Пристроенные лестницы и площадки с бельевыми веревками у квартир источали дух прошлого, напоминая дворики старой Одессы. Посреди двора, на табурете, стоял патефон, игла которого «царапала» изгибистый винил. Звук шел оттуда. Полина подошла ближе, и шипение сменилось низким, с подвыванием голосом:
Какой-то странный город за окнами лежит,
Видений нить живая пугается, дрожит.
И тает паутинка в тумане голубом,
Меняя образ дивный на сумрак за окном.
О сон! Куда уносишь ты бренность бытия?
Кому ты жизнь пророчишь? Оставь, она моя.
Постой, верни виденья, открой мне что они?
Не уноси забвенья, любви не примани.
До нее дошел смысл только последних строк. Замерев в недоумении, она продолжала стоять молча. «Подвывание», то усиливаясь, то пропадая в посторонних шумах из-за ветхости винила, превращало конец каждой строфы в шелест, будто кто-то мял тонкую восковую бумагу. Но вот раздался щелчок, игла соскочила, и патефон зашипел. Это продолжалось около минуты, затем «подвывание» вернулось:
Какой-то странный город за окнами лежит
И вдруг позади она услышала крик:
Полина!
Холодный пот обдал спину. Голос Елены вырвался откуда-то из арки, заставив сердце заколотиться. Женщина обернулась и увидела подругу. Яшмовые стены позади, блики водопада дополняли сюрреализм картины. Она что есть мочи закричала:
Ленка! Сюда!
Полина бросилась вперед, но проход уже чернел пустотой. Эхо собственного голоса она узнала не сразу, потому как крикнула совсем другое.
Не нужно сожалеть об ошибках, донеслось из глубины. Напрасно ожидая, будто сожаление когда-то перевесит их притягательность.
Голос угасал с каждым словом, и последнее было сказано почти шепотом. Будто невидимый источник отдалялся. Он таял вместе с уверенностью, слышала ли Полина что-то вообще.
Оглядев двор еще раз, мать, жена и подруга медленно побрела прочь, оставляя позади не только лестницы и бельевые веревки, но и старую пластинку заботы о близких, пустые разговоры с подругами и даже шубку из альпийской козы. Полина уже понимала, что там, откуда она пришла, все идет по-прежнему, одинаково. Чередуя утренний кофе, хлопок двери за сыном, работу, на которой не все ладилось. Звонки, сериалы и суету среди вешалок бутиков. Всё это «прежнее» оставалось в сумраке проходной арки, угол которой, породив те самые обстоятельства, избавил ее от последствий. Жизнь почему-то временно давала ей передышку.
«Ши-ши-ши-ши» звук винила быстро стихал и, наконец, угас.
Остановившись у дома с покатой крышей, наполовину скрывающей окна второго этажа, перед мостом над речушкой, она увидела табличку с медной патиной: «Старая царская таможня».
Зачем я тебе? прошептала женщина и потянула ручку двери та поддалась.
ЗЕРКАЛО
«Медвежий угол, назидательно произнес рослый сорокалетний мужчина с округлым и румяным лицом, больше похожий на игрока в баскетбол, чем на профессионального охотника. Он обращался к Бочкареву и Самсонову. Ходите только вдвоем нынче их много что-то».
Леонид Кузьмич Амосов, управляющий строительным трестом на севере области, вмещающей три Франции, был спокоен всегда. Здесь, в девяти сотнях километров к северу от Иркутска, у верховьев Нижней Тунгуски, охотился еще его отец Кузьма Аверьяныч коренной сибиряк, не мобилизованный по брони на фронт в сорок первом. Армия нуждалась не только в снарядах, но и в мясе, рыбе и прочих дарах матушки тайги. Благо, владения последней простирались на три тысячи километров на запад и столько же на восток. Причем, до ближайшей деревни было дней десять ходу: через непроходимые болота, неглубокие речушки по распадкам голубеющих в утренних туманах сопок, покрытых кедрачом да березой самой верной российским просторам и самой выносливой, как и живущие на них люди. Тайга, эта зеленоглазая царица Сибири, с радостью привечала на своих бесчисленных тропах геологов, охотников и прочий бродячий люд, рассчитывая на новых искателей приключений, влекомых ее щедростью и красотой.
Именно у брошенных геологами пару лет назад трех новеньких «камазов» и остановился, рыкнув, вездеход с нашими героями, которые с удивлением смотрели на автомобили, груженые покрышками.
Леонид Кузьмич на этом чуде техники, гусеницы которого избороздили пол Эвенкии, забрасывал к базовому зимовью, что в двадцати верстах отсюда, припасы на время предстоящей соболиной охоты и зазвал друзей побродить с ружьишком, подышать свободой ни где-то под Парижем, а здесь. Не придуманной, а живой, широкой и честной, как душа этих просторов. Пока с напарником они починят крышу и подготовят «базу» к основному заезду через две недели.
По «зимнику»17 в позапрошлый год заблудились. На Ванавару тянули, напарник, водитель-универсал, кивнул на «камазы». Людей вертолетом вывезли, а стекла медведь покрошил искал сгущенку.
