Он вдруг тряхнул головой и добавил похожим слогом:
Как змей когда-то подменил цензуру заповедей полною свободой, которой нет и быть не может в этом мире. Ради нее позволив убивать.
Стоп, стоп, стоп! Куприн вытянул вперед руку. Это слова другого героя! Не путайте, милейший!
Спасибо, неожиданно бросил тот. Герой и виноват, поверьте. Глаза гостя нездорово заблестели, румянец выступил на щеках. И сегодня, сейчас, эти легаты, новые Иуды заманивают нас ею, втаптывают в грязь, уже, казалось, смытой памятным потопом. Новый замес из костей и крови наших поколений готовятся залить они в фундамент будущих постаментов. Будущих имен, будущих идолов, с единственной целью пленить наших детей, напоить зельем, растлить и погубить.
Тут он будто очнулся, замолчал, глаза потухли.
Ну, ну что же вы? Продолжайте геройствовать и корчевать. С поправкой, конечно, Грин оглянулся на друга. И, кстати, уж не нас ли, грешных, в легаты?
Простите, снова на удивление спокойно реагировал гость. Глаза уже смотрели прямо. Я случайно махнул страниц семьдесят увлекся. Хотя, тут правы вас тоже.
Грин даже слегка опешил: незнакомец не пытался быть вежливым. Он уже набрал воздуха в грудь, чтобы ответить на дерзость, но тот опередил.
И себя. Себя туда же и конечно тоже.
Грин выдохнул:
Бог с вами
Что до «бегущей» Не уловил тот взор системы в череде уроков безрассудства. Приходится вправлять хрусталик.
Друзья снова переглянулись.
Семьдесят страниц назад? лицо Куприна, уже без улыбки, вытянулось в притворном удивлении. Шансы гостю оставляла привычка искать оправдание прежде вопроса.
Незнакомец заметил это, но твердо повторил:
Приходится вправлять и поморщился. Было видно, мужчина старается что-то преодолеть: И постаменты надо бы сдвигать, и темы. Удерживать на нужном месте силой: одних в отхожем месте, других в урок и опыт, чтобы отрезвить. К предметам сила допустима, он поджал губы, ища форму помягче, словно боясь упустить шанс. Я предлагаю вам добровольно оступиться вместе, повторяю. В надежде на прощение. Ведь дело вами сделано, стрела попала в сердце. В мое, по крайней мере.
Наша? изумление Грина было ожидаемым: романтик сторонился прагматичности, как и резвости мысли.
Точно в сердце.
Эх как приятна лесть, дружище жаль, не часто, Куприн всё понял и, уже скоморошничая, потер руки.
А меня смущает! настаивал сосед, удивляясь другу.
Да ладно, Саша! Грин толкнул его в плечо. Всё правильно. Неужто не видишь гость чудит и просит одобрения. Иль помощи?
Он искоса глянул на мужчину. Тот кивнул.
А вот способ? И откуда сила?! Вправить? А уверенность? Не навредить? руки Куприна снова нашли карманы и вызывающе оттопырили их. Развейте сомнения, он начал раскачиваться на носках: движения тела говорили о привилегии ставить вопросы.
Нашел в оттенках, я упоминал. И пробовал. Их, если все собрать, чистейший выйдет цвет белее вашей шляпы. В нем слиты вместе правда и любовь всех площадей, дворцов и подворотен. По белому листу вот мой подарок людям. Начать сначала.
А негодяям? А гонителям добра? вмешался Грин.
Всенепременно, как вы говорите, им. И первый лист готов в объявленном герое! Нашего времени! Черед моей стрелы. В то самое болото.
Ну, ну! Помните не каждая лягушка может стать принцессой, автора «Бегущей» посетил сарказм.
Я знаю, гость не смутился. Есть и подтверждение:
Широ́ка российских поэтов палитра,
Иные истерлись уже имена.
Но тысячи новых, откушав пол-литра,
Ликуя, крапают херю дотемна11.
Да, кто не рискует, тот уже не пьет. По нынешнему-то. Куприн погладил гладко выбритые щеки.
Согласен. Кто головушку жалеет, каждый день от страха блеет. Незнакомец опять виновато пожал плечами.
Ну что ж, оправданная вольность, дружище! «Костюм» устроило объяснение. Настроение хозяина белой шляпы принимало всё иначе, нежели друга. Тот все еще был подавлен. Да-а-а! В точку! Покукарекаем? Вроде в тему? он толкнул Грина в бок. Годик-то, красного петуха! Давненько я не брал в ручонки шахматишек. Сыграем? и уже серьезно молвил: А и впрямь сегодня что-то новенькое. Как тебе? Всё не Бунин откроешь, вспомнишь и расквасишься.
