И не заскрипела? Куприн, казалось, завидовал. Знаете не выношу скрипа петель они по типу и способностям различны. Иные и на шее издают.
Скрипит другая дверь на выход. Моя на вход. А шея стерпит всё.
Да, да Грин задумчиво качнул головой, Таможня удивительное дело. Коль не пронесть, не протолкнуть и не исправить. Я видел сон
Постойте а мосты? Куприн будто встрепенулся. Минуло ведь сто лет. Сподобимся ли?
Хоть двести, хоть пятьсот! Позволь героям то, чего не позволялось сливая вымысел с живыми именами, давай им право высшее писать! И править, бичевать. Соперничать и спорить. Как всё пойдет на лад! Повержено бесчинство помрачения. Меняй же стиль, и замысел, и цель! Ведь даже первая любовь не в счет! В зачете только постоянная!
Но время! Время! Столько утекло неужто ли возможно? Грин в радостном порыве повернулся к другу. Столь радикально прозу изменить?
Тот пробормотал:
А что? Готов я след оставить. И пошлость, мох, и плесень под сапог. Мою. Коль время всех к ответу призывать.
Незнакомец вдруг опустился на одно колено и снял уже свою шляпу.
Спасибо вам. Но время-то стоит, в глазах сияла благодарность. Уж четверть века. Но герой объявлен! Страница перевернута. Осталось вписать, впечатать, вбить! Он повернулся к городу. Смотрите!
Что-то зашелестело, зашумело, и вся компания увидела вдруг пирамиды книг на улицах прямых и ровных, бегущих от старых причалов вдаль по русской земле, словно указывая взгляду путь к ее сердцу. Пирамиды начали таять, расползаться и полнить переулки, из которых полился́ свет. Часы же на башне начали бить двенадцать, не двигая, стрелок. Будто оставляя в безвременье целую эпоху.
Как там, в одном фильме Гость взмахнул рукой, время должно уходить торжественно, с боем!
Смотри, Саша! Куприн указал на столик с бокалами перед ними. Да он волшебник!
А что до нас восторг передался их новому знакомому, потратимся на херес счет невелик! Россия оплатила больше. Да пригласим читателей за стол. Они зажда́лись в мути бытия. В наследии имен.
Друзья одобрительно переглянулись. Мужчина развел руки, приглашая невидимых «листателей» страниц:
Прошу вас, вольные, свободные, разумные. Мы вместе возведем мосты!
Грину показалось, будто холодок воздуха шевельнул на голове волосы. Потом снова и снова. Кто-то миновал его, кто-то сочувственно вздохнул, и лишь один остановился, пожимая руку. Писатель в ответ, было, обнял того, но не смог призрачность еще не покинула место, прохожий не стал еще человеком.
Позвольте же начать незнакомец повернулся к нависающей стене дымчатых гор и поднял бокал: Глава первая «Город ноль»!
Друзья замерли от наступившей тишины.
* * *Гроза. Парусники пытаются кормой войти в гавань. Между штурвалами кораблей проскакивают молнии.
Войти?! Кормой? И между штурвалами?! Но молнии всегда бьют вниз.
Нет, нет. Вглядитесь. Идолы просто вас заворожили.
Но такого быть не может!
Не видели горизонтальных молний? Типичная неосмотрительность. Отложите известную пьесу и посмотрите фильм «Вишневый омут13», где режиссер и автор сделали главное в жизни. Схватки между ними обязательны.
Молний? Или авторов?
Подходов. Курсов. Ведь приписка та же Россия. И вы увидите бушприты кораблей. Могучих. Мощных. И вседостижимых.
ГОРОД «0»
Полина плакала молча, опустив глаза. Никто вокруг не мешал делать это. Странному сумасшествию партера, да и всего зала было не до нее. Не мигавшая прежде соседка истошно кричала, выбрасывая руку с платком в сторону сцены. Ей подвывал господин с бородой, что сидел позади. Полина не видела их усыпанный листьями паркет своим желто-красным разноцветьем пробивался сквозь слезы, превращая видимое в сказочный калейдоскоп. Тихий плач одинокой женщины, во второй раз оставленной всеми, посреди бушующих страстей, был также одинок в этом зале. Чувство потери себя, ненужности другим оставалось, как и тогда, у двух плащей и шубки из альпийской козы, когда исчез Андрей, затем ее подруга, когда задалась вопросом: всё ли у нее в порядке? Вопросом, который не был замечен супругом, как и сейчас слезы Таков неумолимый закон, оставляющий не замеченной в мире тихую боль женщины. Никем.
Палантины и фраки, которые удивляли нашу героиню минуту назад, уже не трогали ее. Мысли были далеко.
