Рекламный блок заканчивается, и на экране появляется дядька с лицом идиота, но в военной форме. «Смирнов, ко мне!» странным для команды отечески-заботливым тоном выкрикивает он. И к нему тут же походкой пацака семенит лыбящийся доходяга. Очевидно, Смирнов. Сейчас, наверное, подбежит и скажет: «Ку». Но нет, Смирнов детским голоском докладывает, что прибыл по приказу и ждёт распоряжений. Дядька выслушивает. Довольно крякает. Делает лицо поумнее. Видимо, таки собирается распорядиться. На заднем плане, за дядькиной спиной, вразвалочку шествует галдящая толпа в камуфляже.
В дверь номера стучат. Я отрываюсь от телевизора и собираюсь сказать «войдите!», но не успеваю. Дверь распахивается, и в номер, не дожидаясь разрешений, входит Паша. Подбородок вздёрнут, руки за спиной, брови сдвинуты к переносице. Длинная широкая майка болтается на нём, как балахон, шорты прикрывают ноги до колен. Секунд пять он изучающе смотрит на меня, изучив, строго вопрошает:
Киснешь в одиночестве?
В ответ я морщусь и пожимаю плечами типа не знаю.
Паша делает несколько шагов вперед. Шагает он как-то странно, я бы сказал, слегка пьяновато.
Будешь? осведомляется Павел, и из-за его спины появляется бутылка.
Буду.
Отдыхать, так отдыхать.
Принимаю бутылку, свинчиваю пробку и отхлёбываю прямо из горлышка. Паша одобряюще кивает, мол, так держать, знай наших и проч. Виски оказывается резковатым, на любителя.
О, у тебя телевизор по-нашему говорит! восклицает Павел. Что показывают?
Кино какое-то.
Я делаю еще глоток, а Паша тем временем сосредоточенно всматривается в TV-картинку.
Дай! ни с того, ни с сего гаркает он и выбрасывает ко мне правую руку с разжатой ладонью.
От этого резкого движения я вздрагиваю и пытаюсь прикрыться, как от удара.
Что? спрашиваю я.
Лицо Павла перекошено в зверской гримасе. Не помню, чтобы раньше видел его таким. Не дожидаясь, пока я соображу, что ему нужно, он выхватывает у меня пульт и нажимает на первую попавшуюся кнопку. Из динамиков раздаётся итальянская речь.
Сняли суки Санаторий для дибилоидов цедит Паша сквозь плотно сжатые зубы и швыряет пульт на кровать. А кирзой по почкам не хотите? А бросок на двадцать пять по полной выкладке?
Вот оно что Воспоминания о былом. Протягиваю Паше бутылку. Он с жадностью припадает к живительной влаге.
Мне-то что? Меня армейская чаша миновала. А вот Пашка хлебнул. Но до сих пор у него об армии всё как-то вскользь и с усмешкой, когда ни спросишь. Мол, ездили куда-то, стреляли из чего-то, ну водку пили само собой вот и вся армия. А тут Наболело, прорвало?
Пойдём что ли? осведомляется Паша, оторвавшись от бутылки. Говорит он уже беззлобно, как ни в чём не бывало.
Куда?
Прогуляемся.
Покинув номер, направляемся к лифту. Паша шествует впереди, пошатывается и припадает на левую ногу.
Стеклянный лифт, скользя по стене здания, быстро уносит нас вниз. Перед нашими глазами мелькает море огней. На улице стемнело, но территория отеля сияет, как рождественская ёлка.
На выходе из лифта сталкиваемся с группкой улыбающихся пожилых людей. Они о чём-то оживленно переговариваются на английском.
Хай! Э вери найс дэй! приветствует нас один из них поджарый загорелый дед в шортах по колено, майке навыпуск и бейсболке. На бейсболке кричаще-красная аббревиатура «USA».
Я киваю, из вежливости отзываюсь:
Хау а ю?
Файн! сообщает дед, и вся компания втискивается в лифт.
Гуляют пенсионеры, произносит Паша.
В его голосе я улавливаю нотки зависти и соглашаюсь:
Да. Нашим бы так.
Помечтай, саркастически хмыкает мой приятель.
Я молчу в ответ. Что тут сказать?
Идём по территории. Навстречу то и дело попадаются отдыхающие. Все улыбаются и приветственно кивают нам. От этого лично я прихожу в некоторое смущение. Непривычно получать знаки приветствия от совершенно незнакомых людей. Проходим по пальмовой аллее. Над нами, цепляясь за стволы пальм, причудливо переплетаясь, нависает пышная растительность, усыпанная экзотическими цветами. Цветы благоухают. Воздух просолен морем и свеж. Я с наслаждением втягиваю его ноздрям.
Твою мать! вдруг восклицает Павел.
Он оступился, но смог удержать равновесие.
Осторожнее! с опозданием предупреждаю я.
Паша выругивается еще раз и идёт дальше, хромая сильнее прежнего.
Твою мать! вдруг восклицает Павел.
