Я тут подумал, что сегодня как раз год, восемь месяцев и четыре дня, как я сделал тебе предложение, Он заметно повеселел, Такую круглую дату нельзя забывать, как ты считаешь? Мне кажется, мы уже готовы подумать о маленьком, дорогая?
Ты забыл, как меня зовут, дорогой? Инга открыла свободной рукой фрамугу окна. Мгновение и лилии совершили головокружительный полёт. Приземлившись, цветы слились со свежим снегом и как бы растворились на его белом фоне. Видны оставались только как будто обезглавленные крепкие зелёные стебли. Морозный воздух ворвался в комнату и вытеснил стойкий запах лилий. Когда стало уже ощутимо зябко, Инга захлопнула окно и повернулась к Андрею.
Вот и всё! Как будто ничего не было А ничего и не было! Это был сон, мираж, наваждение от одуряющего аромата лилий.
Я осёл, дурак конченный! Андрей с досадой хлопнул себя по лбу, Ты ведь говорила, что не переносишь этих долбанных лилий! Я забыл я сейчас всё исправлю Подожди, дорогая Инга, прости, я розы сейчас, только
Андрей торопливо одевался.
Не надо, Андрей! Уже не надо! что-то в её голосе остановило его. Он знал что сказать и сделать, когда она переживала и плакала, он умел её успокоить и убедить в чём угодно. Но новая Инга была для него совершенно непостижима.
Помоги мне, я не знаю, что теперь говорить, взмолился Андрей.
Инга удивлённо посмотрела на него.
Я могу только помочь собрать твои вещи.
Инга достала с антресолей большую сумку и начала аккуратно укладывать туда одежду Андрея.
Неужели всё так глупо и бездарно закончится, как в плохом фильме?
Ты написал сценарий к этому фильму.
Но ты сама виновата, я задыхаюсь с тобой! Андрей умело заводил себя, У тебя всё по полочкам, всё по правилам, я не могу так, мне надо свободы, дерзости, непредсказуемости!
И это всё теперь у тебя есть, Инга не изменила спокойного тона.
Я понял, ты очень обиделась, Андрей внезапно успокоился, И ты имеешь на это право. Я повёл себя как скотина! Ты решила проучить меня. Правильно! Я всё осознал! Я тебе верю, ты действительно готова была выгнать меня!
Не надо, не верь! Я выгоняю тебя! Инга положила в сумку сверху, собранную вчера папку с документами Андрея и закрыла молнию.
Ведь ты пожалеешь об этом!
Конечно, пожалею, дорогой! Мне будет больно, но эта боль постепенно утихнет, раны начнут заживать и ты никогда больше разбередишь их.
Ты останешься одна!
Возможно, но я перестану бояться и ждать предательства.
Кому ты будешь нужна, собирательница кошек с помойки! эту фразу Андрей выкрикнул, уже выходя из дверей.
Инга закрыла за ним дверь, и устало прислонилась к ней. В голове навязчиво крутилась фраза из любимой песни.
«Нет бед, нет бед, бед нет»
Вот что кузнечики стрекочут нам в ответ
Осознав, что подправила гения, она совсем не расстроилась:
Так даже лучше. Мне лучше.
Прямо напротив в полумраке прихожей серебром светилось зеркало. Инга вдруг остро вспомнила последний злобный выкрик Андрея:
Кому ты будешь нужна!
Она спокойно осмотрела всю себя в зеркале и прямо «карим вишням» тихо сказала:
А вот и есть кому
ТАНЬКА
I
Танька умирала. Она лежала на своей узенькой кроватке у окна уже полгода и ждала смерть. Худенькая, жилистая, за свою долгую жизнь она ничем серьёзно не болела, её просто покинуло желание жить.
Мир сузился сначала до размеров домашнего хозяйства. Она перестала выходить за ворота, потому что на родной с детства улице не встречала больше ни одного знакомого лица. Да и сама эта улица изменилась до неузнаваемости. Невесть откуда на ней наросли каменные дома, резные наличники заменили пластиковые стеклопакеты, а цветущие палисадники замуровали глухими заборами.
Потом во дворе ей тоже стало скучно. Дочь и внучка успевали несколько раз обернуться с делами, пока она только собиралась задать корм курам.
Все вокруг постоянно куда-то спешили. Им было не до долгих обстоятельных разговоров, которые хотелось вести Таньке. Её сознание не поспевало за их быстрой речью, новыми непонятными словами, и она перестала их слушать. Родные решили, что у неё проблемы со слухом, и говорили с Танькой громко и отчётливо, как с сумасшедшей.
Еда потеряла вкус, и Танька ела, только если ей напоминали об этом.
Даже солнце, как будто потускнело, и больше не грело старые Танькины кости.