Чего же потом не забрали?
Богато живут, тот махнул рукой. Пойду, масло проверю.
И направился к вездеходу.
Амосов тем временем осматривал кабину дальнего грузовика.
Они видели сегодня несколько зимовий с выдранными окнами. По традиции, уходя, охотник должен оставить припас для какого-нибудь бедолаги, его последнюю надежду. «Бедолагой» в одночасье можешь стать сам бурные объятия рек давно перестали считать унесенные рюкзаки, снасти и ружья. Этот-то припас и влечет хозяина тайги. Ну, а если доведется сыскать сгущенку, удовольствию «косолапова» можно только позавидовать.
Дальний вообще в полном порядке, кабина цела заводи и вперед, Амосов подошел к друзьям. Ладно, переночевать есть где, он кивнул на избушку у небольшой речки внизу. А завтра назад, двадцать километров на юг, до поворота на базу, помните, где зарубки?
«Не проскочим»! отвечал Самсонов, улыбаясь, и посмотрел на Бочкарева, который был почему-то серьезен.
Ну, ну.
Через несколько минут напарник, вытирая руки от смазки, весело бросил: готово!
Так только вдвоем! крикнул Амосов, хлопая дверцей кабины.
Гусеницы лязгнули, рев двигателя начал удаляться и, наконец, затих меж сосен.
С двумя ружьями, думаю, не страшно, бросил вслед Бочкарев.
Не скажи, медведь, если захочет, обязательно «скрадет». Мне Серега рассказывал. Человек в лесу беззащитен без собаки. Нюх не тот Ладно, пойдем, кинем вещи в зимовье, да прощупаем вокруг может, рябчика какого на вертеле сварганим. А то вечереет. И дровишек подсобрать надо бы.
Слушай, Амосов-то оборотистый мужик и вездеход, и должность сам себе хозяин. Хватка, одно слово! восхищенно покачал головой Виктор.
А то! Потомок Ермака! Пошли, что ли.
Они вместе направились к низенькой избушке в десятке метров от переката ме́ста, где речка мелела, раздаваясь вширь. Собрав на поляне сухие веток для печки и бросив рюкзаки, они с ружьями двинулись вглубь леса. Самсонов уверенно ступал впереди. После пяти минут ходьбы он остановился.
Что-то не нравится мне здесь слышь, тишина какая.
А какая должна быть? Виктор, понимавший в альпинизме гораздо больше, нежели в охоте, замер у кустов позади.
Мертвая. Птички не поют, Самсонов глянул на вершины деревьев. Ты вслушайся. Полная тишина.
И что это значит? Без жаркого? Глухаря заварим, чего жадничать?
Они подстрелили птицу еще утром, по дороге сюда.
А может, рядом кто ходит. Птицы тогда смолкают. Пережидают.
Ты брось нагнетать-то. И так не по себе.
Да ничё, просто темнеет, а то можно бы и дальше пройти. Вон ольхи да березы сколько самый корм рябчику.
Ешь ананасы, рябчиков жуй день твой последний приходит, буржуй, пытаясь бодриться, ответил Бочкарев. Пусть жирует птаха.
Хай живе, так и быть, давай обратно. Чай еще закипятить надо.
Самсонов снова двинулся первым. По мере приближения к реке настроение поднималось. Они весело обсуждали впечатления уходящего дня.
Послушай, а напарник-то ловок на руки сколько глухарей набил! Мы только за ружья, а он уже рычаги бросит и бах!.. бах!
Да, и копылух18 полкузова. А у них мясо не-е-ежное, тает! «Рукастый» дядька. Редкий экземпляр.
А гусеницу как чинил? Да с таким в тайге не пропадешь!
Гусеница что. Вот фрикцион полетит! Амосов его шофером лет десять держит. Вместе и охотятся. И глаз алмаз. Рассказывал, как-то по снегу уже на лыжах идут, видят в километре по склону мужик на их участке промышляет. Гребет себе хоть бы хны. А за это в тайге можно поплатиться. Я слышал, лет пять назад пара молодцев то ли выходили откуда, то ли зачем еще зимовья грабили да жгли. Так одного нашли к дереву привязанным. Чуть не помер от голода. А второго ищут до сих пор.
Нашел что вспомнить!
Так вот, они было к этому мужику, а напарник-то и говорит: постой, мол, что-то не то. Пригляделись, а тот к колоде подошел да под нее поднырнул, а не перелез. И дальше почапал. Медведем оказался.
А его они не трогают?
Да почему! Только готовиться надо, дело-то серьезное. Мишка лошадь на скаку догоняет.
Да ну!
Точно. Амосов рассказывал, в детстве видел. Как пожар верхом пойдет, вся живность спасается, а бегут, случается, вместе. Оттуда и знает. Сильный зверь. Я пару лет назад смотрел передачу, как один пижон, из бизнесменов, на медведя с рогатиной ходил, а для куража просил друзей снимать на камеру.