Что толку строить нагромождения из воздушных замков и сокровенных сюжетов, расплёскивать капли дорогого 30-летнего вина в надоевшей и унылой повседневности, пытаясь докричаться до тех, кто всё равно тебя не поймёт или извратит каждое твоё слово? Сам не знаю. Амбиции? Честолюбие? Пожалуй. У кого-то есть заоблачные цели нахватать с неба звёзд, у меня же всё гораздо проще мне нужна известность. Я хочу, чтобы моё имя зазвучало на всю страну, а потом и на весь мир. И никак иначе. Поэтому всеми силами я буду приближать сие событие, шагая вперёд по своему отнюдь не усеянному розами пути.
Со времен ранней юности я точно знал, что стану знаменитым писателем. Я не лелеял эту мечту долгими бессонными ночами в ожидании вдохновения у меня вообще не было такой мечты, у меня были планы. Что, согласитесь, гораздо практичнее и даёт больший результат. Поэтому, когда мой издатель позвонил мне и сообщил, что второй тираж моей книги целиком раскуплен, и мы будем выпускать третий я ничуть не удивился и даже почти не обрадовался. Я не скакал как сумасшедший по комнате, не бросался к издателю в объятия и не воздавал горячих благодарностей небесам. Лишь со спокойным удовлетворением я отмечал, что мой план начинает реализовываться.
Ведь сие событие абсолютно справедливо: всю свою сознательную жизнь я целиком и полностью отдавал себя литературе, я препарировал это искусство, изучая его изнутри и снаружи; я играл словами и разбрасывал их вокруг себя, чтобы потом раз за разом собирать обратно, складывать в мозаику прозы и склеивать, как осколки дорогой и редкой амфоры античных времен краснофигурного стиля вазописи».
Писатель Гудвин
Глава 8
Стрелка на изысканных настенных часах в кованой оправе из хитрого сплетения виноградных лоз замерла на цифре пять. И вроде ещё не вечер, а за окном уже зажглись холодные лампочки фонарей. Начало ноября.
Ноябрь отсекает всё лишнее, наносное, убирает все краски и предстает перед нами полностью обнажённым, во всей своей откровенной честности и прямоте. Этот месяц прекрасен именно своим упадком. Романтика декаданса, блёклые до пронзительной прозрачности тона, высокое, тоже абсолютно прозрачное небо, полное отсутствие цвета и эта всепоглощающая, такая уютная и тёплая темнота.
Эдвард надел старые джинсы, бережно провёл ладонью по рукаву своего дорогого чёрного пальто, на секунду задумался, отвернулся, вытащил из глубин шкафа самую простенькую куртку и нырнул в эту темноту улицы.
Он не помнил, как добрался до конечной станции метро, и очнулся от своих мыслей только в электричке, которая неспешно перемещала его в пространстве и времени в ближайшие пригороды Петербурга. Эдвард сидел, смотрел на усталых людей, направляющихся с работы домой, и кусал губы. Время от времени он принимался исступлённо грызть пальцы, но, перехватив случайный взгляд кого-нибудь из пассажиров, тут же убирал руки ото рта и несколько смущённо утыкался глазами в грязное стекло.
На ватных ногах он вышел из вагона в одном из тихих посёлков, которых так много разбросано вокруг большого города. На перроне было совсем пусто, лишь двое дедушек бомжеватого вида распивали на лавочке под фонарём бутыль дешёвой водки. Ветер, дежурно таскавший по всей платформе пакеты и бумажки, вдруг воодушевился и яростно набросился на пластиковую бутылку, вступив с ней в битву и не успокоившись, пока ему не удалось, наконец, швырнуть её на рельсы вслед уходящему поезду.
Эдвард замешкался было, растерянно глядя на лестницу, ведущую с платформы. Он передёрнул плечами и поднял повыше воротник куртки. Нервно взглянул на часы. Ближайшая электричка обратно до Петербурга подойдёт через каких-то двадцать минут. Быть может, подождать и вернуться? Но с самого начала глубоко внутри себя он знал, что не вернётся. Пока не исполнит то, зачем приехал.
Проходили минуты, а он всё стоял, вцепившись подошвами ботинок в платформу, как в спасительный островок среди моря, полного голодных акул, и курил одну сигарету за другой. Потом, словно внезапно рассердившись, швырнул окурок в урну, промазал, прищурил глаза, скривил губы и быстрыми шагами решительно направился в полутёмный посёлок.
Найти подходящее место оказалось не так-то просто. Он слонялся от одного магазина к другому, но не видел того, зачем сюда приехал. «Слишком рано ещё», раздражённо пробормотал писатель, бросив взгляд на часы и обнаружив там цифру семь. «Неужели придётся торчать здесь до ночи?». С трудом отыскав кафе, он взял себе пива и уселся за столик.
