У него рисунок лучше всех, и бумага натянута ровно, французская, верже. И карандаш чешский, кохиноровский, HB. Там, в кожаном пенале, десяток таких все заточены, как один. Пахнут вкусно: палисандровым деревом.
Да что всё запах да запах? А вот и запах! Подошла сзади перед звонком на перерыв: сигареты BT, слабый приятный одеколон и что-то пряное, вроде мускуса. Вот чем он пахнет.
Брюс! Брюс здесь?! кричат в коридоре.
В дверях Фея, секретарша Рисовальных Классов.
Брюс Ли здесь?! она обводит всех взглядом, а Друг говорит: «Он вышел покурить».
Так это он Брюс Ли? Шутят они, что ли?
Нет, не шутят. Действительно, Брюс Ли. Обалдеть!
***
Он приходит первым и занимает самое лучшее место. Кладёт на табурет свой пенал, пачку сигарет. Рядом скальпель для заточки карандашей. Резинка длинная, двухцветная. Предметы лежат выверено, красиво готовый натюрморт.
Синеглазке всё нравится: отсутствие преподавателя, студенческая атмосфера, голубоватые ноги натурщицы. И он тоже нравится.
Подошёл сзади, и рука застыла, линии провести не может.
Здесь надо легче, тоном пройтись, увести в перспективу.
Голос низкий, спокойный. Берёт у неё карандаш, читает надпись.
Ну, что там читать?! Понятно, что «Пионер» какой-нибудь.
Возьми мой, он мягче, даёт серебристый оттенок.
Потом садится на её место и тут же начинает объяснять, рисовать. А она стоит сзади, смотрит и не понимает ни единого слова. Прищурив глаз, он вытягивает руку с карандашом, пальцем отмеряет пропорции ищет. И вдруг откидывается назад, прижимается к ней спиной и застывает.
Синеглазка не отстраняется и долгую минуту чувствует его лопатки, каждый позвонок. А в низу живота, как метроном, бьётся пульс.
Брюс встаёт, поворачивается лицом: оно малиновое. Оказывается, желтолицые тоже краснеют.
Вот так. Поняла? Теперь попробуй сама.
И отходит, не оборачиваясь, к своему мольберту.
Какое там «попробуй», когда Синеглазку вот-вот накроет волна! Спокойно, спокойно, дыши глубже, а лучше выйди на воздух, охладись. Накинув свою клетчатую курточку, идёт во двор. А через минуту и он.
Закуривает и произносит, выдохнув дым: «Шёл и встретил женщину. Вот и всё событие».
Это о ком? Не о ней, точно.
Подумаешь, событие! восклицает он с усмешкой. И тут же проникновенно и доверительно заглядывая в глаза: «Но не могу забыть её, не могу забыть её!».
Ага, это стихи. Он читает стихи!
А она забыла
Выбрасывает в урну окурок и, возвращаясь в Классы, напоследок с улыбкой, как бы дурачась, произносит: «Вот и всё событие. Вот и всё, что было1».
Синеглазка едет в трамвае и вспоминает, как прижался, и пульс в животе и позвонки спины. Всё-таки стихи о ней.
Дома нет-нет, да пройдёт мимо зеркала, резко глянет, будто его глазами.
Верста, ноги-руки летучие, как у комара. Волосы рыжеватыми пёрышками, недавно только косу отстригла. Веснушки на носу и щеках, брови с хохолком. И глаза совсем не синие, а серые, как небо.
Сегодня как зимнее небо.
***
Брюс работает пожарником. Ну, это пока, временно. Зато общежитие, зарплата и сутки через трое. Три дня он в Рисовальных Классах, готовится к поступлению в Альма Матер.
Обо всём этом Синеглазка узнала по дороге домой. Теперь он всегда её провожает. Они идут пешком по заснеженному Проспекту, и Брюс несёт её портфель.
Он с Юга, отслужил армию и теперь на пути к своей мечте стать художником. Обязательно известным.
Вот увидишь, когда-нибудь по всему миру будут висеть плакаты: «Великий русский художник Брюс Ли».
Синеглазка внутренне улыбается. Ну, какой он русский с таким именем, с такой внешностью? Правда, язык и литературу знает лучше неё. Гораздо лучше. И стихов наизусть море.
Ты у меня одна, словно в ночи луна, словно в степи сосна, словно в году весна2.
Синеглазка слышала эту песню. Но в стихах она звучит по-другому. Будто это не чужие стихи, а его, Брюса. И не стихи вовсе, просто он говорит Синеглазке: «Понимаешь, ты у меня одна, никого больше нет».
Хотя знает, что есть: и мама с папой, и четверо братьев. Но здесь только она. Словно в ночи луна. Которая уже закрепилась в ветках деревьев Городского Сада, пока они друг друга провожают.
Долго стоят в парадной, он дышит на её озябшие пальцы.
