Хотя формально задачей посольства считалось вручение английской королеве официальных документов («верющих грамот») от нового царя Бориса, настоящей целью было склонить Англию к союзу против турок. Григорий Микулин должен был выведать все, что касалось взаимоотношений Великобритании и султана и о политических планах Лондонского двора.
В наказе, данном Микулину, говорилось: «И учнут говорить послы папины, цесаря и испанскаго и францовскаго короля, хочет ли великий государь быть с их государями в любви и соединении против турецкаго стоять заодно, ответствуй, что как прежь сего великий государь о том радел и помышлял, чтобы все государи крестьянские были меж себя в любви и соединении, а ныне и наипаче того хочет, чтобы все великие государи крестьянские стояли на бесерман за один». Правда, мечта встретить при дворе английской королевы послов испанских, французских, цесарских и прочих католических величеств оказалась утопичной: всего полтора года назад Англии только с Божьей помощью удалось предотвратить вторжение испанской «Великой Армады», да и вообще протестантская королева расценивала католиков как своих личных врагов и врагов своего государства.
Пребывание в Лунде было наполнено не одними только приемами и посольскою рутиною. Пришлось Никите стать свидетелем и по-настоящему опасных событий.
Однажды, проснувшись поутру, он услышал за окном выстрелы, а затем увидел, что на улице полно вооруженных людей.
Встревоженный происходящим, он спустился вниз, в трапезный покой, где застал Микулина и нескольких членов посольства пребывающими в недоумении. Капитан Боур, который отвечал в тот день за охрану посольства, доложил, что молодой родственник и любимец королевы граф Эссекс попытался поднять против нее мятеж, опираясь на ирландских и английских католиков. Микулин поспешил направить королеве послание, в котором сообщал, что он и его люди готовы выступить в защиту ее величества. Немедленно собрали отряд из четырнадцати добровольцев, в полном боевом облачении, которые должны были отправиться вместе с Боуром к королеве в ее замок, остальным Микулин приказал забаррикадироваться в посольском дворе, приготовившись к бою с мятежниками.
Слава Богу, до этого не дошло.
По приказу королевы город был заперт около двух недель, многие улицы перекрыты цепями, а «граждане ходили в доспехах с пищалями, остерегаючи королеву и опасаючись от иных окрестных государств Эксетскому вспоможения, потому что он в Англицкой земле и в иных государствах славен был и любим».
Вскоре верные Елизавет-королевне бояре и воинские люди подавили мятеж, а Эссекс и его сообщники были казнены. Королева письменно поблагодарила царского посла за поддержку и готовность оказать помощь «против тех волнованных».
В середине мая, после прощальной церемонии во дворце, во время которой Елизавета вручила Микулину ответную грамоту для русского государя, Великое посольство покинуло гостеприимную английскую столицу и отправилось, все так же на торговых кораблях, в обратный путь, держа курс на Архангельск.
Жизнь за царя
Воззря на тьму неистовств сих,
На страшны действия людские,
На гнусность дел и мыслей их,
На их сердца и души злые,
Я человечества страшусь;
Сам человек, себя боюсь,
И тени страшны мне людские.
И. ХемницерВ гостях хорошо, а дома лучше.
Жена Марья Антоновна и матушка встретили путешественников хлебом-солью да горячими пирогами.
Порадовался Никита тому, как украсилась Москва за недолгий срок, пока его не было. В небо над царским городом вознесся белокаменный перст небывалой колокольни. Подобных зданий Никита не встречал даже в благоустроенной Англицкой земле. Колокольня увенчана золотой главой, а ниже, под самым куполом, в три яруса вьется видная с любого конца столицы торжественная надпись: «Изволением святыя Троицы повелением великого государя царя и великого князя Бориса Федоровича всея Руси самодержца и сына его благоверного великого государя царевича князя Федора Борисовича всея Руси сий храм совершен и позлащен во второе лето государства их».
Погода только не баловала что ни день дождь. Земля раскисла, на улицах грязь, конюхи с ног сбились выездных лошадей чистить, а дворня сапоги да одежду.
Обняв матушку, жену и сына Димитрия, Никита поспешил во дворец, проведать своего царственного ученика, передать ему обещанные географические карты, которые по его заказу приобрел в Англии. Федор принял его милостиво, но не дружески, как прежде, а церемонно, как подобает государю великой державы. Во взгляде царевича Никита уловил озабоченность и серьезность, несвойственную юному возрасту.
Обняв матушку, жену и сына Димитрия, Никита поспешил во дворец, проведать своего царственного ученика, передать ему обещанные географические карты, которые по его заказу приобрел в Англии. Федор принял его милостиво, но не дружески, как прежде, а церемонно, как подобает государю великой державы. Во взгляде царевича Никита уловил озабоченность и серьезность, несвойственную юному возрасту.
