Помпей Цезарю через Нéпота
Посылаю в подарок ящик сокровищ в память содействия моему назначению. Я не буду в Рим к выборам, но мне нужно, чтоб консулы поддержали труды мои на Востоке, также солдатам дали чтоб землю. Сверх того, я пополнил казну безмерно золотом и аргентумом; не отдай её недругам.
Говорят: Рим царство бандитов, грабящих граждан? Кто обуздает их к моему возвращению? Пусть бы был Цицерон Марк, очень удобный мне и сенату. Красс согласится. Я у народа в полном доверии; многократно вверяли мне чрезвычайную власть. Пусть Нéпот, легат мой, станет трибуном, чтоб провести закон о моих полномочиях для борьбы с Катилиной. Это разумно. Я защищал народ вне Италии и тем более защищу в Италии.
Друг, в Этрурии, подле Фéзул и Велха, рать Катилины вскоре составится, чтоб пойти на Рим взять его, вот как некогда сделал Сулла. Это опасно, очень чревато. Что не назначить Магна диктатором, если дело так плохо? [Перечитав письмо, Цезарь долго сидел, раздумывал].
Цезарь Сервилии, сестре Катона
Я не приду. Измучен в кануны выборов. Да и я буду мил тебе как верховный понтифик главный жрец римлян. Верю, что внутренности животных и знаки неба ясно предскажут любовь, любовь
Как твой брат, покоривший Рим квесторством9, доказавший, что честность может пополнить казну в той мере, в кой её полнят сборы и войны? Ибо пол-Рима сопровождало Марка Катона после отставки. Все мы преследуем присных Суллы судом он попросту вызывает их в казначейство и, сообразно лишь справедливости, заставляет платить за зло, причинённое жертвам. В честности он учитель мой, хоть я старше Он молчалив. В чем дело? Правда ли, что он пьёт всю ночь напролёт? И правда ли, что и нынче, в дни потрясений, он рассуждает с Афинодором, сидя на ложе с чашей вина в руке, а на Форуме и в сенате он только телом, духом же в грёзах разума? С кем, скажи, он встречается? Как сдружиться с ним?
О, прекрасная! За окном ходит пара голубок и я вдруг понял, что прибегу к тебе. На закате дам ужин грязному плебсу. Ночь будет нашей.
Цезарь жене Помпея
Мýцилла! Хлопотунья! Раб ходит с письмами от прекрасной? Это излишне! Муж твой закончил войны в Армении ты же, нежная, покоряешь того, кто давно покорён? Пустился бы через Город пламенным юношей, чтоб прижать тебя к сердцу и ворковать любовь. Но предвыборный хаос, дрязги не отпускают, и кредиторы не отпускают. Хоть бы один мул с ношей помпеевых азиатских сумм протрусил мимо римской казны ко мне! Сшил бы Мýцилле дорогие одежды, мигом купил бы ей диадему и полетел бы птицей к прекрасной! Твой Помпей бьётся в Месопотамии мы бы начали два сладчайших сражения на разубранном ложе, пьяные страстью Занят, сказал я? Глупости!! Я приду, прилечу, исцелую тебя всю, всю! Твой Леандр. [Текст, попавший к Помпею, стал поводом расставания с Муцией].
Цезарь Клодию Пульхру, по-гречески
Милый мой Агатон! Не жалуюсь, не корю за упрёки, но открываю все мои раны под твои стрелы. Вытерплю, ибо стрелы не мечут от равнодушия, но единственно от любви. Сказал Катулл: «Ненавидя люблю». Поэтому принимаю всю твою ненависть. Верю: мать её есть любовь.
Не льстись, что разишь бесстрастие. Чем спокойней я внешне, тем нервней внутренне. Или думаешь, умирающий от любви недвижен от пустоты в нём? Думаешь, поражённый в грудь может буйствовать, как ужаленный пчёлами? В воле неба, не человека, вычерпать страсть к тебе. Но придётся годами, вечно вычерпывать, ибо море имею! Если Катулл-поэт из сестры твоей Клодии извлекает безмерность дивной поэзии, то, спрошу, я ли меньше Катулла? ты ли, судьба моя, меньше Клодии? Оба дети, эта позирует, тот рисует портрет её, превзойдут ли нас, если я возведу в свой час храм любви к тебе? В том расчёт Провидения, что мы оба мужи и рожать нам дела, державы, войны, законы, а не детей, как женщины, тех детей, чьи сердца нам чужды. Станет врач укорять себя, что учился у мастера? И Платон не ценил бы тех, кто пришёл к нему от других светил и титанов? Или ваянию, как и мысли, нужно учиться, чтоб прогрессировать, а любви ты отказываешь в школе, пусть этой дивной высшей науке менторы во сто крат нужней? Что с того, что я в детстве нежил ровесников, сообразно потребности в нас любить, затем, как судачит плебс, был «царицей вифинской» при Никомеде? Это всего лишь путь к Агатону! Как брать прекрасное, нас манящее, коль не через любовь как полное воспринятие, а не как Катон, берегущийся кинуть взор на страсть, затыкающий на её зов уши, точно скопец.