Он оступился, но смог удержать равновесие.
Осторожнее! с опозданием предупреждаю я.
Паша выругивается еще раз и идёт дальше, хромая сильнее прежнего.
Что с ногой? спрашиваю я.
Да так неопределенно произносит он.
В конце аллеи показываются ворота, за нами пляж.
Ступаем на песок. Он шуршит и податливо проминается под ногами. Лигурийское море шумит, непрерывно гоня к берегу солёные волны. Налетает ветер. Бесцеремонно и вместе с тем ласково он проходится по моей шевелюре. До чего же хорошо! думаю я и с наслаждением потягиваюсь. Время позднее, пляж давно опустел. Разваливаемся в лежаках под широким плетёным зонтиком на длинной пластиковой ножке.
Долго лежим, смотря в черноту над морем. Где-то вдали тускло мерцают огни кораблей. Над нами, в прорехах сплетенных прутьев, огромные яркие звёзды. Южное небо ночью кажется до страшного близким. Протяни руку обожжёшься о какое-нибудь светило
М-м-м мычит Паша.
Я оборачиваюсь к нему и вижу, как он ожесточенно разминает левую лодыжку.
Болит?
Ага. Дождь пойдёт.
Думаешь? спрашиваю я недоверчиво и ещё раз сморю на небо. Там ни облачка.
Мой барометр не обманешь Ну, если только из-за акклиматизации
Я отхлёбываю из благоразумно прихваченной бутылки. Передаю Паше. Он отпивает и с силой втыкает бутылку в песок рядом с лежаком.
Покурим?
Ну, вообще-то я бросил.
А ну да, припоминает Паша.
Он закуривает. В воздухе разносится дразнящий запах табачного дыма. Я с завистью наблюдаю за приятелем. Курит Паша жадно, глубоко затягиваясь. При этом он необычным для меня образом прячет сигарету в ладони. Даже находясь в метре от него, я не вижу огонька.
В очередной раз выпустив дым из ноздрей, Паша задумчиво произносит:
День рождения.
У кого? интересуюсь я для поддержания беседы. То, что день рождения у Павла через два месяца мне известно, так что повода для волнений нет. Поздравить успею.
У отца сегодня день рождения. Пятьдесят пять.
Юбилей.
Ага, вздыхает Паша.
Так какого ж ты здесь делаешь? Тебе бы на торжестве у родителя сейчас гулять!
Паша долго молчит, мусоля в пальцах окурок. Наконец, бросает его в закреплённую на ножке зонтика пепельницу, переворачивается в лежаке на бок и говорит:
Как из универа вылетел, так и не общаемся.
Из-за учёбы с отцом разругался? удивляюсь я, отмечая про себя, что, оказывается, совсем ничего не знаю о приятеле. Познакомились по пьяному делу, периодически пересекались то тут, то там. Даже не подозревал, что Паша учился в университете.
Да плевать на неё, на эту учёбу, в сердцах бросает Паша. В армию меня призывали после отчисления. Папка отмазать хотел, он у меня влиятельный мэн. Богатый.
И чего? не понимаю я.
Чего-чего! огрызается Павел. Дурак я был вот чего! Баран упёртый. Как это за меня кто-то просить будет? Нет уж! Гордые мы. Лучше пойдём Родину защищать.
Он замолкает. Долго шуршит сигаретной пачкой. Закуривает.
Ну а дальше что? интересуюсь я.
Защитил. По полной программе! Как положено. До самой больничной койки. Едва не закопали.
Ты воевал что ли?
Самую малость.
Я вздрагиваю. По спине пробегают мурашки.
Паша привстаёт, поднимает спинку лежака и закрепляет её в пазах каркаса. Усаживается. Сажусь и я. Мы молчим, не торопясь, смакуя пьём виски. Параллельно я пытаюсь переварить сказанное Павлом. Опять воткнув в песок опустошенную на две трети бутылку, он прикуривает очередную сигарету.
Нет, ты не подумай, что я нытик какой-нибудь, нарушает он молчание. Не жалуюсь я. Это я так радуюсь, что жив остался. Ведь не закопали же. А то, что год на больничной койке, а потом два с палочкой ерунда всё. Мелочи.
Тяжело было? задаю я на сто процентов глупый вопрос.
На войне-то?
Ну да.
Неа, непринужденно бросает Паша. Но ты не подумай, что я бесстрашный герой, просто так получилось, спешит пояснить он. Я там словно во сне был. Типа обкурился и вокруг всё такое нереальное. Паша откашливается и продолжает: То прапор наорёт. А какого хрена? Мама он мне, что ли, или папа, чтоб командовать? То «дедушка» приборзеет, требовать уважения начнёт. Ну что ему сказать? Следующая перестрелка и ты, хрен с бугра, ляжешь. Будут потом разбираться, кто и откуда в тебя стрелял? Здесь не Америка какая-нибудь То лейтёху «чебуреки» прирежут. А он пацан совсем, месяц, как из училища. Паноптикум какой-то