1
1. Слух
Мамма мия! Глянул на верх лестницы и девку бородатую узрел: идёт в накидке, какие чернявки порядочные носят; маленькая, хрупкая, а из-под капюшона бородища до пупа торчит!
Пригляделся тьфу, пропасть: не борода это, а волосы длинные, в косу не собранные. Не зря велят девкам распущенными не ходить! Привидится эдакое чудо, вовек не открестишься. Вот так, да: сама-то безобидная, мимо прошла и даже не взгляд не кинула, а образ не таков: за тобой пойдёт, ночью явится, когда душа беспомощнее младенца, зыркнет да голосом своим стены сотрясёт vaya[1]! Образы они порой опаснее, чем люди, так-то, это вам Чичо не даст соврать.
Бальтасар, а попросту Балда, отвлёкся от своей ненаглядной ссссс крыпки и воззрился туда же, куда и я. Эх, девка уже мимо прошла да со спины только и виднелась а увидел бы товар лицом, то-то мурлыканьем и поперхнулся бы. А нынче он лишь почесал широкую, что твой ламанш, переносицу да вопросил:
Что, Чича, смотришь? Гарпию увидел?
Мамка твоя, сказал я, Чича, а я Чичо.
А чего это тогда я Балда?
Сколько времени прошло, а всё он притерпеться не может. Балда и есть.
Потому что почётно. «Притчу о Попе и работнике его Балде» читал?
Бальтасар покачал пшеничной головой, вздохнул глубоко, щурясь чуду волосатому вслед. Зря старался: девка уже под землю спустилась, не разглядеть.
Да. Все менестрели как менестрели по площадям бродят, по ярмаркам да кабакам, а мы вот, около входа в подземелье. На самой лестнице, проводники в мир иной, так сказать. Места больше нет в городе, отовсюду гонят, осталось что? Узкие улочки да катакомбы. Нет, оно, конечно, можно было бы и под землю углубиться, но кто у нас в вечную тьму стремится? Либо фанатики, что костям тлеющим-скалящимся поклоняются, либо сами знаете кто. И последние часто трапезничают первыми, а те всё равно идут: вера пуще неволи. Что тем, что другим музыка что третья губа. Впрочем, поговаривают, что есть люди, которые ходят через подземелье просто так удобнее мол добираться, но я в подобную чушь не верю. Лучше по улицам петлять, рискуя стать мишенью для помоев, чем пищей оказаться.
Хотя кидают монеты, кидают, да, это Чичо не соврёт. Чичо сам удивляется.
Удивляется, и места своего в жизни не отдаст, так-то.
Так это выходит, пораскинув мозгами, начал Балда, что ты Поп? Попо попос попадопулос
И начал слово так и сяк вертеть, в зубы ему заглядывать, по бокам стучать да прислушиваться. Музыканты с поэтами все они такие, балды и есть.
Ну, ну, хватит, наконец, оборвал его я. А ежели продолжишь, поступлю с тобой как поп другой, из песенки про собаку. Которая мясо съела. Закончил инструмент терзать?
Нет ещё, Бальтасар встрепенулся и продолжил колки крутить да из струн плач извлекать. Любит он это дело; у меня инструмент всегда в порядке, я это и так знаю, как про руку вот или палец на ноге. Конечно, у него violino, у меня гитара, это вещи разные, как Италия и Испания, но суть не в этом.
Играет Бальтасар, конечно, не в пример богато. На слёзы может пробить, и на смех, так что и мертвеца вынудит монетку кинуть. Я лишь бренчу, как чувствую. Но! Ежели молодому таланту направление не давать (когда наставлением, а когда и пинком добродушным), цена ему будет un ojo morado[2] под глазом.
Облака сегодня вон какие дождём обпившиеся, скоро начнут тошнить, я кивнул на небо, где и впрямь облака чиркали животами по выглядывавшим из-за крыш шпилям Санта-Марии-Нашенте, белой и прыгающей, что твоя невеста перед тем, как её выведут к жениху. Пасмурно, нечисть ходит. Ты б поторопился.
Да что их бояться! Дождя надо бояться, инструмент испортит, а мертвяки чего колом их, да и всё дело.
Вот, пожалста! А я что говорил? Молодой талант прямо-таки взывает к дружескому пинку. Кой я и исполнил. Бальтасар потёр зад и заныл, что я его совершенно не уважаю, и никого не уважаю, и сам я дурак, и не собирался он под землю лезть, так, в шутку сказал, а я слишком серьёзный. Пара человек тут подле нас остановились и ну хохотать! Потеха два шута дерутся!
Чичо, за что вы его на этот раз? Опять замечтался о джунглях и диких попугаях?
За дело да под зад, отвечал я, и рядом остановились ещё несколько граждан. Захихикали:
За дело да под зад, отвечал я, и рядом остановились ещё несколько граждан. Захихикали:
За дело! За дело!