Палантины и фраки, которые удивляли нашу героиню минуту назад, уже не трогали ее. Мысли были далеко.
«Дима, Димочка, сыночек» прошептала Полина.
Семнадцатая страница чуть шевельнулась и вздохнула.
Вдруг шум снова прекратился. Тишина, такая нужная, столь необходимая сейчас, заставила медленно поднять голову.
Пара на сцене опять застыла в нескольких шагах от своих контуров, оглядываясь на них, будто сожалея. Девушка, похожая на Лену, исчезла. Немигающая соседка, подчиняясь общему оцепенению, откинулась назад. Всё замерло, будто и не было того промежутка, в котором случилось, обрушилось, смело́. В котором она пропала. Однако отчаяние не покинуло, а просто изменилось стало безразличным в женской беспомощности.
Вот видите, достаточно одной театральной паузы, одного шага и самое бурное течение, увлекавшее вас прежде, останется в прошлом.
Голос, тот самый с бульвара Гагарина у Ангары, мягким баритоном заботливо дал о себе знать. Оцепенение сняло, как рукой. Это был он! Господин рядом, с рукава которого свисала паутина без единого листочка, оказался мужчиной, что взял руки женщины в свои тогда, на набережной. Но не забытой во времени и далекой «набережной туманов»14 с ее печальным финалом, а на другой набережной надежд, где обязательно случается в жизни побывать каждому, но распознать дано немногим.
Вы вы тоже замирали? шепотом, словно боясь спугнуть мгновение, в котором нашлось место не только ей, спросила наша героиня.
О, да. Замираю. Когда перо в руках у вашего знакомого. В благоговении. Со страхом за результат.
Знакомого?
Пустое. Он отмахнулся и указал на рукав: Взгляните на эту паутину, я ждал вас почти весь тринадцатый месяц в котором не бывает листопада. В своем. Только здесь мы можем говорить на равных. Но он заканчивается.
Полина покачала головой: Помню вы сказали да разве ж может быть всё в порядке.
Значит, бульвар Гагарина все-таки то место. Мужчина улыбнулся. А теперь мы пойдем искать особые розы, которые распускаются без шипов.
Да кто же вы?! глаза женщины светились нечаянной радостью.
А другие слова помните? «Это не самое худшее в жизни». Согласно им для того я и здесь, ласково глядя, ответил незнакомец. А кто мужчина загадочно улыбнулся. Безвременно исполняющий роль мужа. и, видя удивление, поправился: не вашего. Я тот, которому пока можно всё и который «там», он кивнул назад, всегда находится в зале ожидания. Самом удивительном под небом зале рядом с набережной.
Он встал и поднял локоть.
Руку, мадам.
Пара медленно вышла из театра.
Пустынная улица обдала прохладой и тишиной. Вечер угасал. Унылый свет рекламы, редкие огни окон, мигающий вдали светофор вот и всё, чем встретило их странное безлюдие тишины.
С минуту оба шли молча. Ощущение какой-то незавершенности, незаконченности картины вокруг, подступило к Полине легким недоумением. И тут нашу героиню осенило: город не наполняла жизнь. Он застыл. Ничего не двигалось, не проезжало, не слышались голоса. Нигде. Будто всё однажды умолкло, а немые вскрикивания светофора лишь стоны сочувствия ей. Будто светофору знаком этот путь, как и люди, познавшие его.
Где мы? тихо спросила она.
В городе Ноль.
Город Ноль?! Что это?
Город героев. Ими здесь становятся.
Каких героев?
Удивительных, необычных героев. Одного романа. Неподвластных закону жанра.
Удивительных? Жанра?
Который выдумали сами люди. Исключительности некоторых наций и неразумности других. Ведь мы всегда были причастниками самой великой постановки мира. Где широкие, невероятно красочные мазки Автора, перемежаясь с нашими, еле заметными штрихами, создают ту великую путаницу, в которой одни народы, наблюдая за другими, полагают, что находятся в зрительном зале, откуда окриком или овациями можно править жизнь подмостков. В то время как другие на сцене, готовы поклясться в том же. Понимание высокого равенства доступно не толпам, а лишь одному, но каждому. Стоит только захотеть. А площади не подозревают об этом и не устают искать в себе признаки первых. Легко меняя уговоры на окрик, орала на мечи, а историю на выдумки проходимцев. Забывая великую роль каждого этноса в ней. Но заставить дышать одних под счет других никому и никогда не удавалось. За осознание такой простой истины крикуны всех времен, став лидерами стран и народов, платили идолам баснословную цену. Миллионами жизней. И всякий раз у крикунов отказывала память.