Кочевье - Антология 9 стр.

Ангел прикоснулся замерцал,
Отразился лунный свет на море,
Сердца окольцованный коралл
Оживает на морском просторе.

Злая, беспредельная хандра
Уготована мне кем? Не знаю
Бéрега и волн идет игра:
То окатят, то лизнут по краю.

Медленно спускаясь под луной,
Чьи-то души из нездешней дали
Вечно и безмолвно надо мной
Развевают бытие печали.

Он ведал страсти, что на смерть похожи,
Когда, казалось, выстоять нет сил
Он биться сердце медленней просил,
И, как дитя свое, держал построже.

Он был привычен выносить лишенья.
Тьму без рассвета в келье вороша,
Смиренной жертвой корчилась душа,
У судии прося за все прощенья.

Душе казалось, что она на ложе
У господина, чудо-молодца,
В пустынном месте дева без венца.
И потому ее сомненье гложет.

Собою жертвуя, себя терзая,
Познал он счастье, нежность и любовь,
Держа судьбы в руках живой покров
И отворились вдруг ворота рая.

Меняет вечер одеянье над землею,
на кромку леса темную вдали бросая
Ты у развилки двух дорог: перед тобою
одна уходит вниз, но в небеса другая.

Один стоишь, оставлен в темном поле,
тебя мрачнее лишь безмолвный дом,
ты, вопрошая, не взываешь к Вышней Воле,
как звезды, что мерцают серебром.

И разгадаешь ты неясное предвестье,
осмыслишь и поймешь, что ты почти у края.
Приоткрывается завеса вдруг, пугая:
в себе соединишь и камень, и созвездье.

Средь духовных вершин затерян,
вниз посмотришь там крошечно все
Видишь, слов островок последний?
Выше маленький, тоже последний
чувств хуторок. Ты его узнаешь?

Средь духовных вершин затерян. Под рукой
каменистая почва. Расцветают, однако, и здесь
те, что знать ни о чем не желают. Из обрыва немого,
напевая мотив про себя, пробивается цветом трава.
Ну а что же пытливый? Тот, кто думал, что мир постигает,
вдруг умолк, средь духовных вершин затерян.

К исцелению духа, петляя, тропа поведет,
словно горного зверя, движеньем живущего.
Но о том, что не стоит идти, упредит с высоты
птица крупная, что над пиком вольготно кружит.
Неуютно здесь все средь духовных вершин.

Свои поэты есть в любой деревне
не только в горделивых городах.
Они, как птицы, селятся в деревьях,
в густой траве, в некошеных лугах.

Их не прочтешь в журналах и газетах.
Не приглашают их на вечера
надутые столичные поэты
и чуждого верлибра мастера.

Зато весь божий день они на воле,
не в тесноте удушливых кафе.
Там чистый лист для них пустое поле,
и есть, где раззадориться строфе.

Счастливчики, любимчики природы,
поют себе, рифмуя все подряд
Им неизвестно увлеченье модой,
они над повседневностью парят.

Я вроде бы потратил все слова,
которые скопил в процессе жизни.
И новых не вмещает голова
настолько память сделалась капризней
Вот, кажется порою снизошло,
спустилось на меня из поднебесья
Но вновь сомненье: так ли хорошо
оно? И в этих муках весь я.

И ягодки мои вы и цветочки,
от сердца беспокойного ростки
мои стихи, стишата и стишочки,
прекрасное лекарство от тоски.
Я вас любовно взращиваю ночью,
души перепахавши чернозем,
чтобы цвели среди растений прочих
в саду неувядаемом моем.

Как мало нам
отмерено для жизни,
и как быстры отпущенные дни,
чтобы растратить их
на укоризны
и на часы пустячной болтовни.
Чтоб растерзать
на ссоры и дележки
и на кусочки мелочных обид
Пускай Господь пошлет еще немножко
и с местом для меня повременит.

Ты хороша бываешь по утрам,
когда, из теплой вынырнув постели,
не доверяя собственным шагам,
на цыпочках крадешься еле-еле.
Одним рывком распахиваешь дверь,
чтоб, с перепугу, скрипнула потише
Ступая мягко, как домашний зверь,
обнюхиваешь сонное жилище.
Скрип половиц под легкою ногой
и чайника сердитое ворчанье
Ты нарушаешь утренний покой,
на мой призыв ничем не отвечая.

Море. Волны. Хохот чаек.
Горизонта полоса.
Сосны длинными свечами
прожигают небеса.
Солнце медленно сочится,
словно спелый апельсин
на некрашеные лица,
на белесость голых спин.
Ветер крепнет. Гул прибоя.
Остывающий песок.
Ты и я. И мы с тобою
от любви на волосок.

Пожелай мне удачной посадки,
помолись обо мне не спеша.
Я уверен: все будет в порядке,
если будет в порядке душа.

Если сердце в груди равномерно
отбивает уверенный такт,
будь спокойна я жив. Это верно,
как годами проверенный факт.

Я лечу! И не надо сомнений.
Надо мной бесконечная высь.
В крайнем случае  это мгновенье.
Так что, все ж, не забудь, помолись.

Не заставляй меня любить
сильней, чем я могу.
Поверь, непросто это быть
перед тобой в долгу.
Меня напрасно не вини
во всех земных грехах.
Они давно погребены
в раскаянных стихах.
Теперь считаться не резон
кто прав, кто виноват
Вблизи маячит горизонт
и ангелы трубят.
Возможно, возвестят с небес
всеобщую беду
И я единственный!  к тебе
на выручку приду.

Моя Муза сегодня дежурит по огороду:
перед сном она укутывает огурцы.
Половина из них выжила в непогоду,
остальные, как видно, уже не жильцы.
Укрывает их пленкой легчайшей, как воздух,
наклоняется заботливо к самой земле
Я отчетливо вижу, хотя уже поздно,
ее профиль знакомый в оконном стекле.
Моя Муза сегодня ко мне безучастна,
ей безделье мое явно не по нутру
А я, весь такой отверженный и несчастный
с любовью в окно на нее смотрю.

Нас к ним тянет не столько со скуки,
(хоть скучаем, заочно любя),
сколько наши любимые внуки нам,
далеких, напомнят себя.
Те же хитрости, те же ужимки,
безобидная детская ложь
Скачут внуки по мне, как пружинки
Я на них и взаправду похож.

Не позволяй душе лениться.

Когда в душе переполох
и с каждым годом все сильнее,
не дай застать себя врасплох
тем, кто охотится за нею.
Перед душой не лебези
чем строже с ней, тем больше толка.
Полезным делом нагрузи,
пусть трудится она, как пчелка.
Не позволяй душе хандрить,
ей отмени режим постельный.
Грусть для нее почти смертельна
и может душу погубить.