Возглас - Бойко Владимир Николаевич 2 стр.

          Слетела тихая снежинка
на меховой твой воротник,
а на виске играет жилка 
незамерзающий родник.
          Да я и сам  что лес морозный
с ручьём под снежной пеленой:
струится воздух папиросный
над обнажённой быстриной.
          Как хрупко всё!.. А в доме жарко,
и хоть апрель еще далёк 
блеснуло с ворса слёзкой жалкой
и расставаньем с мокрых щёк.

         Ещё в томлении блаженном
светло раскинулась река,
и над своим изображеньем
остановились облака.
         В них обещанье грозной драмы
и барабанного дождя,
но дремлют лиственные храмы,
берёз колонны возведя.
          И тем из рощи  на прибрежье
крутом  не насторожен взгляд,
как свет сквозь влажный воздух брезжит
на эту тишь, на эту гладь.
          И к шумно вдруг вскипевшим кронам
глаза невольно вознеслись:
играет дождь в плену зелёном 
с листа на лист, с листа на лист!
          И ты, гармонии искатель,
из плеска музыку творя,
не замечаешь, что из капель
играющих одна  твоя
одна  твоя

          Шёл мужественный и высокий,
и строгий шов
по ворсу вымокшей осоки
шёл от шагов,
и прошивал он покрывала
зим и степей,
когда ж весной следы смывало 
след цвёл сильней,
летописал цветною нитью
на том ковре,
как вместе с ночью по наитью
он шёл к заре.
          Простоволоса, в светлой дымке
шла хороша,
и в лад судьбе-неуловимке
певуч был шаг,
играли два грудей овала
в огне воды,
волненье плёса целовало
её следы,
и там, где краснотал качался,
к заре другой
путь меж кувшинок означался
водой нагой.
Вставало солнце удивлённо,
как жёлтый слон,
в деревьях тёмные знамёна
кладя на склон,
а птицы и ручьи болтали,
что  не понять.
          Что ж встреча тех двоих  была ли?
          Как знать, как знать
          О встречах слыхивал, не скрою,
коротких, ах, 
заря встречается с зарёю
на северах!

         Над бутафорским датским королевством
мышей летучих лоскутки 
беззвучные аплодисменты.
         Нет зрителей  ряды молчащих Гамлетов
сверяют свою совесть с той, мятущейся
на сцене ветхой, словно в мире целом
восстали тени сгубленных отцов.
         Незримыми терзаемый страстями
рассудок сам  наполовину страсть:
как быть?..
         Да разве ж не завидней одержимость
безумного испанца из Ламанчи?!
         Над бутафорским датским королевством
угасли фонари, рукоплесканья
иссякли, выставились звёзды.
         Нет Гамлета  немолодой актёр
стирает грим, в аллеи из партера,
безмолвствуя, уходят эльсинорцы.
         День завтрашний приподнимает плечи:
как быть?..

          У струй замшелых рек,
что начинают бег
водою ключевою, 
на мельнице забытой
творится время всё  нехватка и избыток,
всё бремя времени, на всё живое.
          Великий Мельник сносит непрестанно
в помол грядущего зерно,
в котором  первозданно 
изменчивое с вечным сведено,
и мелево выносится на форум
и пожирается немедля хором,
в котором нет числа мирам
и меры временам,
крупчатка жизни сыплется и нам.
          Напряг безостановочен работы,
нет роздыху, не сбавить обороты:
и жернова прожорливо скрежещут,
и колесо скрипит, и плицы мерно плещут,
и с жёлоба язык струи, свисая, блещет
от солнц и лун, сменяющих друг друга,
и мудрая вода бормочет без досуга:
 Замрёшь на миг, вовек не отомрёшь 
беги, пока бежишь, хотя б и невтерпёж!..
          Мне слышен этот голос поневоле,
тварь божия  бодлив я, да комол
и невелик, а все же мукомол
доставшейся мне доли.

