Прямые зеркала
Лина Кирилловых
© Лина Кирилловых, 2019
1.
Густые папоротники дыбились. Сырой и гулкий лес заваливал путь буреломом: торчащие корни, стволы мёртвых деревьев и мох, мокрый трухлявый запах гниения. Вода в бочагах была гадкая жирно блестящая, чёрная, смрадная. «Это она, ноздри жадно и восторженно впитывали. Кривая земля. Перекорёженная». Колени немного дрожали. Не было трусостью развернуться сейчас и уйти, но довольное чувство немое хвастовство в пространство, гордость плескалось у сердца огненно. Он сам дошёл, найдя брод через реку, сам выдержал пугливый быстрый бег: заприметь его какой-нибудь охотник, непременно бы наказал со всей строгостью. Охотники не ходили сюда что говорить про детей.
Он теперь круче, чем Рыжий.
«Скажи мне, лялечка, щербатая ухмылка открывала потерянный зуб. Скажи, когда перестанешь делать в штаны от кошачьего чиха, и тогда, возможно, я возьму тебя ловить с нами рыбу». Несправедливо, обидно: штаны всегда были сухими. Но не было нашейного мешочка с веселящими листьями и хоть какого-нибудь ножа, чтобы чистить ногти, как старшие а ещё двух-трех лет, чтобы самому старшим быть. Зато был лес. Росший на кривой земле, где шептался туман. И призраки.
Он осмотрелся.
Поверх чахлых болезненных сосен висела молочная дымка. Она оседала на серых колючках иголок, и капли, падающие на нос и за шиворот, жгли неприятным холодом. Мох пружинил и иногда предупреждающе чавкал. Завалы возникали хаотично. В них ещё не просматривался отпечаток великой страшной мощи, вздыбившей землю когда-то, но уже дышала древесным разложением смерть. Смерть обещал весь лес. Главный герой тех историй, которыми старики пугают своих внуков: мрак и живущие в нём существа. Ужасный по полуночным рассказам, грозный и величественный, лес оказался лишь на четверть таким. И хорошо: иначе была бы та трусость.
Лес до сих пор болел. Он шёл рваными пятнами мерзкой парши, которая глодала стволы и корявые ветви, проплешинами, где не росло ни травинки, пузырями-нарывами несъедобных грибов и поникшими листьями. Птиц здесь не обитало. Зверей, наверное, тоже. И человеку было делать нечего. Глупому, уязвимому, слабому.
Особенно, если он ребёнок.
Громко хрустнуло, падая, дерево. Переломилось пополам и взрыло мёртвыми ветвями воду бочага. Переломилось от сырости, гнили, оттого, что болезнь вышла из кривой земли и поразила его сердцевину, переломилось, потому что его время пришло, и напугало. Грудь под самым горлом сжало. Но из тумана не явилось костлявой лапы с когтями: потревоженная вода успокаивалась. Расщеплённый ствол был изнутри коричневым. Оказалось возможным, немного придя в себя, подойти ближе и потрогать: рыхлая скользкая масса сминалась под пальцами, сама являясь уязвимой беззащитностью. Призраки? Как бы не так. Только природа, калечная и пугающая своим умиранием, только, конечно, обросшая из-за этого ужасами чаща. Старики болтуны. Вруны. Они всё, разумеется, знают.
Дальше почва становилась бугристой. Она поднималась холмом среди завалов и опадала в овраги, где из-под мрачной воды торчали всё те же останки деревьев. Почву подняло давно и расплескало, и идти было трудно. Низкие колючие кустарники обвивали щиколотки, пачкая ботинки разводами, похожими на улиточный след. Туман спустился. Он ощущался вязким, имеющим плотность и вес, скрадывал согнувшиеся сосны и оставлял на языке после вдохов привкус кислятины. Дышать туманом могло быть вредно. Руки натянули на нос воротник рубашки, и наивный жест принёс уверенность. Бурелом чернел, и не от сырости: подстилка леса здесь кусками сгорела. Куски расползались, сливаясь, и скоро захватили всю землю сплошное пепелище, которое выжег какой-то очень сильный огонь, раз ничего не выросло после него, даже травинка. В конце концов вокруг и впереди не осталось ни одного прямо стоящего дерева. Все повалились. Обуглились.
Торчали лишь пни.
Кривая земля утомила: затянутая слоем тумана, она была унылым и необитаемым местом, которое растеряло таинственность. Ноги устали карабкаться и перелезать. Незваный гость остановился и повертел головой, оценивая завалы. Сгодится ли горелая ветка как доказательство, что он правда здесь был?
Ну, привет, призраки.
Я не призрак, сказала земля под ногами. Привет.
Он услышал свой крик безумный вопль куницы, и в следующий миг обнаружил, что забрался, похоже, единым скачком на груду влажных пачкающих брёвен. Прижался к ним и затрясся.
