Все свободные вакансии забронированы для выпускающихся в скором времени студентов нашего города и страны.
А я? Все остальные нуждающиеся в работе? Как нам жить? Как исправить ошибку? Снизить уровень безработицы, это нужно всем, это главное! Я готов! Позвольте
Вы и другие тунеядцы сами виноваты в своих ошибках, и никто не обязан помогать их исправить, так ведь? сотрудница биржи вновь широко улыбнулась ему.
Но для чего здесь сидят все эти работники? Зачем нужна биржа труда, если она не может трудоустроить? голос Клима захрипел и упал до шепота.
Это наша работа и мы каждый день помогаем своей стране и ее добропорядочным гражданам! девушка слегка привстала, устремив взор сначала вдаль, а после сурово посмотрела на Клима, словно на глупого школьника, не понимающего предмет, не желающего понять основы жизни.
Клим дышал часто и кратко, сжимал кулаки, намереваясь излить скопившийся гнев и боль несправедливости, никто не спросил, почему он был уволен, как и подобает, все винят его. Он услышал тяжелый гул где-то в глубине себя, своей головы, в ушах застучало, и сквозь шум он различил громкий стук: в соседней кабинке проситель-тунеядец ударил кулаком по столу, требуя немедленно предоставить ему работу. Вокруг него вскрикнули сотрудницы биржи, остальные просители насторожились, а из полумрака лестницы и распахнутых ртов лифтов появились охранники, блестящими дубинками сверкая на редких солнечных лучах, неумолимо вежливо прося разбушевавшегося тунеядца пройти за ними, дальше, вниз, прочь из здания, напоминая ему о необходимости соблюдать нормы поведения и правила общения. Едва болтающиеся створки дверей, ведущие на лестницу, сомкнулись за широкими плечами охранников и узкими согбенными безработного дебошира, Клим услышал приглушенную возню, глухие вскрики и удары.
Внезапно закашлявшись, Клим почувствовал усталость во всем теле, и не было сил больше спорить или скандалить, не получит он здесь работу, но своего добьется, со временем, позже, как всегда.
На улице, вновь в густом тумане, выдыхаемом из ртов бунтующих просителей, он обошел здание, вытирая плечом шаткий забор. Возле дороги на тротуаре сидел тот возмущавшийся тунеядец: лицо его в кровоподтеках и ссадинах, пара пальцев поломана, а на одежде появились новые дырки и пятна грязи. Смотрел он прямо перед собой, словно под гипнозом, не замечая прохожих, морщивших носы, обливающих его презрением и недовольством. Кто-то громко спрашивал, уберут ли его, наконец, с тротуара, но большинство задевало его туфлями и ботинками, наступая на распластанное пальто. Проходя рядом, Клим захотел помочь ему, поднять с грязного асфальта, отвести в его дом, если он у него остался, обработать побои и царапины, поддержать душевным ободряющим разговором, но грязь и смрад, опустошенный вид, привлекшее к нему всеобщее внимание, спугнуло Клима. Он не мог позволить себе оказать помощь тунеядцу, тогда и он бы стал подобием этого падшего бездельника, а Клим не хотел становиться с ним в один ряд, он вернет себе уважение. Шагал он быстро и широко, вперед, мимо тунеядца, стараясь не смотреть на него, опасаясь столкнуться взглядами и словами. По-прежнему чувствуя усталость, он троллейбусом, а затем автобусом, вернулся домой.
* * *
Проходит день, второй, неделя Он шуршит газетами, журналами, листая страницы с объявлениями, предложениями работы, заработка, вакантных должностей, рыщет в сети, оставляя заявки и резюме. Звонит по каждому оставленному номеру телефона, предлагая свои услуги поставленным голосом, но неизменно слышит везде и всюду отказ, едва упоминая о своем увольнении. Он постоянно ходит на биржу труда, отдавая оставшиеся запасы финансов в прожорливые карманы охраны и прочих, ставших на пути, подмигивающих и туманно дающих надежду на трудоустройство, но вскоре невинно пожимающих плечами и наигранно извиняющихся, что не смогли помочь, увы, прости.
Клим звонил друзьям, и все как один хотели прийти, помочь, устроить на работу, успокаивая ментальными похлопываниями по плечу и тяжеловесными обещаниями. Он звонил Кристине, и она отвечала, спрашивала о его поисках вакансии, что он делает, куда ходит, часто ли посещает биржу труда? Вскоре она, слыша от него только жалобы и стоны, а в особенно тяжелые дни гневные тирады, что работу не найти никогда, перестала отвечать на звонки, перестала открывать дверь своей квартиры, скрывшись за толстыми стенами и короткими гудками в трубке. Он бы позвонил родителям, навестил их, попросил бы помощи и как в детстве отец бы отгородил его от всех проблем, нашел бы работу, а мать утешила его. Он бы позвонил им, но они мертвы.
