ровным строем перегородила улицу, идут, идут, все простонародье будто. Широко, спешно идут, вот уж голоса слыхать, вскрики. Санька стоял посреди улицы, не отрывая глаз, глядел на толпу. Вон впереди в бороде машет на ходу палкой, все, все с дубинами.
Что это? Что это? кто-то бросился вбок, бежит наискосок, а впереди маленький, как мышь, бежит мальчик, мальчик!
Ахнула вскриком толпа догонит, догонит! Санька бросился вперед, глядел на мальчика, видел, как оскалилось лицо, и вмиг мелькнула дубина, и мальчик с красным потоком из головы пролетел мимо Саньки, и красная полоса за ним на черном асфальте.
Бей! Бей студа! и сразу вырвалось много, и Санька глянул в глаза все, все могут, и живая предударная радость.
Санька стал на бегу, и вот один уж набежал, стал в одном шагу и замахнул за спину железную полосу, глазами втянул в себя Саньку миг тянет назад далеко замахнул тяжелая, от ставней. И еще бегут. И вдруг сама нога Санькина брыкнула, ударила в живот того, что с полосой. Санька не чуял силы удара, его повернуло и понесло прочь, будто не ноги, а сам несся, ветром, духом, свистело в ушах, и страх визжал сзади.
Бей! Бей жидов!
Санька видел только впереди швейцара у дверей, будто манит рукой у «Московской», он влетел, внесло его в двери, он не заметил, как внесло на третий этаж. Он слышал, как страх грохотал у дверей, кто-то бежал по лестнице, и хлопали испуганные двери в коридорах. Какой-то военный бежит по коридору, застегивается.
Туда! Туда! машет Саньке в конец коридора, и Санька побежал по коридору, и вон дверь открыта, женщина, дама в дверях, отступила, пропускает.
Сюда! как издалека слышит Санька. Он сел на диванчик, глядел на даму и на все вокруг, и тер руки, и как будто сто лет уж эта дама смотрит на него, сдавила брови, рассматривает. Говорит что-то. Непонятно. Не слышно.
Шинель, шинель скиньте! Шапку сюда! Она сама сняла шапку, и Санька сдирал с себя шинель, как в первый раз в жизни, отдирал рукава от рук, как приросшую шкуру.
Хорошо, что штатское на вас.
Санька вертел головой, оглядывал все, и глаза не могли остановиться.
Дама вешала пальто в шкаф.
Мой муж сапер, подполковник, никто не посмеет! Сядьте! Сядьте же! и она пригибала за плечо Саньку к стулу.
И вдруг с улицы крик ударил в окно. Дама проворно вертела ручку, распахнула балкон, и свист и вой полохнул в комнату.
Прошли! Прошли! крикнула дама Саньке и помахала рукой.
Фу! Не могу! вдруг крикнул Санька. Он, как был, без шапки, бросился вон из номера.
Он сбегал вниз по лестнице, перегнувшись через перила, саперный подполковник громко говорил, отдувался:
и никого не выпускай тоже!.. Вовсе дверей не отпирай! Понял?
И он поднял голову, увидал Саньку, пошевелил бровями.
Дай-ка лучше ключ сюда!.. Мне дай ключ! Давай!
Швейцар подымался вверх, подбирая спереди полы ливреи.
Заперли! И радость тайком пробежала под грудью, и Санька неспешно шагнул с последних ступенек в шум голосов внизу в вестибюле, люди быстро, глухо говорили все вместе, в пиджаках поверх ночных рубашек. В купальном халате, с актерским лицом, толстый тряс серыми щеками и говорил: «Погром, погром, кишиневский погром кишиневский»
Где же полиция? Где полиция? дама дергала Саньку за руку, придерживала на груди капот. Скажите, что же смотрят?
Мужчины теснились к стеклу двери, присели, головы в плечи.
Да не напирайтеся на дверь! вернулся швейцар. Он отталкивал, пихал ладонью в грудь людей, а они не отрывали раскрытых глаз и пятились. Да камнем кто шибанет, и тогда швейцар вдруг оглянулся на топот за окном.
Казаки! Казаки! крикнули сзади.
Швейцар схватился за вторую дверь, Санька помог отодвинуть людей и помог припереть дверь, хоть и не надо было. Швейцар вертел ключом, он глянул на Саньку и чуть мотнул головой, сказал тихо:
Пятьдесят второй? и мотнул головой, чтоб идти.
Санька шел за швейцаром, и мутный воздух бился в груди, и как будто задохнулась голова и ноги не свои, чужие пружины. Швейцар снял с доски ключ, пошел на лестницу. Санька шел рядом, и ноги поддавали на каждой ступеньке. Швейцар открыл номер, пустой, прохладный, и вот дверь, угловой балкон.
Отсель видать, сказал швейцар тихо.
Санька глядел из безопасности, со второго этажа, швейцар стоял рядом.
Скамейку из сада волокут, ух ты, мать честная!
Казаки стояли в строю на той стороне у городского сада, казачий офицер переминался на лошади, а впереди густая толпа, и вон сквозь толпу колышется на руках скамейка, тяжелая, серая вон четверо несут, к магазину, к ювелирному, Брещанского. И от крика загудели в номере стекла.
