Помаленьку бочка пустела, в толпе началось волнение. Стали друг друга отпихивать, ругаться начали. Я забеспокоился: «Мужики, да всем хватит, вы чего!» и тут же получил в ухо. Обернулся передо мной стоял невысокого роста мужичонка, и борода у него была ежиком, напрасно Кононенко говорил «так не бывает!» Всяко бывает. Мужичонка на меня злобно глядел и цедил сквозь зубы: «Провокатор! Я тебя, суку» и снова норовил дать мне в ухо.
Спас меня участковый. Видимо, его вызвала продавщица. Он подошел сразу ко мне, крепко взял под руку, отвел в сторону.
Ты пиво купил?
Я кивнул.
Пошли. Хулиганство оформлять будем.
В «обезъяннике», куда обычно собирали алкашей и бомжей, я сначала долго не мог прийти в себя от такого поворота собственного сюжета.
А потом стал смеяться. Я понял, что многого в этой жизни еще не знаю. И не только потому, что ничему и никогда не учился просто потому, что жизнь не вижу, хотя и смотрю на нее.
Я понял, что жизни, как любой науке, надо учиться.
И я стал учиться жизни.
Меч карающий
Конспект одной жизни
1
В детстве он тонул. Да кто не тонул в детстве? В речном затоне формировали плоты, потом их тащили по реке буксиры в неведомую даль. Бревна для плотов лиственница ли, сосна мачтовая, он не знал свободно плавали у берега, оцепленные, чтобы не унесло течением. Целое поле. По древесному полю можно было бегать, имея сноровку: мокрые бревна крутились в воде, и надо было успеть перепрыгнуть на другое, прежде чем бревно под тобой повернется мокрым боком. Он не успел и провалился между. Бревно под руками крутилось, удержать его было невозможно, и он тонул. Плавать не умел. Обиднее всего, что все происходило в трех метрах от берега. Напуганные друзья-пацаны бегали у кромки воды и кричали: «Тонет!» Спас его соседкин квартирант. В два прыжка перемахнул расстояние, отделявшее от берега, схватил под мышки, швырнул на траву. Глянул в выпученные глаза и влепил подзатыльник, от которого он на секунду ослеп.
По гроб жизни должен будешь мне, пацан! сказал спаситель и ушел, матерясь.
Благодарность за спасение смешалась с чувством безотчетной неприязни. Выходит, тот его в долг спас. А долг то, что рано или поздно придется возвращать. По малости лет он, конечно, не мог так думать. Думал потом, когда вспоминал. Бревна еще долго крутились перед глазами, готовясь накрыть его навсегда. И затылок ныл, вспоминая подзатыльник.
Этот квартирант, снимавший у бабки-соседки угол, был студент техникума. Странный человек. Однажды бабка застала его лежащим головой на пороге глаза закрыты, язык вывален, пена. Эпилептический припадок. Бабка с перепугу села на пол и заплакала. Он открыл глаза, спрятал язык, вытер пену: «Чего плачешь, старая? Не плакать скорую вызывать надо. Репетиция это была. В следующий раз за врачом беги». Она не поняла ничего. Стала относиться к квартиранту с боязнью. Но гнать не торопилась: ждала обещанных денег. Он задолжал, клялся уплатить вдвое: «Работа у меня тут наклевывается денежная, заживем! Долг отдам и еще сверху посеребрю!» Она и ждала.
А его посадили.
Когда милиция приехала, завыла сиреной, он снова упал на порог, спросил: «Помнишь, что говорил? За врачом беги, не то» и погрозил волосатым кулаком. Вывалил язык, пустил пену, закрыл глаза, задышал припадочно. Бабка милиционеров встретила, икая от страха. Молча показала на припадочного. Старший подошел к телу, отвернул веки. Пнул несильно в ребро:
Вставай, эпилептик сраный! Не знаешь даже, что при припадке глаза закатываются. Сестра у меня болезнью этой болеет. Нашел, кого дурить.
Квартирант перестал придуриваться, дал надеть на себя наручники. Бабка схватила его за рукав:
А деньги?
Тот криво усмехнулся, кивнул на милиционеров:
У них теперь проси, старая. А за меня свечку поставь, если умеешь.
Тут же провели обыск. В середине толстой книги «История Коммунистической партии Советского Союза» страницы были причудливо вырезаны. Контур напоминал пистолет. Пистолет в эту нишу и помещался. Только теперь его не было.
Твое оружие? негромко спросил старший, вынимая из сумки целлофановый пакет с черным предметом. На арестованного он не глядел.
Тот снова усмехнулся, не ответил. Старший так же не глядя и, кажется, несильно ткнул предметом в живот студент охнул, согнулся, двое других в форме его подхватили. Старший махнул рукой парня увели в машину.
Перепуганную бабку ни о чем спрашивать не стали. Зато она насмелилась, спросила что натворил-то? Милиционер посмотрел на нее внимательно, вдруг снял фуражку, сел:
А расскажу, пожалуй.
