Ну, собственно, если вы хотите заглянуть в контрразведку, это четвертый дом отсюда. Видимо, вам, в вашем теперешнем состоянии, не поверят, скорее всего поверят мне. Ну ладно, даже если поверят, какой выигрыш? Я-то знал, на что иду, а вы? Сейчас платят два доллара будут платить полтора. Каждая ночь морщины и седина. Зеркальце-то есть? Посмотрите. А может быть, вам выгоднее пожить у меня дома хоть неделю, поспать спокойно, без блевотины? Может быть, вам лучше прийти в себя, а через неделю я вас отправлю куда хотите в Париж, в Берлин.
Какое вы имеете право говорить мне это? жестко усмехнувшись, спросила Варя. Я ненавижу вас, понимаете? Это вы лишили меня родной России моей, вы слышите? Это вы меня лишили и дома, и семьи, и чести, что вы мне про зеркальце-то? Это я такая по вашей вине, чьей же еще?
Не будем считаться кровью, тихо сказал Сомов. Счет будет не в вашу пользу. Ваш папа, профессор Иннокентий Васильевич Федоров, ведет курс в Петроградском университете, а моего отца в девятьсот шестом повесили казаки. Ваш брат, Николай Иннокентьевич Федоров, служит в артиллерии Московского военного округа, служит нам, красным изуверам, а моего брата расстреляли в девятьсот девятнадцатом в Виннице. Так что не будем считаться кровью, Варенька, не будем.
А мать? спросила Варенька.
Мать умерла от сыпняка в девятьсот двадцатом, ответил Сомов.
Он достал из кармана френча маленький с перламутровой ручкой браунинг.
Ну вот что, сказал он, времени у нас в обрез, так что давайте, как говорится, подобьем бабки. Я вас сейчас могу пристрелить, понимаете? Я скажу, что вы покончили с собой, и мне поверят. Мне очень противно это делать, но выхода нет. Ясно? Или, он подтолкнул ей браунинг, стреляйте вы в меня. Потому что мне незачем жить, если я не смогу сделать того, что я должен сделать. Валяйте, он на взводе.
Варя схватила браунинг, подняла его и стала целить в грудь Сомову.
В грудь не надо. Только раните. Цельте в лоб. Не бойтесь, не бойтесь, разворотит только затылок, вас не испачкает.
Вечность прошла. Варя выронила браунинг: не выдержала она взгляда Сомова, усталого, доброго, умного, не выдержала она, ткнулась лицом в грудь, заплакала, повторяя:
Скоты, какие же вы все скоты не ведаете, что творите, скоты
Баурих выскочил из-за занавески с водой и полотенцем. Застыл, пораженный.
Тсс, сказал ему Сомов. Тсс, я объясню все позже.
ШТАБ УНГЕРНА. Унгерн расхаживает по кабинету, говорит:
Надо полагать, что знамена, под которыми идет быдло, только потому и остаются знаменами, что лозунги на них можно писать каждый год новые. Видимо, никто из вас не сомневался в том, что мои объяснения в любви здешнему племени есть не что иное, как высшее проявление жертвенной любви к России, к ее великому вождю, к ее растоптанной вере, к ее одураченному народу. Эрго, любыми средствами надо убрать Сухэ Батора террористическими или мирными, но убрать.
Ванданов сказал:
Он ходит без охраны Убрать его я берусь в неделю.
Унгерн обвел взглядом собравшихся здесь.
Какие будут мнения?
Поколения довольно точно реагируют на безвинно пролитую кровь, сказал Сомов. Зачем же нам ставить в нелепое положение человека, который взял на себя великое бремя искупительного антибольшевистского похода? Сомов кивнул на Унгерна. Не целесообразнее ли попробовать мирный путь: пригласить Сухэ Батора сюда, посулив ему должность в императорском правительстве?
Вообще-то парижанин прав, сказал Унгерн. Кровь это очищение. Но здесь необходим точный лекарь. Давайте попробуем. Кого мы можем послать к нему?
Есть один человек, который может выполнить это поручение, сказал Сомов, Мунго.
Ванданов кивнул.
Да, согласился он, этот пройдет.
Вскочив из-за стола, Унгерн снова забегал по кабинету, внезапно, толчком, остановился возле стола:
Все это хорошо, но мне дорог каждый час, каждый день. Монголия бушующее море, утонуть в нем ничего не стоит, сгинуть тоже, а мне жди?!
Я его доведу до красных кордонов, предложил Сомов. Тогда мы, во всяком случае, будем уверены, что он у красных, и его невозвращение будет означать для нас сигнал к действию здесь в том аспекте, который предлагал наш друг Ванданов.
Снова забегал по кабинету Унгерн, потом остановился над Сомовым, взял его за уши, приблизил его лицо, спросил:
Сколько времени ждать?
Пять дней терпит? спросил тот.