В. Свиньину

          Весенние кроны
ещё лишь на днях
висели зелёным
дождём на ветвях.
         Я знаю два самых
чарующих дома:
там сумерек запах,
здесь воздух черёмух,
там зритель я завтра,
здесь нынче актёр, 
кулисы театра
и леса шатёр!
          В излюбленном блещет
вода эпизоде,
листва рукоплещет
прекрасной погоде,
и я с той галёркой
согласно томим
негромкою ролькой 
собою самим.

В. Свиньину

          Весенние кроны
ещё лишь на днях
висели зелёным
дождём на ветвях.
         Я знаю два самых
чарующих дома:
там сумерек запах,
здесь воздух черёмух,
там зритель я завтра,
здесь нынче актёр, 
кулисы театра
и леса шатёр!
          В излюбленном блещет
вода эпизоде,
листва рукоплещет
прекрасной погоде,
и я с той галёркой
согласно томим
негромкою ролькой 
собою самим.

         Я брал её за тонкие запястья,
их совершенно просто целовал.
         Я этого никак не называл,
а в книгах  почитается за счастье,
и там еще об этом говорится:
все в первый раз  потом не повторится!
         И на заре меня попутал бес.
         В неповторимость счастья не поверив,
захлопнув книгу, распахнул я двери 
ну, что ж, проверим правоту небес:
все в первый раз  потом не повторится!
         Не довелось мне к ней же воротиться,
дверей знакомых вновь не открывал.
         Я осознал, что повторимость  счастье,
когда её за тонкие запястья,
случалось, брал и просто целовал

         Ликует птаха и полощет в горле
отраду лета  где-то здесь, в кустах.
          Сбегаешь ты на берег с крутогорья,
и осыпается песок в следах.
         Вот всё примрет  едва лишь платья складкам
упасть у ног, лишь тронуть ветвь руке 
          над долгим «и» испуг вспорхнёт «и» кратким!
А я божок приречный в лозняке.

         Избылось пламя  только в сучьях
шныряет мышь огней ползучих.
         Мы с непонятной смотрим болью
на негодящие уголья,
и наши мысли не о ближних,
но близкое в них есть одно,
что каждый в сущности окно
на грани жизни и нежизни.
         Задумываюсь, озарён
такой же мыслью: с двух сторон
глядят в огонь и из огня
какие силы сквозь меня?..

         Я в средоточье медленных событий,
где распускание бутонов нарочитей,
чем время зримое в тех пузырьках с песком, 
по мигу лепесток за лепестком
и за цветком цветок, другой и третий, 
томительно рождение соцветий.
          Что деется с той женщиной цветущей:
едва забылась над водой текущей,
лицом и грудью к ней устремлена,
как струями витая быстрина
остановилась,  тут же ненароком
та женщина летит к её истокам.
          Не для моих и жадности, и лени
такие тонкости в несчётности явлений,
вниманию доступных в каждый миг,
поэтому вперёд и напрямик
я корочу подробностей цепочки
и говорю:
 Весна. Взорвались почки.

          И снова возвращается гулёна,
когда краснеют ветви оголённо
в берёзовом лесу и ветер влажный
гоняет по асфальту клок бумажный.
          Во всякий час  едва за город выйдешь 
одну ее хлопочущую видишь,
когда в руках, подобных смуглым соснам,
бельё снегов полощется под солнцем,
чтоб на ветру повиснуть для просушки, 
и облачные пухлые подушки
на синие ложатся покрывала.
          Как будто слишком долго изнывала
по мужней ласке, по судьбе домашней,
по выстланной половиками пашне 
и вот вернулась к хлопотам гулёна!
          И думаешь о том ошеломлённо:
она  пора души или погода?!
          И не заметишь вновь её ухода

З. Лившицу

          Судьба разводит, как свела.
          В грядущем  тьма.
А ночь, как никогда, светла 
сойти с ума!
          Пусть слёзы просятся к лицу 
нам не к лицу!
          Мы в человеческом лесу,
как на плацу.
          Все так же мне верней зеркал
твои глаза,
а то, что рвётся с языка, 
замнёт вокзал.
          Разлука страшная беда,
но горший страх 
вдруг стать чужими навсегда
в двух, трёх шагах!
          Слетит с руки руки тепло,
как ни держи.
          Да будет памяти светло
всю ночь, всю жизнь