Небоскреб биржи ежедневно осаждают толпы просителей, некоторые не оставляют свои посты ни днем, ни ночью, охрипшие от требований и прошений. И смыслом их существования стала мольба и требование: то протянутая для подачи ладонь, то каменно-сжатый кулак. Гнев и обида соседствуют с коленопреклонением и слезливой верностью. Каждый миг в их сердцах и голове идет борьба за себя и свободу или желание получить заветную работу и, наконец, реабилитировать себя в глазах всех и каждого, вернуть родных и близких, друзей, стать обычными, как все.
Месяц-другой, и Клим стал замечать, что просителей не становится меньше, но некоторые больше не появляются, а на смену им приходят новые, чистые, выглаженные и причесанные, подобные ему двухмесячной давности. Значит, работу возможно найти! Его одежда поистерлась, покрылась пылью и пятнами грязи, он стал забывать причесываться, да и волосы мыть было нечем. Появились заботы важнее, насущнее: что есть, на что купить, как смотреть в глаза продавцу, считая оставшиеся копейки, вываленные из кармана вместе с крошками и прочим, попавшим в него после осмотра мусорных контейнеров.
Через два месяца он смог устроиться уборщиком. Неофициально. За дневную оплату. Маленькую дневную оплату. И это словно возвысило его, подняло над всеми тунеядцами. Он снова живет, ест, как раньше, спит больше и спокойнее. Клим стал забывать ходить на биржу труда, отмечаться в толстой потрепанной тетради, означавшей его несостоятельность и леность.
Вскоре, скрываясь под широкими зонтами, брызгая стекающими каплями дождя, к нему домой, постучавшись, заходят трое сотрудников социальной службы. Один невысокий и худой, двое рослых и широких. Костюмы их и глаза черны, а улыбки желтозубы. Кивают, представляются, показывая краснообложечные удостоверения в вытянутых худых и мускулистых руках, обтянутых мокрыми рукавами костюмов. Натоптав грязи и налив дождевой воды в прихожей, Худой спрашивает, могут ли они пройти, поговорить, обсудить «Ситуацию» Клима, а потом, кашлянув один, второй раз, все проходят не разувшись. Каждый по очереди плюхается в кресло и диван, прося кто чашку чая, кто кофе, а после, среди завихрений дымки от трех горячих чашек с остатками чая и кофе, Худой начинает разговор. Голос его неожиданно высок и пискляв в тепле комнаты, после кипятка напитка.
«Вы Клим К., тунеядец, холост, бездетный и т.д.?» Ответ короток и утвердителен. Но сначала позабыв, теперь Клим восклицает, что он не тунеядец, он работает уборщиком уже неделю. Смотрите: деньги в кармане ежедневные выплаты! И при этих словах нос его, голова и голос вздымаются ввысь, словно указывая на допущенную ошибку. Не сметь называть его тунеядцем, исправился он, осознал вину и вернул, благодаря честолюбию, свое уважение и гордость! Клим дышит глубоко и громко, широко раздуваются грудь и живот.
Работа уборщиком официально не зарегистрирована, а значит Клим К. по-прежнему причисляется к тунеядцам, Худой говорил о нем в третьем лице, словно зачитывал приговор, но смотрел прямо в глаза Клима и, казалось, выискивал в них страх, гнев или непонимание.
Но я же работаю на благо общества
Клим К. работает ради себя, вновь проявляя эгоизм и себялюбие, присущее всем тунеядцам. Его трудоустройство никак не снижает уровень безработицы. Гражданин, предоставивший незаконную вакансию, уже наказан.
Потирая внезапно вспотевшие ладони, Клим почувствовал неловкость и словно неудобство от нахождения рядом с этими тремя, а после стыд перед ними. Он поднялся с края дивана, на котором просидел неподвижно минуту или час, и вышел на кухню, кашлянув, укрывшись предлогом налить еще чая и кофе, а сам умылся под краном холодной водой и, не вытирая лицо, вернулся в гостиную. И вновь к дивану его пригвоздил взгляд шести широко распахнутых глаз. Обступив многоруким и многоногим чудовищем, трое потребовали рассказать подробности увольнения Клима К. и о действиях, которые он предпринял в поисках новой работы. Он, снова откашлявшись, отпив остывшего чая, подробно описал тот день, не забыв упомянуть о злополучной луже и неуклюжем водителе, о серо-желтом небе и неулыбчивых пассажирах в трамвае, словно применив словесные краски он сможет в очередной раз поднять себя выше, значимее над тунеядцами. Короткими прыжками пробежался по первой половине того дня, а после рассказал о том, как директор вызвал его, улыбкой добродушной и дружеской настроил беседу в направлении трудолюбия Клима, его желания работать и перерабатывать, но по окончании долгого и величавого монолога директор предложил Климу работать бесплатно, с добавкой при этом нагрузки и ответственности. Разумеется, Клим не согласился и через час-другой был выставлен с позором, став прилюдно гонимым без права оправдаться.