Боюсь и согласиться Грин улыбнулся впервые с начала разговора.
Незнакомец меж тем, играя маской смущения, раздумывал над словом «шахматы». Над игрой, где невозможно сделать два хода подряд. Как применить это к страницам.
Положим, где-то он прав, Куприн хмыкнул. Руки медленно покинули карманы. Но только где-то, в чем-то. Как тебе, Саша: «Пора и силой чтобы отрезвить». Сдается, в этом что-то есть от «поединка». Хотя иным бы лучше посидеть в сортире, а не стоять под небом, тень бросая. Скажу как подпоручик прямо: досаден тот убыток от имен на провокацию толкают постоянно. Меня вчера. А вас, как понял, нынче. Моя рука здесь с вами. Он потянул шляпу, отбросил назад волосы и перевел взгляд на море: стая горластых чаек кружила над пеной у бетонных кубов вдоль мола, высматривая добычу. А вот об экономии деньжат как помнится и снова повернулся к другу, это по мне предложение сгодится. Как? Примем?
Что? Херес?
Предложение.
Друг растерянно кивнул.
Знаете, а я люблю «раскваситься», вставил незнакомец.
Откуда такое чувство?.. растерянность отступала. У вас? И там? Грин кивнул гостю за спину.
Потому что «запах антоновских яблок возвращается в помещичьи усадьбы».12
Ну, коли так, пожалуй, согласимся. А? Дружище? заторопил Куприн, в нашем деле без «яблочек» никуда. Со времен Рая. Не распознать и подающего без хереса.
Грин развел руками:
Напиток сей повыше, чем потребность. Спутник прозы!
Ну вот. Романтики меня признали, улыбнулся незнакомец. Так?
А я ведь тоже, вроде согласился? Куприн притворно насупился.
Да вы со мною с первого листа. Но сегодня убивают не так элегантно, как на дуэлях куда изощренней. Обман-то в оправдании «свободы». Хотя он был в дуэлях и тогда. Порой в причине. А порой в процессе. Так что раскладывать всё надо по частям и всех.
Раскладывать? Догадываюсь вы беретесь?
Да уж. Засу́чил рукава
Ну, батенька вы и в самом деле не промах! Грин покачал головой.
Так пьем? Или болтаем? армейская несерьезность Куприна спасала. Слова говорили о примирении.
Как обещал. Вперед! воскликнул гость, меняя тему. Замечу, херес единственное сухое вино в мире, крепость которого достигает шестнадцати градусов! А течет он, нет, стекает в тысячи бокалов, где отдает до капельки. И всё. Он в этом схож с писателем России, господа. Немного беспощаден, резок, горек. Он совести сродни. Мужчина глянул на Куприна: А шляпа-то не ваша, подпоручик.
Крепость? В градусах?! почти в голос воскликнули друзья.
А может, в убеждениях? настроение Грина поменялось окончательно. Он улыбался.
О! В убеждениях она ликует! Крепость. Ей не до чаши искупления вины.
Не понял? Ну а крепость веры? Романтик не унимался. Напомню вам трагический исход серебряного века. Когда лишь градус.
Согласен. Вот еще оттуда: отец Набокова был автором указа об отмене смертной казни в России. В революцию либералов, февраля семнадцатого. А через три месяца ратовал за нее же по причине отказа солдат воевать. Так смерть чужая, подчеркну чужая!.. становится ценою совести. А гуманизм пасует, коль места вере нет. И там и там накал, и градус и решимость. Но результат молчание и палубы. Трагедия трагедий. Незнакомец кивнул на море: Они оставили на пирсах только след, унылые платаны всё уснуло. Спасаясь от «отцов». А слезы матерей разбавили волну. Не поверите, Черное море не такое соленое, как другие, именно поэтому. Слишком много горя приняло оно, слишком мало, чем могли помочь ему люди. Да и глаза книг, предвестников беды, никто не замечал. Книги утопили. Как и загнанных лошадей. А ведь они кричали: Куда ты мчишься, Русь?! Куда несешься ты?! Испили. Похмелились. Что ж пора! Сегодня же! Сейчас! Не дать беде загнать литературу. Не дать вернуться шляпам и вождям. Пора будить не только пирсы душу. Чтоб плавились все камни постаментов.
Постойте, постойте, вы знаете, где глаза книги?! Грина услышанное поразило. Искал всю жизнь
Надеюсь, разглядел. Если вы делите вину, ошибки. Героев и людей. Им порой очень больно, страницам если автор вор. И больно вдруг ему, коль вора пригвоздил. Мне удалось открыть двери старой царской таможни. В одном городе. Поддалась. Зайдем же вместе там архив. Всех шрамов на душе у каждого из нас. Всех тайн. На полках пыль. Следов исправить нет.