Найти подходящее место оказалось не так-то просто. Он слонялся от одного магазина к другому, но не видел того, зачем сюда приехал. «Слишком рано ещё», раздражённо пробормотал писатель, бросив взгляд на часы и обнаружив там цифру семь. «Неужели придётся торчать здесь до ночи?». С трудом отыскав кафе, он взял себе пива и уселся за столик.
С брезгливым любопытством Эдвард изучал шатающиеся столики и стулья, дешёвую протёртую клеёнку, пыльные заштопанные занавески и пышную грудь барменши, любезно протянувшей ему пачку сухариков в подарок к пиву. Барменша была на удивление вульгарной: толстая и неповоротливая, она отчаянно старалась выглядеть лучше и моложе своих лет, для чего щедро малевала губы ярко-бордовой помадой, а глаза синими тенями. Пиво, разумеется, тоже оказалось на редкость гадким: выдохшееся, как будто разбавленное водой, в пластиковом стакане; но, тем не менее, писатель быстро залил его в себя и взял ещё одну порцию.
Ничего не происходило. Кафе пустовало. Просидев почти час, он так и остался единственным посетителем. Уже разочаровавшись было в своей затее, писатель махнул рукой и поднялся из-за стола, как дверь вдруг отворилась, и внутрь ввалились двое подвыпивших мужиков: «Маринка, зайчонок, привет! Нам как обычно!», с подозрением покосились на Эдварда, отвернулись и развалились на стульях.
А я ему такой Михалыч, ты осёл? Да, бл, так и сказал! ударил кулаком по столу тот, что помоложе, в чёрной шапке и грязном ватнике. Его лицо было сплошь усеяно красными точками, пятнами и ямками, словно он только что переболел оспой. Я перед этой свиньёй унижаться не собираюсь! Пошёл он! Прораб хренов, молоток в руках в жизни не держал, а туда же!
Остынь, Санёк, ткнул его кулаком в плечо старший товарищ, широкоплечий амбал с густыми бровями и маленькими бегающими глазками, Без работы останешься, тебя твоя даже на порог не пустит!
Да ёж твою медь, Митяй, ты
«Пора!» решился писатель, резко встал из-за стола и подошёл к их столику. Мужики непонимающе уставились на него; Санёк агрессивно прищурился:
Тебе ещё чего надо?
В ответ на это писатель молча протянул руку, взял его стакан с пивом, медленно поднял и вылил ему на голову. Санёк был настолько шокирован столь внезапной наглостью, что забыл все ругательства, которые знал, и только тупо моргал глазами, уставившись на незнакомца. С его носа капало пиво.
Немедленно извинитесь перед дамой за то, что ругались в её присутствии, Эдвард обернулся на побелевшую барменшу, которая с ужасом таращилась на него.
Мужики постепенно приходили в себя.
Ах ты, интеллигент паршивый! Митяй схватил писателя за грудки, как пушинку приподнял над полом и отшвырнул от себя. Вали отсюда, пока цел.
Нет, обожди! подскочил Санёк. Я тоже хочу за базар ему объяснить!
Однако прежде чем тот успел что-то предпринять, писатель поднялся на ноги и вдруг заехал ему кулаком по носу. Удар прошёлся по касательной и получился слишком слабым. Через секунду Эдвард уже валялся на полу под градом из кулаков и ударов, пытаясь закрыть руками голову, а локтями рёбра. Мужикам надоело махать руками, и они принялись с воодушевлением пинать его ногами, матерясь и харкая на пол.
Барменша спряталась за стойкой и только тихо повизгивала:
Ребята! Аккуратнее!! Не прибейте его случайно! Мне только трупа здесь не хватало!!
Наконец мужики успокоились, оставили его в покое и уселись обратно за столик. Митяй благодушно улыбнулся барменше и потребовал ещё пива. Писатель ползал по грязному линолеуму, делая слабые попытки подняться и сплёвывая кровь. Наконец он встал на четвереньки, но тут же согнулся и со стоном схватился рукой за живот. Его вытошнило. Митяй с отвращением поморщился, Санёк рассмеялся.
Ладно, Сань, широкоплечий залпом выпил своё пиво и дёрнул его за рукав, Пора валить отсюда. Вдруг чего. Мне проблемы не нужны.
Тот было хотел ему возразить, но всё-таки послушался товарища и направился следом к выходу, переступив через избитого незнакомца и пнув его в бок на прощание.
Что же это Ой, Господи Иисусе! Совсем рехнулся? подбежала к Эдварду женщина, Нарываешься зачем? Ты как вообще, живой?
Всё в порядке, спасибо, поднял голову писатель и посмотрел на неё исподлобья. Женщина запричитала, глядя на его залитое кровью, распухшее лицо.