Помнишь, как мы с девчонками в мороженицу вместо лекций заваливались? пытал он под десерт бывшего сокурсника. Я всегда потом Таньку, полненькую такую, ты её должен знать, после этих культпоходов пристраивал. «Шартрез» любила, зараза, приподнял он, будто тост за Таньку, рюмку с ликёром, и, качнувшись, чуть не пролил её. Стаканами лакала. Она ещё потом за Санька с младшего курса выскочила.
Однако, ни о том, как пристраивал заразу Таньку Баранов, ни как потом её облагодетельствовал Санёк с младшего потока, Шапкин знать не мог он был не вхож в загульные тусовки. Шляпа был типичным бедным студентом вся учёба в институте сводилась для него лишь к учёбе.
Но «Шартрезу» этому, как он слышал, эликсиру долголетия Димыч обрадовался. Ему довелось видеть этот ликёр лишь раз, на устроенной подшефной риэлторской фирмой для их отдела какой-то презентации непонятно чего. Отведать удививший его едким зелёным цветом напиток, он тогда не успел единственную бутылку быстро умыкнула со стола и тут же разлила по своим пластмассовым стаканчикам, вовсю оттягивавшаяся на мероприятии, развесёлая девичья компашка.
За тягучим и пахучим ликёром выяснилось наконец то, что и должно было выясниться Баранов совершал сделку с недвижимостью.
Понимаешь, делился он своими бедами, отстроился я ещё в девяностые. Земля с домом развалюхой в деревне по наследству досталась. Избушку снёс, коттедж отгрохал. Шикарный. Теперь оказалось не там. Место не престижное, от города далеко, газа, водопровода нет, охраны никакой. Зимой залезают всякие гопники, всё переворачивают вверх дном, воруют, ничего оставить нельзя. А в ментовке, сам понимаешь, права не покачаешь, они этих же гопников подошлют, чтобы дом спалили. Знаю я их этих ментов, они и от гопников имеют. Сейчас строю около города. Всё как у людей охрана, газ, вода. Лесок рядом, озеро недалеко. В общем, всё, как у людей, повторил Баранов. А ты чего не ешь? заметил он вазочку с салатом. Официант! позвал он. Забери-ка свою дрянь, она нам не понравилась. Профессор проводил взглядом официанта, затем осмотрел почти пустой зал. Старый коттедж надо продавать, вновь обратился он к Шапкину. А с покупателями туго, сам понимаешь кризис. Но тут подвернулся один охотник, рыбак, ему как раз такая глухомань подходит. И при деньгах. Я его месяц окучивал. Вроде согласился. Но чую есть у него другие варианты. Надо срочно дело ковать, пока горячо. А у вас, сам знаешь, очереди. В общем, тебе задание надо мою сделку быстренько провернуть. По дружбе. Здесь в папке всё, передал он Димычу через стол документы.
«Вряд ли начальство разрешит мне без взятки твои документы быстренько провернуть. Знакомый, не знакомый всё равно денег потребует», довольно здраво для своего состояния подумал регистратор. Но сил, чтобы возражать, спорить, объяснять, что к чему у него не было. Экзотический «ёршик», а вернее даже коктейль «Пять звёздочек» с «Шартрезом» сделали своё дело.
Риелтора для ускорения нанять, сам понимаешь, двести тысяч, не меньше, продолжал жаловаться его собутыльник. А тут ты подвернулся.
Изрядно обмякшие, возвращались они к отделу регистрации. Вова-Володя вякнул сигнализацией припаркованного у подъезда шикарного «Лексуса».
А ты думал, я на электричке в твою дыру прикатил? А что пьяный, не переживай у меня непроверяйка, успокоил он вытаращивавшего глаза от удивления Димыча. Папаша одного студента двоечника подсуетился, сварганил. Так что за меня не бойсь гаишники с непроверяйкой не обнюхивают. Через неделю приеду. Будь здрав!
3
Была пятница, но возвращаться домой в Баранов не стал. Соврал по телефону жене, что прямо из реестра отправляется в срочную командировку по тому же шоссе, дальше, за городочек N, в филиал университета, за двести пятьдесят километров, якобы что-то там случилось, и его присутствия требует ректорат. Но приехал профессор обратно, в свой родной областной центр и завернул в аспирантское общежитие. Недавно он устроил там переселение своей аспирантки из комнаты в отдельную общежитскую квартирку и решил отметить это событие, проведя выходные у неё.
Университет был из новых, выросших как грибы в начале тысячелетия на волне ажиотажа вокруг и около высшего образования. Специализация вуза была модная и востребованная юристы, связь с общественностью, какая-то и чего-то статистика, психология, социология. Однако специалистов в городе по этим специальностям было немного, профессорско-преподавательский состав пришлось собирать «с миру по нитке», получился он разношёрстным, и существовал, поэтому, этот «новодел универ» вне каких бы то ни было научных школ и безо всяких научных традиций.
