Запил. Недолго пил, пару недель. Жена сочувствовала и не очень укоряла. Понимала: стресс. Все-таки однажды утром, когда он маялся очередным похмельем, осторожно погладила по голове.
Вань, может, уже все? Хватит?
Он медленно повернул голову.
Хватит, говоришь Да, наверно
Но шок от увольнения прошел не скоро.
Выходное пособие выдали достойное. Он умудрился пропить и его так был потрясен. Сначала пропивали с женой в кабаке. Она все говорила:
Вань, ну чего ты так колотишься? Ты ж на все руки мастер. Найдешь себе другую работу. Все ты умеешь, а время нынче рыночное применишь себя, и зарабатывать научишься, и вообще. Проживем же, Вань!
Он говорил:
Ага и рассеянно крутил бокал на тонкой ножке с белым вином. Проживем, конечно
Остатки пособия пропил один, в тишине, дома, закусывая чем придется.
Работу он не нашел. Не случилось. Выставил в интернете резюме, написал во все сети. Приглашали на собеседования. Спрашивали кем был, что умеешь? Отвечал: был начальником цеха. Терпеливо ждали ответа на второй вопрос. Пожимал плечами: «Когда-то был токарем высшего разряда, точил на станке не только гайки-болты, но всякие виртуозные штучки. Потом вот стал начальником» Понимающе кивали. Говорили: «Мы вам позвоним». Не звонили.
Стояло жаркое лето. Такое жаркое, какое в Восточной Сибири бывает если не раз в сто лет, то все равно редко. Он сидел дома, пил пиво из горлышка и думал. «Ну, что я могу? думал он. На работу меня не берут. Жена школьный учитель. Я, выходит, вообще никто. Ну, а раз никто может, и превратиться в ничто?» Много раз его эта мысль посещала.
Жена сказала как-то:
Ваня, может, тебе хотя бы в сторожа податься? Маешься ведь, вижу.
Робко так сказала, не в укор.
Он вздохнул:
Ну, может
В сторожа взяли. Охранял офисное здание почти напротив дома, рядом. Удобно: сутки через двое. Днем сидишь, ничего не делаешь, только в монитор иногда поглядываешь непонятно зачем. Вход в здание днем беспрепятственный, ни пропусков, ничего, в двенадцатиэжтажке офисов штук семьдесят, какие пропуска? На ночь здание запирается, и только какие-то ошалелые программисты и ненормальные бухгалтеры засиживаются, бывает, допоздна. Откроешь им «Привет, до завтра!» и снова к монитору Да какой монитор ночью! Спать. Или в компьютер играть. Или пиво пить никто ж не видит.
На этом однажды и погорел. Днем увлекся компьютерной головоломкой, попивая пиво бутылку доставал из-под стола, вздрогнул, поднял глаза на окрик:
Ну, ё, кто здесь охранник?!
Мужик перед ним стоял. Не сказать, чтобы очень уж респектабельный так во что-то одет Возраст не определишь, не то сорок, не то пятьдесят. Не меньше, но и не больше.
Он и вставать не стал, ответил:
Я охранник. Слушаю вас.
Это я вас слушаю! взъярился мужик. Почему бардак? Почему не спрашиваете кто и куда идет? Зачем вы здесь вообще?
И каждую фразу подкреплял матом: «Ё, б, сука!»
И видно было, что матерится просто для острастки, и оттого было смешно.
Иван Васильевич непроизвольно улыбнулся:
Да ты не накаляйся так! Ты сам-то кто будешь?
Мужик выпучил глаза, задохнулся:
Охренел? Быдло! Больше здесь не работаешь. Пшел вон.
Он спокойно снял с себя форменную куртку с нашивкой «Охрана», вышел из закутка и со всей страстью дал мужику по морде. Тот упал от неожиданности, скорее, чем от силы удара, удар-то был уже не очень, силы не те, только воспоминания от занятий боксом. Иван Васильевич участливо наклонился над ним:
Так кто ты может, скажешь?
Новый собственник здания отполз на заднице, прошипел:
Вон пошел! Засажу!
И пытался засадить. Но свидетелем служила только флешка с записью непонятно чего. Камера настроена была так, что ловила только входящих, а то, что происходило у будки охранника, в поле зрения не попадало. И виден был на записи только отъехавший на заднице новый собственник с кривым лицом. Криминала полиция не нашла, и его отпустили с миром. Жалованья, правда, за истекший месяц не заплатили. Он пытался дергаться бухгалтерия разводила руками:
Нету вас! Мы вас впервые видим!
Они его видели не впервые, но что он мог сделать? Хотел поставить бухгалтерию на уши, но и на это не хватило сил и, пожалуй, отваги. Плюнул смачно, коротко сказал:
Козы вы! А ваши начальники козлы!
Нету вас! Мы вас впервые видим!
Они его видели не впервые, но что он мог сделать? Хотел поставить бухгалтерию на уши, но и на это не хватило сил и, пожалуй, отваги. Плюнул смачно, коротко сказал:
Козы вы! А ваши начальники козлы!
Ушел и залег надолго на дно водочной реки. Жена прятала деньги он занимал у соседей. Жена плакала, он гладил ее по спине, винился, а на следующий день снова занимал и опять напивался. Жена устала, начала покрикивать на него, стала приходить домой позже, чтобы его как можно дольше не видеть. Он это знал, чувствовал и плакал, и пил пуще прежнего.