Не бойся. Эй! Слышишь? Куда ты делся? и голос хихикнул. А, вижу. Ты сел почти на перископ.
Голос призрака не призрака, земли был звонким и мальчишеским.
Уйди. Изыди! Кыш!
Я не могу уйти. Я здесь живу.
Тогда не ешь меня, мольба вышла жалкой.
Горячие позорные слёзы побежали ручейками по щекам. Рыжий выдумал чушь, колюче-обидную глупость: подобный страх беспомощный, и от него не мочатся в штаны, а просто по-детски ревут. Хотелось свернуться клубочком и выть.
Ну, что ты Не надо! голос заволновался.
Слова долетали, как сквозь пелену.
не ем, не злой, не страшный, и вообще я маленький! Я тоже ребёнок, представь? Но я ох, зазвучало отчаяние, я не могу к тебе выйти. Я не могу наверх, наружу. А ты пришёл сюда. Какой ты смелый.
Слёзы разом иссякли.
Горелая кора испачкала рубашку и штаны. Потрясение ещё оставалось холодом по хребту и мурашками, каменным комком в груди. Храбрец в чужих глазах, обычный трус на деле поднял голову. Сел, поджав ноги, как будто голос мог, прорвав опалённую землю, схватить, и растерянно замер.
Всё хорошо, сказал голос. И погрустнел. Но не для меня.
Почему? говорить в обозримую пустоту было странным. Почему ты сидишь под землёй? Ты человек?
Наверное, голос ответил только на половину вопроса. Должно быть, человек. Предки были людьми, и я, значит, тоже.
Мои предки жили у кривой земли, сразу вспомнилось. Но случилась трагедия. Что-то изменило лес, отчего жить в нём и рядом стало невозможным.
Да, голос выдохнул. Это был мой дом. Свалился с неба.
Но дома не летают!
Смотря какие, голос вдруг запнулся и стал суетливым, напуганным. Ну, нет Они снова идут! Мне нельзя говорить. Поймают отругают. Но ты подожди, пожалуйста! он затих, исказился и опять зазвучал очень близко. Пожалуйста, приди! Приди завтра! Я ещё не общался с человеком из верхнего мира. Я, тоска резанула, я так мечтал об этом. Меня зовут Дэн.
Айвар. Лучше Айви. Дэн, значит Эй, Дэн?
Кривая земля исходила туманом. Молчала.
Звенящий заморозок тронул серебром речные травы. На самой заре охотники уже были там: утки готовились встать на крыло и покинуть реку, потому что приближались холода. Солнце по-прежнему ярко светило, но воздух стал другим. Пронзительным и строгим. Айви старался изобразить его Дэну. Получалось не очень.
Свежий и жёсткий. Уже без тепла.
А у меня тут сухой. И пахнет железом.
Хотел бы я, чтобы ты вдохнул воздух по-настоящему.
Не надо, Дэн испугался. Я умру от этого.
Прости, пожалуйста. Я забываю, что тебе нельзя.
Я тоже, Айви. Смотрю на лес и очень хочу выйти. Рубку-шестнадцать засыпало, кстати.
Сколько у вас комнат осталось?
Триста тридцать одна.
Дэн зашумел, задрожал и вернулся. Айви привык «помехи».
Мона ругала Джексона. Снова. Она считает, что он делает из грибов самокрутки. Джексон, конечно, вечно шарится по тепличному комплексу, но не ради вёшенок он не любит их. Мона глуповата и не видит, что сын там гуляет с девчонкой.
Девчонки, Айви фыркнул. Какой от них толк? Они дуры!
Джексон полагает по-другому. Может быть, он сам дурак.
Может.
Дэн рассмеялся.
Услышит убьёт.
А мы ему это не скажем.
Ладно Ещё что? Библиотечные поднимают вопрос о продлении дня. Им неудобно при аварийном освещении. Лишняя нагрузка на генераторы плохо, и вряд ли Совет согласится, но библиотечные не только летописцы и те, кто бегает от жизни в выдумки. Ещё учёные. Я говорил про костюм? Так вот, они постоянно работают, чтобы сделать новые фильтры.
Учёные упорные, Айви сказал уважительно.
Но только я волнуюсь.
Айви завозился на брёвнах и обхватил себя руками. Туман был редким, однако влажный воздух леденил. Говорить не хотелось, но Айви сделал это честно, как Дэн просил его:
Я ездил с горшечниками. Нет, мне жаль, Дэнни у озера нет ваших. Я бегал по дворам и смотрел. Ещё спросил у местных тёток и у столяра. Смотрели на меня, как на тронутого. Люди в костюмах не приходили туда.
Фильтры не помогают. И не помогут от этого воздуха. Даль тоже умрёт.