Долго стоят в парадной, он дышит на её озябшие пальцы.
А дома тишина, наполненная подозрениями.
***
На полке буфета фарфоровый Будда. Сто́ит легонько тронуть и задать вопрос: да или нет? качает головой вправо-влево, вниз-вверх.
Да-да, кивает Будда, улыбаясь женским накрашенным ртом. Что «да»? Синеглазка и вопроса ещё не задала, а он уже «да». Значит, вопросы не нужны, и так всё понятно. Да.
Едва проснувшись, Синеглазка уже думает о нём, потом в Модельной Школе рисует его портреты, потом они встречаются в Рисовальных Классах, потом бесконечные проводы. А ночью ей снится, как она согревает свои ладони на его груди.
И на другой же вечер
Он расстегнул свою лёгкую дублёнку, спрятал в тепло её руки-ледышки, прижал и сам к ней прижался. Даже через толщу зимних одежд она чувствовала восстание его скакуна. Конь встал на дыбы и готов был мчаться, мчаться. Но упряжь держала крепко.
Потом он ушёл. Синеглазка долго смотрела вслед. Брюс оборачивался и через лепящий наотмашь снег всё прощался: то ладонь мелькнёт, то сверкнут зубы в улыбке.
А ночью она уже мчалась на его коне, затыкая рот пододеяльником.
Буки
Сначала было всё плохо.
Знаешь, а мне завтра шестнадцать стукнет.
Он думал, что больше. Грустный, не смотрит в глаза. Рисует резкими линиями, потом стирает. Губы кривятся: не идёт работа, не-и-дёт.
Он на семь лет старше.
Ну и что?
Ты несовершеннолетняя.
Слово какое-то дурацкое. Значит, прощай?
Я должен подумать.
На другой день встретились в Городском саду, и она не сразу заметила терракотовую фигурку с руками на груди. Стоит прямо на снегу, у Брюса в ногах, небольшая такая, лёгкая. Маленькие груди открыты, ноги слегка расставлены. А рядом букетик холодных бледных тюльпанов. Откуда взял? Наверно, с Родного Юга.
Это тебе. «Юность» Родена. С днём рождения!
И целует её, приподнявшись на цыпочки. Сначала лишь губами дотрагивается, потом ещё раз, и ещё. Они стоят под большим чёрным тополем долго-долго. Дублёнка опять расстёгнута, руки Синеглазки у него под мышками. Он вжался всем телом, будто хочет пройти сквозь неё, упереться в тополь.
А там что делается
Дома поставила фигурку на письменный стол, у лампы. Достала из ящика его портреты. Один, самый похожий набросок углём, положила рядом, в молочную бутылку поставила цветы. Родичи косят глазами, но вопросов не задают, только шепчутся на кухне
***
Сегодня Брюс выходной. Они идут получать паспорт.
В милицию заходит одна. Пока ждёт у окошка, всё гадает, что будет дальше. Будет обязательно, но что?
Паспорт ложится в её ладонь холодной гранатовой корочкой.
Приглаженные волосы, отсутствующий взгляд. Национальность русская. Прописка, особые отметки Семейное положение. Пока никакое.
Брюс встречает у дверей. Он подумал. Он не сможет ждать два года.
Тогда всё? Тогда прощаемся? Прямо сейчас.
Нам не надо больше видеться. Я брошу рисовальные классы. Ведь мне это не так нужно, как тебе.
Ей действительно это не нужно. В Модельной Школе рисовать не обязательно. Главное образы.
Ждать не могу и без тебя уже не могу. Что делать, что делать?
Они идут по Проспекту. Бросают слова в морозный воздух. Фразы тают белыми облачками не могу что делать Небо голубое, и глаза у Синеглазки голубые. Цвета морозного неба.
Дома обнаружила, что у терракотовой «Юности» отбита рука, бутылка опрокинута, нарциссы завяли, а на его портрете снизу надпись: хунвейбин.
***
Это невозможно никогда его больше не видеть. Она пробует на вкус это слово никогда. Горькое, как салицилка, которую ей давали в больнице. Её тогда рвало от горечи, рвало горечью. Нет, не могу больше, говорила она доктору, и ей отменили горькое лекарство.
Я тоже не могу. Не могу без тебя.
Синеглазка будто слышит со стороны свои слова: не могу без тебя
Нет, совсем не то. Она ведь не рассказала ему про разбитую «Юность», мёртвые нарциссы, грязное слово на портрете. Уже тогда решила: раз так, она будет с ним.
Он ничего не знает о том, как прошёл её день рождения. Про подарки, которых не было. Про взгляды и разговоры полушёпотом. Теперь есть они и есть она.
И ещё есть он.
Идёт рядом молча, сосредоточен на носках сапожек: правый, левый, правый, левый И вдруг останавливается и весь лицом, ладонями тянется к ней.