Федор подробно расспрашивал об Англии, об обычаях тамошнего народа, чем они схожи и не схожи с русскими, да как устроена придворная жизнь. Никита докладывал обстоятельно, примечая, как в глазах царевича разгорается живой интерес, как в прежние времена.
В конце разговора юноша вынул из сундука большой свиток, и, развернув его на полу, сказал: «А ну-ка взгляни, Никита Андреевич, все ли я правильно изобразил?» Опустившись на колени над свитком, Никита увидел большой чертеж Русской земли, собственноручно вычерченный царевичем по всем правилам географической науки. Так Федор дал понять, что уроки, данные ему Никитой, не прошли даром, и что он в совершенстве постиг искусство картографии.
Увы, учительствовать Никите более не пришлось: к царевичу теперь были приставлены другие, более родовитые учители. Теперь за близость к трону боролись между собой нешуточные люди, тягаться с которыми Никите Печерину было не по роду и не по чину.
По делам службы Никите приходилось сопровождать прибывающих ко двору приезжих иностранцев и приглядывать за ними. Еще в марте, опередив возвращение посольства, в Москву прибыл английский аптекарь Джеймс Френшем с несколькими коробами аптекарских приборов, снадобий и письмом от самой Елисавет-королевны, которая, извиняясь за изгнанного от царского двора врача Вилиса8, обещала государю Борису Федоровичу: «и для исправления сего Мы объявляем Вам, будет есть кто из наших подданных, которые к Вашего Величества делу годны, и они всегда готовы к Вашей службе; и прошаем у Вашего Величества, чтоб милостивое рассуждение было про такую (какую либо с их стороны) легкую проступку, полагаючи на то, что те люди не знают чина Вашия земли». А вслед за Френшемом в Москву стали прибывать и другие, пользуясь разрешением королевы беспрепятственно выезжать в Россию. В Москву ехали купцы, врачи, промышленники, военные, ученые люди. Они получали должности, хорошее жалование, земли с крестьянами. Так была прорвана польско-шведская блокада и западные технологии и знания потекли в Россию. Изучив «меморию», составленную Иваном Ивановичем совместно с Никитой, царь Борис даже собирался учредить в Москве первый Университет, по образцу английских, и приказал направить одаренных молодых людей во Францию, Англию и Австрию, чтобы те набрались опыта в преподавании9.
Продлись разумное и попечительное царствование мудрого государя Бориса Федоровича и сына его Федора Борисовича еще хотя бы лет десять-пятнадцать, Московское государство догнало бы Европу в своем развитии и изгнало бы ляшских и свейских оккупантов с исконных русских земель. В союзе с Англией Московия сделалась бы мощной силой на всем континенте. А там, глядишь, и султана турецкого на место поставили бы.
Увы, судьбе было угодно распорядиться иначе.
В дело вступили неведомые и неподвластные даже великим земным правителям силы.
Пока Никита был в городе Лунде, на другом конце земли, в Андах, проснулся могучий вулкан, называемый местными племенами Уайнапутина. 19 февраля 1600 года из жерла вулкана в небо взметнулся столб черного дыма, заслонивший самое солнце. Пар и пепел, выброшенные вулканом, затмили небо, так что Божье светило не могло согревать землю своими живительными лучами. На всей земле наступила стужа. Сегодня это назвали бы «вулканической зимой». Европа замерзала. Названный викингами «зеленой землей» остров Гренландия превратился в сплошной ледник. Жители этого прежде благодатного края частью умерли от голода, частью бежали за море на чем придется.
До России похолодание добралось позже. В июле, когда Никита вернулся домой, шли затяжные дожди, а потом, когда приспело время сбора урожая, после Успеньева дня10, ударили морозы. В некоторых местах уже на Семен день11 выпал «снег великой», а вскоре когда такое бывало? встала Москва-река. На замерзшей реке устроили ярмарку. Ярмарочные балаганы так и простояли на льду едва не полгода. Самое же страшное было, что, как выразился летописец тех горестных времен, «поби мраз сильный всяк труд дел человеческих в полех». Неурочные холода сожгли прямо на корню не успевший вызреть из-за дождливого лета урожай. Осенью крестьяне, как обычно, посеяли озимый хлеб, но весной грозные удары природы повторились, и замороженное зерно не взошло. Тогда «зяблый хлеб» стали выкапывать из земли, чтобы прокормиться хотя бы им. Надеялись на следующее лето 1602 года, но удар стихии повторился, оставив беззащитными сотни тысяч земледельцев. В разных концах Московского царства доведенные до крайности крестьяне поднимали бунты, сбивались в шайки, которые рыскали по всей стране в поисках пропитания, занимаясь разбоем и грабежом. Дошло до того, что вооруженные банды бунтовщиков под водительством некоего Хлопка Косолапа разоряли и жгли села и городки близь Москвы и грозили напасть на саму столицу!