Но жизнерадостного задора штатных запевал в колонне как-то, пусть и малодушно, но всё же не поддержали, и теперь лишь время от времени то тут, то там изредка раздавалась громкая болтовня или смех учащихся, но и он вскоре сам собою умолкал, и вновь в ушах звучала тяжёлая поступь тысяч людей. Но все понимали, чуяли собственной печёнкой, что стержневой вопрос последних дней расплескался повсюду блеклым осенним туманом да навязчиво звучал в устах, распознавался в хмурых бровях и в истомлённых глазах. Даже порой чудилось, будто вся неизъяснимая человеческая сущность, сотворённая бездушной природой, то ли неведомым Богом, проклинаемым советской властью, и отрицаемым бесчеловечной эволюцией, а то ли той самой новой троицей в лице Карла Маркса, Владимира Ленина и Иосифа Сталина, так восхваляемой учёными и политиками, безмолвно вопрошала перед чёрными очами грядущей неизбежности: «Доколе будем отступать? Сдадут ли Москву?»
Но вырывались из уст студентов лишь робкие вопросы:
Куда идём-то?
А знает ли кто, что там нас ожидает впереди?
Преподаватели твердили:
Движемся на запад. В сторону деревни Ельня.
А где это? Далече?
Кто ж его знает-то
А навстречу колонне всё прибывали беженцы: словно весенние ручьи-потоки они тянулись струйками по обочинам, усталые и с озабоченными лицами, пахнувшие потом и пылью, но всё равно радостные, что успели раньше выскользнуть из зоны нестерпимых боёв и не угодили под немецкие пули и осколки, хотя и прятали эту животную радость под козырьками кепок, запахнутых платками. Утомлённые лошади едва тянули подводы с нехитрым скарбом, стариками и маленькими детьми. Но большинство несли в руках свои узлы или вещмешки на худых плечах, изредка попадались люди, сами впряжённые в тележки. Несмотря на усталость, беженцы торопились и с нескрываемой надеждой смотрели на колонны красноармейцев, идущие им навстречу с молчаливой мольбой, читаемой невооружённым глазом в каждой морщинке: «Остановите наконец-то фашиста!»
Вот и мобилизованный студент Московского строительного техникума имени Моссовета Саша Чистов, как все, топал в той колонне однокурсников по пыльному шляху в сторону захода солнца. Всегдашнее бодрое настроение улетучилось ещё за день до отбытия сюда, на дальний край Московской области, ведь он не успел получить долгожданные письма от родных. Парень переживал, что неизвестно теперь, когда узнает, что творится в далёком селе Марково на Чукотке. Призвали ли отца в армию? А приспела ли на нерест серебристая кета кормилица, что спасёт от голода людей и собак? Да как там урожай на мамином огороде, ведь от него зависит, как семья переживёт долгую арктическую зиму с лютыми морозами, диковинными для здешних мест, доходящими аж до пятидесяти градусов по Цельсию, а ещё и с пургой? Ведь переправить из столицы письмо сюда, за Можай, будет просто некому: общежитие словно вымерло с убытием студентов на строительство московского рубежа обороны.
Но тут между рядов учащихся зигзагом прошёл пожилой учитель черчения, щуря близорукие глаза, напомнил ребятам, что всего-то в нескольких вёрстах отсюда, на западе от дороги, и находится то самое Бородинское поле. Он то и дело махал рукой, указывая на дальний лес, за которым под сенью хмурых орлов, имперского и французского, раскинулось поле давней брани французов и русских, где никто никому не уступил в доблести и героизме. Студенты заулыбались, словно припомнили что-то родное и близкое, а в их глазах озорными искорками заиграли солнечные зайчики. Проходя чуть в стороне, Саша только и расслышал слова педагога, обращённые к ребятам из соседнего ряда:
Другая тогда была война-то: за бесчестье считалось грабить мирное население, а тем более обстреливать дома простых жителей. Только в случае самой крайней нужды или там голода Да только проклятые германцы в Первую мировую поломали все военные устои своими отравляющими газами и дальнобойными пушками, из которых рушили кварталы простых горожан в том же Париже.
Комсорг группы Юра Сергеев напряг крепкую спину и незаметно сжал маленькие кулаки, крикнул:
Андрей Аристархович, получается, зверствовать первыми начали не фашисты?
Да, Юра, так и получается, собственно, немецкие вояки в 1914 году и развязали мировую бойню, заодно перекроив под себя европейские военные традиции в отношении мирных граждан, а проклятые нацисты только довели всё до логического конца, потому и бомбят наши города и деревни, расстреливают советских граждан.