Отсель видать, сказал швейцар тихо.
Санька глядел из безопасности, со второго этажа, швейцар стоял рядом.
Скамейку из сада волокут, ух ты, мать честная!
Казаки стояли в строю на той стороне у городского сада, казачий офицер переминался на лошади, а впереди густая толпа, и вон сквозь толпу колышется на руках скамейка, тяжелая, серая вон четверо несут, к магазину, к ювелирному, Брещанского. И от крика загудели в номере стекла.
Гляди! Гляди! швейцар встал на цыпочки. Ух ты! Раз!
«Грум!» ухнула железная штора в окне магазина. Санька
смотрел, как четверо размахивали скамейкой, били, как тараном, другие садили ломами под низ, видел, как стервенели, краснели лица, тискались к окну еще и еще.
Собьют, собьют, истинный крест, собьют, шептал швейцар, сносчики, ей-богу, сносчики это вот истинный Господь, собьют
Вдруг камень ляпнул в большие часы над тротуаром, и стекло дребезгом посыпалось сверху, и пустота с палочкой оказалась в часах, как обман. И в часы полетела палка обрезок трубы, под часами уж пусто, и еще, и еще летят камни в часы, и вдруг все сперлись, хлынули к окну.
Говорил, собьют! кричал швейцар. Ух лезут!
«Что ж я мог бы сделать? Что сделать? и Санька топнул ногой, и нога дернулась и подкинула Саньку. Фу, черт!» Санька отошел от окна, шагнул шаг и снова круто повернул к окну.
Пойду, пойду! громко заговорил Санька. Есть ход? Есть? дергал он швейцара за плечо.
Швейцар глядел.
Чего это?
Ход, ход! Ну, черный ход, есть? Есть же? Я не могу, понимаешь?
Насчет чего идти? Швейцар мигал глазами. Куда же идти?
Пошли! Санька схватил швейцара под локоть.
Ну-ну чего? Не надо.
Они вышли на лестницу, снизу подымался густой говор, крик, и колкой икотой всхлипывала женщина:
Айп!.. айп!
Санька рвался за швейцаром через людей, сквозь слова и крики, мимо этого вопля женского.
Да здесь, здесь, в двух шагах, на Круглом базарчике убивают! губами выпихивает слова совсем белый человек. Пойдите, мотнул вверх головой, от меня видно, и сверху втек холод в Саньку, но он рвался за швейцаром.
Да не лезь так, и швейцар в узком коридорчике рвал пальцем за крахмальный воротник, и Санька срывал, выпутывал воротник, галстук. Остановился, обрывал манжеты.
Стой! Картуз, сейчас картуз! Стой тут! и швейцар бросился бегом назад. Санька чувствовал, как руки то слабели, то рвали полотно, как бумажку; швейцар уже надевал картуз Саньке на голову.
Ворот вздыми так! Хорош! Швейцар отомкнул дверку, ступенька вверх, вот дворик, и вон через забор высокий дом в проулке и люди во дворике вверху там балкон, и люди мечутся на балконе в четвертом этаже, в высоте. Санька подошел к воротам, и вся кучка людей присунулась к нему, вцепилась глазами. И дворник, с бляхой дворник.
Кто есть?
Пусти, по делу, велено! Швейцар, должно быть, кричит. Санька смотрел только на ворота, и дух колом стоял в горле. Дворник лез ключом в замок и прицеленным взглядом держал Саньку. Пущай смело, свой человек!
Они!
Ворота чуть приоткрылись, и Санька ступил в проулок. И в ту же минуту сверху с балкона напротив:
«Дап! дап!» стукнули револьверные выстрелы. Санька видел, как человек совсем присел к балкону и стрелял через решетку, руку вбок. Стреляли туда, где стояли у городского сада казаки. И толпа отхлынула за угол. Санька сделал несколько шагов под стенкой, и вдруг сзади громом в проулке ударили, лопались выстрелы. Санька вжался в стенку, в дом. Он видел краем глаза, как стреляли с коней казаки, в проулок, вверх, в окна, вдоль улицы. Санька видел ворота напротив. Старик-еврей, с белой бородой, белыми худыми пальцами царапал железные ворота, скреб судорожно щелку и вот затряс головой и тычет, тычет пальцем в замочную дырку и вертит, как ключом, и бьется на месте всем телом о ворота насквозь, насквозь хочет. Заклацали подковы, казак едет, карабин в руке, увидит, сейчас увидит. Санька вжал затылок в камень, глядел на старика, старик замер, лицом в ворота.
Что стоишь? Жид, что ли? Эй! Саньке это кричит и карабин поднял. Крестись, такая мать, коли не жид!
Санька смотрел в самые глаза казаку, за десять шагов видел, как рядом, серые глаза со смешком:
Жид?
Санька перекрестился. И без веса рука, как воздухом обмахнул себя Санька. Казак повернул на месте, все лицом к Саньке и рысью тронул назад. Санька глянул на ворота, еле увидал недвижно черное пятно на черных воротах.