Продолжалось это долго. Так долго, что однажды он снова подумал: «Если я никто значит»
Стояло такое же жаркое лето, что год назад. Водки поэтому хватало немного, чтобы опьянеть, жара добавляла хмеля, и он плавал в жаре и во хмелю. И вот во хмелю подумал: «Пора уходить».
Он написал жене записку не на бумаге, конечно, не Есенин и не Маяковский или кто там записки предсмертные писал? Написал в скайпе. Мол, понимаю, что осточертел всем, другого выхода не вижу, как прыгнуть из окна. Жена приняла это за шутку: «Ну, наконец-то ожил, шутить стал, поздравляю!» Он ее реплику расценил как сарказм, издевательство, ну и как как поощрение. И правда ведь осточертел Открыл окно, глянул в последний раз на речку, на сквер, вдохнул полной грудью и прыгнул.
Этаж, конечно, первый. Он приземлился на ноги, да и приземлился-то не на асфальт на газон. Но не удержал свой не такой уж великий вес, кувыркнулся и ударился головой о новый бордюрный камень.
«Скорая» приехала почти одновременно с полицией. Зафиксировали мгновенную смерть.
Она, когда ее привез офисный водитель, даже не плакала. Только сидела, сжав зубы, цедила коньяк и шептала:
Ах ты, сволочь Ну, не сволочь ли Сволочь
Сугробин
Приехал я как-то с приятелем в родную деревню показать, как жил в прошлой жизни. Поставил машину в проулке, чтобы не мешать другим, идем по улицам, я ему показываю: здесь это было, здесь то, а здесь вот и до сих пор стоит, только покосилось Никого уж из одноклассников, дружков детства и юности, в деревне не осталось: кто, как мои родители, сам помер, кто спился, кто повесился, у кого, слава Богу, все сложилось и потому они, конечно, не в деревне живут. То есть встретить знакомого совершенно невозможно, никакого риска, что разоблачат тебя, даже если соврешь.
И вдруг навстречу идет существо такое: не то баба, не то мужик, в старую телогрейку запахнутое (дело было зимой не лютой, но все-таки сибирской), в такой же старой козьей шали на голове, из-под телогрейки юбка, из-под юбки валенки. Рост при этом под два метра. А на морде усы густые, черные, и реденькая такая, не в пример усам, бородка. Приятель аж остановился что за чудо такое! Чудо с нами поравнялось, пристально на меня посмотрело и вдруг поздоровалось писклявым таким голосом:
Здравствуй, Саша! Давно не приезжал.
Тут я его (это был все-таки он) узнал. Ответил, остановился, поговорили немного кто недавно умер, кто уехал, как деревня живет. «Хреново живет, конечно, как все деревни». Покурили я угостил. Односельчанин нет-нет да поглядит на приятеля моего, а тот всё ничего понять не может, и на лице его растерянность и недоумение.
Ладно, пропищало дискантом чудо, затоптало окурок и засмеялось тоненько, пойду, а то друг твой совсем от страха ё нется. Ты ему расскажи уж, а то спать ночами не будет что за чудо ему привиделось, станет думать. Ну, давай, покудова.
И пошел.
Приятель дико посмотрел ему вслед, потом выжидательно на меня.
Ну?..
О, это история! Ну, слушай
* * *
Дело было в эпоху холодной войны и железного занавеса, в пору правления бровастого генсека. Не знаете, что такое железный занавес и холодная война? Ну, погуглите. И с бровастым генсеком, если не знаете кто это, гугл тоже поможет. Он, гугл, все знает, как КГБ в старые времена. Я кратенько поясню: холодная война это когда мы были против всех (кроме тех, кого кормили с ладони), а железный занавес это чтобы никто не видел, что у нас внутри. Примерно как сейчас или как скоро будет, только тогда еще в каждом доме было проводное радио, и мы возбуждали себя по утрам гимном тем же, что теперь, только с другими словами.
Историю эту я помню хорошо потому, что был в то время уже не мальчиком и даже не юношей: отслужил в армии и вернулся в деревню, работал трактористом. Деревня наша назовем ее Березовка, потому как в Сибири у нас этих Березовок не то что в каждой области и каждом крае в каждом районе по нескольку штук случается. Так вот. В нашей Березовке был совхоз. Худенький такой совхозишко, в три отделения, одно другого краше. Не везло совхозу с директорами: то пьяница, то вор, то всё вместе. Глядя на директоров, и народ вел себя так же: пил и воровал. За все время существования хозяйства, до самой кончины советской власти, случился один нормальный директор: не пил, не воровал и народ к тому же призывал. На несворованные деньги успел построить целую новую улицу казенных двухквартирных домиков. Народ вроде встрепенулся, поверил в него, о работе вспомнил, о деле, стал заново руки к делу приспосабливать Его парторг сожрал, скотина. Парторг был вечный, неснимаемый, ему вороватые и пьяные директора нравились больше, чем трезвые и честные. При тех он себе жизнь устроил, дом отгрохал, а при этом даже кабинет не мог толком оформить: новый директор его в другой кабинет пересадил, поменьше и поскромнее. Старый был с мраморными статуями и персональным туалетом.