Танька ещё какое-то время бесцельно топталась по дому, переходя от окна к окну. Она неизменно останавливалась на пороге комнаты, не входя и не выходя, и, молча, наблюдала за домашними. А их ужасно раздражали и её молчаливое любопытство, и постоянное препятствие на пути. Тогда Танька и решила лечь, чтобы никому больше не мешать. Но смерть не спешила за ней.
Дочь сама уже пожилая женщина ещё работала, силясь прокормить изрядно разросшуюся семью. Младшая внучка Олька, наконец, развелась со своим непутёвым мужем и вернулась в отчий дом, приведя с собой трёх ладных белоголовых пацанят-погодков. Пятое поколение семьи прочно обосновалось в стенах крепкого, построенного на века дома, наполнило его живой суетой и гомоном детских голосов. В Танькиной голове их лица смешались между собой, с лицами младших братьев и сыновей, когда-то таких же ладных и белоголовых. Она постоянно путала их, называя именами ещё живых или давно ушедших родственников. Для мальчишек это стало новой увлекательной игрой. Они нарочно спрашивали старую бабулю, как их зовут, а когда та в очередной раз ошибалась, шумно веселились. Танька замолкала и отворачивалась к стене. Маленьким озорникам доставались подзатыльники от матери или бабушки. Но это не помогало, и вскоре игра начиналась заново.
Радовали Таньку только сны. Всё теперь было там: детство, юность, молодой влюблённый муж, дети, подруги. Невзгоды и предательства за давностью лет забылись, затёрлись. Прожитые годы казались необыкновенно счастливыми, наполненными событиями и добрыми, понимающими людьми. Она погружалась в эти сны, путая их с явью. Реальная жизнь казалась серым бесконечным кошмаром, от которого только там можно было укрыться.
II
Дом отец построил перед самой войной. Танька хорошо запомнила тот день, когда он торжественно запустил в новые, пахнущие свежеструганным деревом сени, чёрного котёнка с жидким хвостиком. К слову сказать, этот задохлик вырос в красивую, полную достоинства кошку. Мурка оказалась умницей и отличной мышеловкой. Каждое утро она гордо демонстрировала на крыльце свой вклад в семейный бюджет задавленную мышь. Все попытки детей поиграть с ней она пресекала шипением или осторожным ударом лапой с втянутыми когтями. Но если вдруг хозяйка набрасывалась на своих провинившихся чад с руганью. Мурка громко мяукала и легонько кусала мать-кормилицу за ноги, заступаясь за сорванцов.
Отец очень любил единственную дочь, жалел, по возможности баловал. И всегда называл невзрачную русоволосую Таньку «своей красавицей». А она отвечала ему искренним теплом своего маленького, преданного сердца. Наверное, поэтому, провожая отца на фронт, она рыдала громче всех.
Отец перецеловал мальчишек, крепко прижал к груди жену.
Берегите себя! Ждите!
Потом повернулся к дочери, легко поднял её и защекотал прокуренными усами в самое ухо:
Не плачь Танька! Я обязательно вернусь!
Поставил дочь на землю и, отвернувшись, чтобы не размягчиться и не дай Бог пустить слезу, быстро побежал к ожидавшим машинам.
Я ещё спляшу на твоей свадьбе! последние слова он прокричал любимице из кузова, тронувшегося грузовика.
Третий младший брат родился, когда отца уже забрали на фронт.
Война добралась до их дома в конце октября. Она громко заявила о себе сначала грохотом тяжелых орудий, от которых они прятались в глубоком погребе за домом. Потом бесцеремонно встала на пороге группой шумных офицеров в серых добротных шинелях. Немцы расположились в доме, выселив хозяйку с детьми в сарай.
Они не были злыми эти чужие люди. На глазах у Таньки они героически расправились только с десятком кур, которые оставались в хозяйстве, пустив их на жаркое и суп. Впрочем, жилистого петуха, они благородно отдали хозяйке, кормить детей. Рыжий веснушчатый фриц с выпирающим кадыком на тощей шее внимательно осматривал дом и постройки, одобрительно приговаривая: «Gut, sehr gut»1. Иногда он даже брал в руки топор и колол дрова, желая размяться. Другой не старый, но уже седой пару раз передавал матери бутерброды с колбасой, покормить маленького, чтобы тот не кричал. Третий просто не замечал их существования, занимая своё свободное время чтением книг и написанием писем. Впрочем, иногда по вечерам Танька видела, как оставаясь один, он расхаживал по комнате и что-то громко ритмично говорил, помогая себе резкими и взмахами правой руки. Танька догадывалась, что это стихи. Но, поскольку, её школьного курса немецкого хватало только на «Ich heiße Tanka»2, она не смогла понять, чьи они. Себе она придумала, что немец читает свои стихи. Впрочем, у неё не было времени особенно об этом заботиться.