Таким же из новых, вне научных школ и традиций, был и профессор Баранов. Когда-то служил он инструктором в райкоме комсомола и усердствовал в идеологии на ниве борьбы с «тлетворным влиянием Запада» и с «кучками империалистических наймитов». Но в мутные годы перестройки быстро перестроился, защитил, используя связи, взятки, подарки и принятые в кругах, где он вращался, бесконечные «поляны», две диссертации кандидатскую, а потом и докторскую, и перевоплотился в профессора, преподавателя каких-то «совсем уж неточных», как шутили в вузе, наук что-то вроде связи с общественностью или конфликтологии, по которым в стране вообще тогда не было специалистов.
Личностью Баранов и был противоречивой. С одной стороны поборник «твёрдой руки», и даже репрессий и даже в некотором роде зверств. «Расстрелять из пушки, как в Корее!» «Повесить, как в Иране!» «Пулю в затылок и в ров, как в тридцать седьмом!» развлекал он студентов на занятиях и пугал в преподавательской коллег своими смелыми суждениями о некоторых политиках, членах правительства и олигархах. В то же время в повседневной университетской жизни Баранов был полнейший либерал. Здоровался, бывало, со студентами за руку, захаживал порой в их компаниях в пивные, лапал студенток и очень любил, подменять на лекциях и консультациях преподавание научных знаний, которых у него было немного, кот наплакал, пустой болтовнёй и разглагольствованиями «за жизнь», с пропусканием для смачности, очень веселивших студентов, матюгов.
Профессор легко, как само собой разумеющееся, перекладывал на экзаменах из протянутых ему студенческих зачёток деньги в свой карман. «Ставлю хорошо. Вам хорошо и мне хорошо», похохатывал он при этом. «Удовлетворительно. Это значит, что вы меня удовлетворили, а я вас», так он любил пошутить со студентками. С юношами, которых где-то на подсознательном уровне, как мужчина, считавший, что он ещё «ого-го», профессор ощущал своими соперниками, он был строже, даже старался обидеть их и задеть, и говорил с ними по-другому: «Отлично не ставлю чем ты отличаешься от других? Такой же тупой». Мог Баранов, как нерадивый студент прогулять лекцию, опоздать, и часто заканчивал обучение задолго до звонка. Хотя звонок в вузе звучал редко, далеко не каждый день либеральные порядки царили во всём новом универе.
Димыч для меня всё сделает, бесплатно, полулёжа в цветастом банном халате на казённом диване, заплетающимся языком втолковывал профессор, вырядившейся в полупрозрачный пеньюар, высокой, жилистой отставной гимнастки-художницы, а нынче его аспирантке Жанне. Он свой. Что ж мне двести тысяч платить? Риэлторы за меньшее и пальцем не пошевелят.
Сейчас, вообще-то, и свои тоже деньги берут, пыталась возразить аспирантка.
Безобразие! Очереди на регистрацию по три месяца, не слушая её, долдонил Баранов. Расстрелять всех на стадионе как в Китае! Из пушки как в Корее! Крокодилам в зоопарке скормить как в Кампучии! Представляешь, люди в пять утра очередь занимают и на приём не могут попасть! А если прорвутся, их всё равно завернут: бумажка неправильная, подпись не та, согласований нет, ещё чего-нибудь придумают замотают! Мордуют людей. И всё для того, чтобы взятки платили! Вымогают внаглую! Некоторые годами пороги обивают. У них уже и все правильные бумажки просрочены, по новой надо начинать. Издеваются над народом. Лаврентия Палыча на них нет! Иосифа Висса ссарионыча! с трудом выговорил он. Раньше бы начальника к стенке, а всю эту шушеру регистраторскую в лагеря! Золото для страны добывать, каналы рыть! Бездельники, взяточники! Они ж по всей стране специально эти очереди создают, чтоб с народа деньги драть Но мне этот хмырь Шапкин за тарелку супа всё провернёт. Лохом был, лохом и остался. Мы его в институте Шляпой звали. Весь курс с него скатывал только так. Головной убор! в голос расхохотался он. Старался, ночи напролёт перед экзаменами за конспектами просиживал, уставал, круги под глазами в пол лица, ему стипендия позарез нужна была, жить на что-то надо было бедный студент. Но башка дом Советов, всё знал! А мы с девчонками гуляли. И кто он сейчас? Лох. А я профессор. А ведь еле-еле с курса на курс переползал Шляпа он свой совсем уже отключаясь, продолжал по своей педагогической привычке, бубнить без умолку профессор. По дружбе обтяпает Принеси-ка ещё коньячку, надеясь хоть как-то взбодриться, попросил он.