Отринь же меч и очисть от туч храм души! Зажги зарю упований!
Слушай, что делать, чтоб воплотить наш план. Разведи меня с жёнушкой. Разведи и Помпея. Я предложу ему в жёны Юлию. Если выгорит, мы примкнём к мировому потоку сущностных связей, дабы нас вынесло на неведомый, тем не менее лучший брег. Нам пора туда: долг мой сто миллионов.
И береги себя, беспорядки на улицах часты; зверь Катилина (я обманул его) ищет шанс расквитаться. Пусть рядом будут телохранители.
Клавдий, Клавдий Я повторяю сладкое имя, кое дано тебе от сабинских родителей и которое ты сменил на «Клодий» ради влюблённой Юлии Ц.
Катон держит путь в Луканию, чтобы жить там. Люд провожает, плача:
Что ты уходишь? Ты оставляешь Рим злу!
Катон:
Я отстаивал честность, вам ближе подлость.
О, Катон! Мы народ, что из тьмы, от Шумера и Греции, через доблести Рима шествует к свету, как врождено ему. Волей неба, ты наш маяк, мы ведаем. Но ты прячешь себя, уходишь. Глянь на нас и прости нас! Будь, будь народным трибуном нам во спасение!
В Рим навстречу Катону шествуют мулы с золотом и дарами из Понта и Иудеи, Сирии и Колхиды.
Нéпот везет корм злу. Будут злу швырять пищу, наш Рим погибнет! плачутся толпы. О, Катон!
Тот вздыхает.
Я струсил. Я бежал смерти Римляне, близок час говорить мне то, что я знаю Боги предвечные, дайте силы поверить, что, как бы ни было, прав лишь я, Катон, пусть вселенная против. И да пребуду твёрд, защищая неложное Рим, иду на казнь!
Цицерон другу Аттику
Наконец-то я консул! Полная и блистательная победа!
Я был суров. На Форуме, полном банд Катилины и агрессивного, оголтелого быдла, склонного к Цезарю, я восстал на каналий ради свободы, чести и правды. Лучшие граждане поддержали овацией! Я поймал Рулла нá слове и сразил его вместе с каверзным планом о наделении нищих землями. «Боже, римляне! я повёл. Наш Рулл сказал, хочет вычерпать вас из Рима; вас, дескать, много. Так сказал, будто вы помойка, а не хозяева, не властители мира! Рулла не слушайте, но держитесь щедрот, законов, прав избирать, быть избранным. Да, держитесь за Форум и за великий доблестный Город, также за зрелища, за кормления, за достоинство жизни в щедром к вам Риме! Разве вам лучше, бросив святые стены Республики, поселиться, как хочет Рулл, в Синоптинской пустыне либо близ пагубных Салапинских болот!» закончил я, обрушая мощь слова на Катилину и его присных, ибо продолжил речь: «Римским гражданам страшно, так как им в окна, явно готовясь, ночью швыряют паклю и ветошь и обливают двери смолою, чтоб в некий час сжечь заживо. Беззаконная ночь, друзья, растянулась на веки, став ожиданием крови, смерти, пожаров. Истинно, нет в Италии мота, вора, кутилы, прелюбодея, татя, убийцы и отравителя, коих ты, Катилина, не приманил бы подлыми сквернами, не опутал интригами и каким бы не отдал лучших из граждан на поношенье! Стало быть, ты дошёл до того уже, кандидатишка в консулы, что бахвалишься, как снесёшь Риму голову, дескать, хилую, чтоб приставить свою, мятежную?!»
Так сказал я им, и у них недостало сил помешать.
Народ мой, весь как один, клянусь, от бродяг до сенаторов, возгласил меня консулом, ведь я предан закону, благу и доблестям! Моим консульством станет первенство разума, справедливости, честности!
Гней Помпей шлёт мне статую Фидия Как, скажи, удаётся художнику разглядеть в камне форму? Что за таинственным, странным нормам он подчиняется, управляя резцом своим? Режет так, а не этак, слушая сердце, но не советчиков, и становится прав! Подобно я удивлялся Марку Катону и его квесторству, поражаясь отваге, с коей он действовал, высекая из зла Законность. Помню, в последний день, провожаемый толпами, он с дороги вернулся вновь в казначейство: некто спешил ссудить двух приятелей накануне отставки, он возвратился и отменил заём. Гениальный ход фехтовальщика, заключительный штрих художника, завершение слова делом! Он воин Честности, а теперь и трибун квиритов Кстати, добейся он высшей власти, то, с его твёрдостью в продвижении к благу, с неумолимостью, ты уверен тогда за себя, за каждого, что и нас не признáют подлыми?
На рассвете близ серого цицеронова дома три мрачных тени спорят с привратником.
Мы народ! Раб, иди зови консула! Он нам нужен, нужен народу!