Студент с двумя такими же, как он, совершил вооруженное ограбление. Это по науке. На деле же они остановили на дороге ехавшего с фермы тракториста, думали он с зарплатой. Грозя самодельным пистолетом, согнали с трактора. Мужик оказался с норовом, как-то исхитрился прихватить из кабины монтировку, выбил пистолет, стал охаживать ближайшего. Двое других, однако, подмяли его, оглушили, вывернули карманы. Денег у тракториста оказалось 15 копеек, и те одной монетой. От вскипевшей злости и нахлынувшего страха троица изуродовала мужика его же монтировкой до полусмерти и скрылась, забыв пистолет. В больнице тракторист умер.
Бабка охала: вот кого приютила, вот какая работа денежная у него «наклевывалась» И некстати вспомнила:
Он тут недавно мальчонку соседского из речки спас: тонул
Старший покривился:
Может, зачтется ему на том свете.
2
В одиннадцать лет его чуть не зажалили до смерти пчелы. Родители расходились, порознь оба переехали из Сибири в Нечерноземье, здесь сошлись опять. Лето в этих краях жаркое, сухое. Знойным днем забрел на совхозную пасеку. Были на нем одни трикотажные штаны, закатанные по колено. Пчелы возмущенно погалдели и обрушились на лоснящийся потом торс. Сперва он от них отмахивался, потом побежал в панике, а после уже ничего почти не чувствовал, только выл и катался в овсе, теряя силы. Спасли его командированные на уборочную городские водители. Кто-то увидел издалека, сначала не понял чего это пацан так мечется, а догадавшись, погнал грузовик на всей скорости, схватил мальчика, забросил в кузов и снова по газам. Привез сразу в медпункт. Из кузова его вынесли, самому спуститься не было сил. Тело билось, как под током. Ни говорить, ни соображать он не мог, только всхлипывал без слез. Прихрамывающий отец, заведовавший медпунктом, подхватил на руки, уложил на кушетку. Вызвали «скорую» из района, та приехала быстро. Его увезли в больницу. Три дня полоскало непрерывно, только успевали тазики оттаскивать. Во рту стоял противный вкус пчелиного яда. На одной руке отец выдернул пятьдесят шесть пчелиных жал. Дальше считать не стал. Получалось, что ради его погибели своих жизней не пожалели сотни три полосатых тружениц.
Навестить приехал водитель того грузовика с опухшей и перекошенной физиономией, заплывшим глазом. Пяток пчел подарили свои жала и спасителю. Сам же пострадавший не опух ничуть. Врачи качали головами: «Феномен! Теперь никакой ревматизм не страшен!»
Бездетный водитель, не зная, чем утешить спасенного подростка, привез баночку меда. Пчелиного. Он увидел и заплакал. Тот смешался, ушел, кляня себя.
Долго потом еще, наказанный пчелами, не мог он видеть мед, переносить его запах. Не мог ходить на колонку за водой: к ней всегда летом слетались на водопой не пчелы, так осы.
А пасека скоро сгорела. В валках на поле загорелся хлеб, огонь мгновенно добрался до ульев, и через пару часов от пасеки остались дымящиеся головешки. Пасечник, который каждому улью дал «семейную» фамилию, а с пчелами четверть века общался без дымокура и защитной сетки, слег от горя.
3
Через год он подхватил стригущий лишай. Купались в пруду, где пастухи поили коров. Больше в тех краях купаться было негде. Коровы и занесли заразу в воду. Перед школой, накануне 1 сентября, родители отправили его в район стричься. Парикмахерша, только успев запустить машинку в отросшую за лето шевелюру, охнула:
Господи! У тебя же вся голова в лишае! Что ж мне с машинкой-то теперь делать, ее же стерилизовать придется!
Еще поохав, она все-таки достригла его и сказала:
Дуй домой скорее, скажи родителям пусть в больницу тебя везут!
Он по малолетству и легкости восприятия жизни ничего не понял. Приехал домой на попутке шофер всю дорогу косился на его пятнистую голову. На высоком, выше взрослого роста, крыльце стоял отец. Глянул на него сверху, посерел лицом. Вынес из дома берет, строго приказал не снимать ни в каком случае. Наутро повез за сто километров в специальную больницу, где лечили кожные болезни.
Больница была детской. Мест не хватало, и в переполненных палатах спали иногда по два человека на кровати. Мимо процедурного кабинета старались лишний раз не проходить: оттуда все время слышались детские крики и плач. Там рвали волосы. Сначала голову намазывали вонючей черной мазью, бинтовали, корни волос от мази размягчались, потом юного пациента сажали на низкий табурет, сестра или медбрат накрепко зажимали голову меж своих колен и пинцетом выдергивали волосы. Процедура варварская, но, объясняли детям, необходимая. Иначе стригущий лишай не вылечить.