводить взгляд на какой-нибудь объект, который находился вдали и рассматривать его секунд пять. По длительности это должно было длиться минут пять. Делал я их два раза в день и стал замечать, что зрение мое постепенно улучшается.
Кроме того, я выучил наизусть третий ряд снизу таблицы для проверки зрения, по которой в основном и проверяли нормальное зрение, и мог в ней хорошо ориентироваться по памяти даже с закрытыми глазами, поэтому, когда я пошел летом второй раз на медкомиссию, то я по памяти оттарабанил четко без запинок все эти буквы: НКИБМШЫБ, и хотя я их четко не видел, врач написал мне: «годен, стопроцентное зрение».
И я со спокойной совестью послал мои документы в Астрахань в КМУ. Через некоторое время пришел вызов на собеседование, по результатам которого меня должны были зачислить в училище на обучение по специальности штурман-судоводитель.
На семейном совете было решено, что со мной поедет в Астрахань мой дядька, подполковник в отставке.
В конце июля мы собрали вещи и отправились в путь. До этого момента я был совершенно домашний ребенок, который редко куда-то выезжал, что касается этой поездки, то подробности ее я помню плохо. Все было словно в розовом тумане моих фантазий и грез о дальних странах и путешествиях. Ехали мы сутки и приехали около пяти часов вечера в Астрахань.
Около семи вечера мы оказались недалеко от училища, и оставалось только лишь его найти. А вот это оказалось достаточно большой проблемой. Прохожие посылали нас в разные стороны, и мы часа полтора кружились около училища и никак не могли его найти. Смеркалось, и мы уже стали беспокоиться, когда наконец-то вышли к КПП училища и объяснили дневальному кто мы такие и чего мы хотим. Он нас внимательно выслушал, вызвал по телефону дежурного по училищу офицера, и тот помог нам расположиться на ночлег в большом спортзале, где стояли койки, и сидело и лежало много абитуриентов.
В спортзале царила непринужденная атмосфера коммуны случайных людей, объединенных общей целью. Там было около двухсот человек, которые непрерывно о чем-то говорили, что-то читали, и вели себя очень непринужденно и свободно. Так мне тогда показалось.
На самом деле если поселить двести человек в одном помещении, то это будет хаос. Просто неорганизованный хаос, именуемый жизнью.