Семь, ответил Унгерн, семь, парижанин. Я за это время в Харбин съезжу. В Харбине все обговорим. К этому времени здесь должна быть полная ясность: на кого ставим, кого в заклание Сухэ или Максаржава. Все ясно, господа?
КВАРТИРА СОМОВА. Сейчас здесь Сомов и Варенька. Сомов собирает походные вещи, а Варя медленно разбрасывает на ломберном столике карты. Улыбается чему-то, мешает карты, отбрасывает их в сторону. Льет кофейную гущу на стенку чашки, подносит чашку к глазам, тихо говорит:
Хотите, я вам все расскажу про ваше будущее?
Хочу.
Вы принесете много зла людям, потому что вы добрый сердцем, но жестокий мыслью, видите, какие резкие углы сопутствуют вашей линии? А внутри они мягкие это ваше сердце. Самое ужасное, когда добрые люди несут зло в себе Вы еще никогда не любили, она быстро, затаенно взглянула на Сомова, но вы еще полюбите неожиданно для вас и очень обреченно.
Сомов, усмехаясь, продолжал собирать вещи.
Чтобы мои слова о вашем будущем были во всем верны, я должна знать хоть что-нибудь о вашем прошлом.
Сомов покачал головой, сказал:
Через час после того, как я уеду, за вами придет доктор. В семь часов вас ждут у датского консула, там будет барон, вам надлежит быть обворожительной.
Хотите подложить меня Унгерну?
Сомов даже споткнулся. Оборотившись, сказал:
Должен оказать вам, что бестактность это первейшее проявление душевного заболевания. А мы так с вами не уговаривались.
Любимый муж, лубянский сатрап в обличье Сомова. Хотя хрен не слаще редьки. Не мучайтесь запонкой, я ее вдену вам, идите сюда. Не бойтесь я не стану вас обольщать, ну, сядьте, мне же неудобно. Вот так, сказала она, вдев ему запонку в манжетку. После тех офицеров, которые прошли через мою кровать, вы меня как-то ужасно угнетаете своей благопристойностью. Это как пытка: вы заставляете меня быть самой же себе отвратительной.
Сомов как-то неожиданно мягко улыбнулся и оказал:
Наверное, это ужасно, когда для человека революция становится бранным словом, я не зову вас прощать кому бы то ни было ваше горе, я просто хочу, чтобы вы поняли, все поняли. Он замолчал, потом снова усмехнулся. Объяснить не умею, ужасно! А что касаемо моего прошлого, так оно не суть важно.
Варенька сидела за столом и смотрела на Сомова громадными глазами, и взгляд её сейчас был совсем иным так еще она на Сомова никогда не смотрела. А потом опасливо протянула руку и дотронулась до пальцев Сомова и смутилась вдруг, отодвинулась в тень, запахнулась шалью, и Сомов смутился, отошел в темный угол только свет папиросы освещал его лицо и сощуренные, тревожные глаза.
В комнату входит Мунго, одетый по-походному.
Сомов целует паре руку. Мунго подхватывает его баул, и они вместе выходят. Слышен за окном топот копыт. Варя подходит к столику, берет карты, выбрасывает их из колоды. Все черные ложатся пики, трефы. Она подходит к окну и долго смотрит в темноту, ничего не видно, только собаки лают.
Сомов и Мунго едут по равнине. Чуть поодаль три стражника из унгерновской охраны.
Ты зря на меня сердишься, Мунго. В Урге Даримы нет, она на севере. На север просто так не попадешь, там кордоны. Мне сдается, что тот офицер интернирован красными Сдался в плен русским. Самому, по своей воле, туда не пробиться. С посланием от императора ты войдешь туда как хозяин.
Мунго прерывисто вздохнул:
Я иногда себя бить по голове начинаю, когда верить перестаю. Бью, бью себя кулаками тогда проходит.
Когда кончится война, тебе, знаешь что нужно будет делать? Читать учиться.
Зачем? От книжек люди лысеют, зубы шатаются.
Едут по степи два всадника. Громадная луна висит в небе, и необозримая тишина кругом.
Сомов и Мунго подъехали к юрте того самого старика, у которого Мунго познакомился с Вандановым. Они вошли в юрту, и старик бросился к Мунго со слезами:
Мунго, Мунго, бог тебя привел ко мне. Волки прирезали трех моих коней, я один, Мунго. Стая здесь волков, порежут и баранов, что нам делать тогда?
Старик, ответил Мунго, у меня же времени нет.
Где? спросил старика Сомов.
Старик показал рукой на север:
Там, возле ста деревьев.
Сомов сказал стражникам:
Вы отдыхайте.
Раннее утро. Через дубовый лес, который разбросался на вершине гористого холма, несутся на конях Мунго и Сомов. В желтой, красной, синей и зеленой траве мелькают серые волчьи спины. Ударяют тугие выстрелы.