Там находился большой зал, огоньки свечей на столиках скрадывали пространство, лица посетителей в маскарадных костюмах были почти неразличимы. Мне почудилось, что я вижу своих именинных гостей. У зашторенного окна в углу между зажженными канделябрами за роялем неподвижно сидела заметно постаревшая тетя Лиза. По-прежнему, положив обнаженную руку на инструмент, стояла Рива, кутаясь в цыганскую шаль. Заметив меня, она ласково мне кивнула. Минуту спустя к нам подбежала, неся что-то, девушка, одетая чертом, в красном атласе, обтягивающем маленькую грудь и ягодицы. Склонившись, разлила по бокалам искрящийся напиток. Все стихло, публика молча ждала, когда начнет петь Рива Меклер.
«Мне кажется» начал я, но не успел договорить. Вожатая прервала меня.
«Ошибаешься, я ведь говорила тебе Это не они. Их больше не существует, да и никого здесь не существует».
Она коротко прибавила, глухо звучал ее голос. Я не мог поверить. Обе, певунья и пианистка, давно умерли. Тетя Лиза, дожившая до глубокой старости, впала в маразм и уже не прикасается к клавишам. Рива Меклер так и не дождалась женихов, заболела неизлечимой женской болезнью и была оперирована, Словно судьбе было недостаточно того, что Рива пережила на родине, она прикрывала шалью безгрудую грудь.
Мы сидели тет-а-тет, меня подмывало спросить, что будет со мною. Я не решался.
«Впрочем, прибавила она, ты кое-что забыл. Сегодня шестнадцатое января».
«Ах да пробормотал я. Вот как». И сорвал, наконец, с лица свою маску.
Девушка-черт в атласе принесла в бокале черный цветок. С чашей в руке моя собеседница ждала.
Я медлил.
«Пей, не бойся».
«Я умру», сказал я.
«Когда-нибудь. Но я хочу сделать тебе подарок. Пригуби. Вино укрепляет мужскую силу»
Я молчал.
«Что же ты? Дама выказывает тебе благосклонность, ты не отвечаешь. Так себя не ведут!»
Маска подняла руку, готовясь щелкнуть пальцами, вновь сотворился вчерашний лакей и проводил нас в отдельный кабинет. Должно быть, в лучшие времена комната служила спальней. Почти все место занимала широкая деревянная кровать с резной спинкой, лампа матового стекла в виде узорчатого цветка висела над изголовьем. Ночник под зеленым абажуром горел на туалетном столике, повторяясь в овальном зеркале на стене. И вся комната, брачное ложе, столик, портрет в раме на противоположной стене, все тонуло в зеленоватом сумраке. Между тем в зале начало темнеть, послышалось движение, донеслись приветственные хлопки, шорох шагов. Пары вставали с мест, начались танцы или это были призраки?.. Зазвучал рояль. Мертвая Елизавета Мироновна играла вальс из «Фауста».
Рывком моя госпожа сбросила маску. Я понял, что давно ждал и боялся этой минуты. Увидел ее бледное лицо, бескровные губы, глаза, обведенные темными кругами, и крылатые брови.
«Ты, пролепетал я, ты Смерть?»
«Малыш, проворковала она, сколько тебе лет?»
Я мрачно ответил: «Семнадцать. Сегодня исполнилось».
«Тебя одолевают любопытство и страх, не правда ли? Ты можешь удовлетворить свою любознательность. Взгляни, не бойся Ты еще не знал любви Смотри, смотри на меня. Как ты меня находишь? Да, это будет последнее забвение, ведь соитие двух в любви это репетиция смерти».
Неслышно вошел слуга, зажег свет над изголовьем и приготовил постель.
Траурные шелка упали к ногам моей любовницы. Она была невероятно худа и ослепительно красива. Я мгновенно отвел глаза.
Голос умолк, и ее распростертая нагота призывала к себе, и времена неслись, настоящее стало будущим, и будущее превратилось в прошлое. Но сказанное оправдалось, ибо сон, объявший нас, был подобен смерти. Сон одарил видением, которое вдохновило меня написать этот рассказ.
2013Роман Айзенштат /Ришон-Ле-Цион/
Роман Айзенштат родился в 1946 году в городе Минске. До 45 лет проживал в Белоруссии. В 15 лет начал самостоятельную жизнь, перепробовал немало рабочих специальностей. Отслужил в армии, окончил Белорусский государственный университет, факультет журналистики. Был членом Союза журналистов СССР, членом Пресс-автоклуба СССР. Печатался в республиканской и союзной прессе, автор ряда текстов песен белорусских, российских и израильских композиторов. С 1991 года в Израиле. Автор шести поэтических сборников, вышедших в Израиле, Германии и России, многих коллективных сборников. Победитель и призер ряда фестивалей и конкурсов. Публиковал стихи в Белоруссии, Украине, США, Германии, Израиле, России. Член Союза русскоязычных писателей Израиля, Международной гильдии писателей, кандидат в члены Интернационального Союза писателей.