Он умолк и ещё несколько минут шёл со студентами, стараясь заглянуть им в лица, словно выискивая молчаливую поддержку или робкие приметы согласия с его словами, но парни чувствовали себя неловко и, смущаясь, отворачивались. Они хорошо помнили судьбу учительницы литературы Нелли Богдановны в белом кружевном воротничке, на уроке высказавшейся с благоговением о поэзии Гёте. Хорошо ещё, что её просто по-тихому уволили из техникума с формулировкой за «низкопоклонство перед Западом», а не отправили в потные лапы чрезвычайной тройки, там бы она долго икала, поминая в лагерях о своей любви к поэзии.
Может, кто хочет попить или перекусить? тем временем спрашивал Андрей Аристархович. У меня есть, подходите не стесняйтесь. Если кому плохо, не забудьте, что в конце колонны у нас находится фельдшер Зинаида Петровна.
Спасибо, мы знаем.
Саша тоже хотел что-то сказать, ведь он столько читал о далёкой, теперь почти забытой войне 1812 года, в детстве впитывая как губка любое упоминание о кирасирах в блестящих на солнце шлемах и латах, об уланах с султанами на шапках. Наверно, в библиотеке села не оставалось ни одной книги, которую он не прочитал бы пару раз из-за упоминаний о войне с Наполеоном. Но отрочество его миновало, по капле скатилось в полноводный Анадырь вместе с растаявшими колючими снегами, более смахивавшими на мраморную крошку, чем на здешний московский снег. И вот теперь он сам шагает навстречу пока ещё невидимому врагу, чтобы до кровавых мозолей рыть рвы и укрепления против танков да также окопы, блиндажи. Как и тогда, сто лет назад, егеря тоже возводили редуты и флеши для обороны от неприятеля. Но недалёк тот час, когда он, девятнадцатилетний комсомолец, уже самолично сразится в своей войне и будет биться до кровавых пузырей, и если бы не комсомольская путёвка, по которой он обязан закончить техникум и вернуться на Чукотку, то он бы наверняка уже воевал с ненавистными фашистами в полях под Смоленском вместе с такими же, как он, верными сталинцами. А что может быть лучше, ведь не зря народный комиссар иностранных дел Молотов ещё 22 июня произнёс в обращении к советскому народу: «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами»? А может статься, он давно бы погиб смертью храбрых, в штыковой атаке поймав грудью пулю или осколок на вздохе, и лежал бы среди помятых гусеницами танков, полевых ромашек и васильков. «Ну и пусть! Зато как все! В целом мире нигде нету силы такой, чтобы нашу страну сокрушили с нами Сталин родной, и железной рукой нас к победе ведёт Ворошилов!» напевал про себя Саша, и сразу ему чудилось, как за его спиной встают роты и батальоны отважных героев, готовых сражаться с ним плечом к плечу.
К вечеру колонна наконец-то прибыла к месту назначения. Смеркалось, всех разместили в деревне по домам. Саша с четырьмя однокурсниками, доев сухой паёк и хлебнув из котелка бледного чая, устроился на сеновале во дворе крестьянского дома. Хозяйка молча вынесла им укрыться старые одеяла и, пожелав спокойной ночи, ушла в дом стукнув дверью.
Так начиналась новое житьё-бытьё студентов московского техникума, до этого изредка бывавших за пределами столицы, на самом краю Московской области, уже где-то рядом с фронтом. Саша из-за непривычного положения долго ворочался на сене, изредка открывая глаза и глядя в бездонное августовское небо с крупными звёздами. Кто-то сзади дотронулся до его плеча.
Кто там? поворачиваясь, спросил парень.
Тихо, ребята спят. Это я Юрка.
Понятно. Что хотел-то?
Чистов повернулся к говорившему, но в темноте не смог его рассмотреть. Он только приметил, как блестят тёмные глаза и зачёсаны назад чёрные кудри.
Сухарь ты, Саша, а не комсомолец. Может, ты скрытая контра или троцкист, а? Или прибыл к нам с Чукотки в качестве японского или американского шпиона? В нашем кабинете географии я несколько раз разыскивал на карте твоё Марково, нету его, вот хоть убей.
Не там искал. Подскажу: 64° северной широты, 170° восточной долготы.
Да шучу. Я ведь всё-таки комсорг нашей группы и не раз штудировал твоё личное дело! Ты из наших, рабочих, твой отец охотник в совхозе, да и мать активная труженица, внедряет передовой опыт выращивания овощей за Полярным кругом. Да, вижу, ты тоже не промах, стараешься: комсомольские собрания посещаешь, занесён в групповой актив, потом делал в январе доклад о Павке Корчагине, ребятам, помню, очень понравилось, как ты и сам чуть не расплакался. Какой ты шпион. Ты похож на доходягу, хотя крепкий парень, но здесь отъешься на свежем воздухе. Обещают хорошо кормить. Я вот хочу попить парного молочка, говорят, укрепляет здоровье, а оно нам еще сгодится!