За дело задело, стекло да и спело, под взрыв смеха я поклонился. Будьте добры проваливать! Нам распеваться надо.
А вы и распевайтесь, кто вам мешает? в тон мне отвечали из толпы; я покривлялся для приличия, а затем схватил свою ненаглядную пятиголосую и запел:
In taberna quando sumus,
non curamus, quid sit humus,
sed ad ludum properamus,
cui semper insudamus.[3]
Не вставая с земли, Бальтасар подхватил мелодию своей плаксой-скрипкой, вдруг платьем взмахнувшей да в пляс пустившейся. Эх, такими дев бы в танец увлекать, вон как ту, что мимо плывёт: волны волос в поток косы вплетены, брови разлетаются птичьими крыльями, осколочки света в глазах несёт, а кожа солнцем поцелованная. Мельком мне улыбается: «Правильно, Чичо. Все там, под землёй, будем. Спой в путь весёлую»
Дурак застольную поёт! веселятся люди живые и мёртвые, подле нас останавливаясь. Я продолжаю:
quid agatur in taberna,
ubi nummus est pincerna,
hoc est opus, ut queratur,
sed quid loquar, audiatur.
Бальтасар сохраняет лицо, а у самого скрипка поёт да взвизгивает в восторге. Вечер полнится смешками, улыбками, люд честной да не очень замедляет шаг. Ай и вовсе пускается в пляс, а мы что? Балда да Чичо вот и весь сказ. Не забудьте звонкую монету!
Muchas gracias!
1. Вкус
Жил-был Рыцарь. Много славных подвигов совершил он на своём веку, но однажды понял, что устал, и решил на уйти на покой. Взял коня, взял узелок, с которым все дороги в царстве исходил, меч верный повязал на пояс да и отправился в путь.
Долго ли, коротко ли ехал, да вдруг конь добрый встал посреди дороги. Как ни уговаривал рыцарь, как ни грозил не идёт дальше.
Спросил его рыцарь:
Лес да лес вокруг, друг мой. Что же ты тревожишься?
Не ответил конь, лишь заржал печально.
Спешился Рыцарь, привязал его к дубу и отправился поглядеть, что же напугало друга боевого. Поворот миновал, смотрит а там, впереди, лес выжжен и дым стоит столбом. Тени в нависшем небе мелькают крылатые, сквозь шум да треск голос слабый кричит:
Спасите! Дракон!
Выхватил Рыцарь меч и бросился сломя голову в дым да гарь. Увидел он разрушенный замок, камни по округе размётанные, и Принцессу, что пряталась средь обломков.
Не бойся меня, сказал Рыцарь Принцессе, я спасу тебя.
Послушала Принцесса Рыцаря, вылезла на белый свет. Только побежали они прочь, как закричал змей крылатый! Затряслась от страха мать сыра земля, попадали деревья обгоревшие, камни запрыгали как лягушки! Не устояли на ногах Рыцарь с Принцессой, грянулись оземь. Кричит дева:
Спаси меня, Рыцарь! Вот он, чудовище!
Поднялся Рыцарь и увидел, что Дракон летит на них: глаза злые, красные, из пасти огонь рвётся, стволы в труху превращая, камни черня. Рыцарь пригнулся, уворачиваясь от пламени, и как змей над ним низко-низко оказался, выпрыгнул вверх! Мечом змея поганого по шее рубанул, да вскользь прошёл клинок. Заскрежетала надломанная чешуя, вновь закричал дракон, ударил хвостом отлетел Рыцарь да о камень ударился. Опустилась рядом с ним вторая тень; приготовился молодец к бою, но сказала она:
Не губи! Сама с драконом борюсь.
Посмотрел на неё Рыцарь и увидел деву, да не простую, а с крыльями, и каждое перо в тех крылах было из стали. Красавица была та дева: волосы что волна морская, брови что птичий полёт, а в глазу осколочек света, такой, от которого образуется осколок в сердце.
По нраву пришлась дева Рыцарю. Сказал он:
Не погублю, коли поможешь с драконом совладать.
На том и сговорились. Взлетела дева, каждым пером-кинжалом воздух разрезая, и закричала что-то дракону. Он взревел, чуть не уронил небо на землю, и за нею погнался! Вот-вот съест!
Низко-низко над землёй пролетела дева и в обломках замка спряталась. Дракон следом за ней было ринулся, огнём вперёд себя землю поливая. Рыцарь скрылся за камнем, а как змей мимо пролетал, мечом ударил прямо туда, где в первый раз чешую змею надломил. Заскрежетали доспехи драконьи. Грянулся змей оземь, блестящую кожу кровью и грязью покрывая. Встал над ним Рыцарь, поднял меч, чтобы убить Дракона.
И вдруг увидел, как по щекам змеиным стекли две слезы.
Рыдая, спросил Дракон Рыцаря:
За что убить хотите, воры-ироды? За дочерью моей пришли? Так не отдам я её!