«То ли птица кричит в ночи»
То ли птица кричит в ночи,
То ль котенок плачет от боли
Город спит за окном, он молчит,
Современный, почти мегаполис.
Но и в сонную эту тишь,
Как в давно забытую повесть,
Вдруг вплетаются звуки. Услышь!
Бродит чья-то бессонная совесть.
Ты и сам, проснувшись, порой
Ощущаешь в сердце тревогу.
Чей там голос? Нет, вроде не мой.
Значит рано ногами к порогу.
«Луг после дождя. Вот и солнце глянуло»
Луг после дождя. Вот и солнце глянуло!
Экое богатство весь в алмазах он.
Брошусь я в него, в это чудо пряное,
Знай, цветочный рай, я в тебя влюблен.
Весь в дожде, в цветах, и пропахший травами,
Возвращусь домой я с думою одной,
Нет, не жаль расстаться было мне с державою,
Тяжело расстаться с стороной родной.
«В свой бывший дом, когда вернусь я строчкою одной»
В свой бывший дом, когда вернусь я строчкою одной,
Мальчишка, что меня не знал, поймет: «Да, он родной!»
Он повторит ее не раз, смакуя каждый слог,
Он совершит, что я не смел, что сделать я не смог.
И если я своей строкой, ему помог хоть раз,
То от забвенья я себя его устами спас.
«Звучало грозно: эмиграция»
Звучало грозно: эмиграция.
Навечно, до смерти, навзрыд.
Век снять сумел накал: миграция.
Уехал это не зарыт.
Люд добрый, вместе с ним недобрый
Вперед и взад поверх границ,
Они все те же злые кобры,
Но не препятствие для птиц.
Век новый нас лишил иллюзий,
Но глупость все еще сильна,
И доводы «калаш» и «узи»,
И вряд ли защитит страна.
Идешь Тверской или Бродвеем,
«Калинка» в айфоне иль джаз,
Но вихри, что враждебны, веют,
Вот-вот докатятся до нас.
Вечная привязанность
И Пегас опустил свои крыльица
За бугром исчезает кириллица.
Здесь другие у букв начертания,
Попривыкнешь? Лишь нужно старание?
Вот латинский, иврит, вязь арабского
Не изменишь характера рабского.
Растворились в крови эти буковки,
Бережем, как тюльпанные луковки.
В каждой вкус молока материнского,
Ты прости, изощренность латинского.
Здесь другая у букв геометрия,
Только к старой привязан до смерти я.
В ягодах
Я чернику с голубикой привечаю,
С детства ягоды любил я собирать.
Так давно в другой стране по ним скучаю,
Но сегодня я в лесах родных опять.
Снова дарят мне они свои подарки
Ягод сладостный, душистый приворот,
Слаще меда, крепче даже грешной чарки,
Как в помаде, голубой и синий рот.
Лес встает, как встарь, все ввысь зеленым храмом,
Хвойных стен его святое божество.
Будь ты для него Иваном иль Абрамом,
Примет все равно тебя, как своего.
Хоть на миг, на час хочу с природой слиться
И вобрать в себя ее смолистый дух,
Разучиться проклинать людей и злиться,
Поддержать огонь добра, чтоб не затух.
Я чернику с голубикой привечаю,
Словно с детством повстречался я опять.
В ягодах не лет, не зим не замечаю,
Видно годы вправду повернули вспять.
Кочевники
Кто мы? Кочевники без седел,
Оседлости поправшие черту,
Искатели комфортных родин,
Неприхотливые в быту.
Крутнулось время почему-то
Невидимым мельканьем спиц,
Совпали наши вдруг маршруты
С маршрутами полета птиц,
И покатили, покатили
По странам и по городам,
Без лошадей, но сами в мыле,
От старых к новым берегам.
Кочевникам всегда неймется,
Иной оседлости бы рад,
Но сердце с ритма вдруг сорвется,
И он вперед, лишь взгляд назад.
Прощайте, милые просторы,
Приметы детства и друзья,
Пинки, запреты и запоры,
Без них, казалось бы, нельзя.
Так рассуждает в клетке птица,
Ведь вся огромная страна,
В которой довелось родиться,
Чертой была окружена.
В той, бывшей, жили все мечтою
(Свобода сказка для детей),
Что клетка станет золотою,
Родились, умирали в ней.
Но стала вдруг черта пунктиром,
Рассыпалась былая клеть,
В кочевья новые всем миром
Рванули дружно, чтоб успеть,
Подальше от былой границы
И к стойбищам, что так манят,
Другие языки и лица,
Где первые часы пьянят.
Потом минуты отрезвленья:
Нет, легкой жизни не найти.
Но, все ж, вперед, побольше рвенья!
Не сбить кочевника с пути.
И вновь оседлые покамест,
Лишь в гости по другим краям,
И любопытство, а не зависть
Ведет по избранным местам.
Да, мы кочевники без седел.
Тоскуя по родным дворам,
Мы знаем: человек свободен,
Когда судьбу он выбрал сам.
Где родились, уж нету там.