Сашка.
Ты никакой не Сашка, ты Александр. Как отца зовут-то?
Виктор.
Вот, Александр Викторович, привыкай. Далеко пойдёшь, если проклятая война не остановит. Несчастное твоё поколение, слышу сердцем: выкосит вас подчистую вторая германская.
Наверно, замялся Саша, не зная что ответить.
А меня Егор Кузьмич кличут. Запомнишь?
Так точно, товарищ сержант.
Молодчина. А что у тебя с руками?
Да мозоли вот потекли.
Что ж вам, бедолагам, рукавицы-то не выдали?
Не знаю.
Погодь, девчонка тебе помощь окажет, у нас есть спиртяга в аптечке, а на ночь приложишь подорожник. Янка, бери аптечку и дуй ко мне!
Егор Кузьмич отвернулся, ища глазами неведомую Яну, а заметив, крикнул:
Давай-давай!
Одна из девиц обернулась, отложила кирку и ответила:
Иду-иду, только сумку возьму.
Через пару минут подошла девушка с брезентовой сумкой. Из-под белой застиранной косынки наружу выбились пряди каштановых волос, а карие глаза серьёзно смотрели на мужиков.
Что случилось, Егор Кузьмич? Я ответственно вам заявляю: я более никакие операции проводить не буду, ведь я не настоящий медик, а, как говорится, самоучка.
Яночка, не гуди аки пчела над ухом старика. Ну вскрыла пару чиреев у деда, так сказать, на мягком месте, но ведь всё зажило, что вспоминать-то, подмигивая Чистову, ответил сапёр. Не поверишь, Александр Викторович, рука у неё лёгкая, да и сама она раскрасавица.
Только вот счастья нету. И ещё, умоляю вас, перестаньте шутить, дядя Егор.
Да ещё мамка говорила: не родись красивой, а родись счастливой. Ладно, Руднева, только обработайте мозоли нашему горе-строителю.
Длинные пальцы дотронулись до садящих ран парня и вдруг замерли. Около уха спросили:
Вам так не очень больно?
Да нет.
Ну тогда терпите, гражданин комсомолец.
Она обработала раны, незаметно дуя на розовые мозоли, и, бережно промокнув их спиртом, забинтовала.
Вот и всё, сказала она, глядя на побледневшего студента, ее глаза внимательно обозрели парня. Вечером ещё можно подложить подорожник. Если что, приходите завтра на перевязку.
Спа-си-бо.
Саше не хотело отходить от девушки, и он принялся лихорадочно придумывать повод встретиться ещё раз.
Яна, а вы любите шоколадные конфеты? Мне в благодарность за, так сказать, заботу хотелось бы вас попотчевать сладеньким.
Девушка впервые усмехнулась, и две забавные ямочки явились на обветренных щёчках.
Конфеты? Да ещё шоколадные. Угостите, гражданин комсомолец, а то в нашем постном меню давно не водилось ни шоколада, ни какао.
Замечательно, я что-нибудь придумаю.
Сапёр внимательно посмотрел на помощницу.
Язык твой ведь это твой самый первый враг, Яна. Сколько раз я тебе доходчивыми словами втолковывал: не язви. Тут повсюду чужие уши и глаза. Хочешь поскорее вернуться на лесозаготовки, или соскучилась по бараку?
Вокруг Чистова пахнуло беспросветной тайной или просто какой-то колючей неизвестностью, от которой бегут мурашки по спине, и Саша отпрянул в сторонку, мол, я сам по себе, чтобы не слушать сторонние разговоры, как было принято в те времена, и желая заодно хотя бы прийти в себя. Да и, что там говорить, лишний раз не хотелось выказывать своего страдания перед опасной незнакомкой. Через несколько минут сержант позвал студента:
Пойдём, паря, время не ждёт. Завтра с утра надо сдавать ответственному по укрепрайону этот блиндаж.
Пойдёмте.
До самого вечера Чистов с Егором Кузьмичом настилали бревна на блиндаж, крепя их на кованые скобы, привезённые на телеге из кузни соседнего колхоза. Несколько раз ему удалось подсмотреть за работающей Яной: косынка сползла с головы, обнажив каштановые кудри, выбившиеся из косы. Они даже несколько раз пересеклись взглядами, как бы невзначай.
К ночи настилы были готовы, сержант и студент уходили с линии последними. Егор Кузьмич жил вместе с военнослужащими в палатках, а Саша в деревне, потому они разошлись в разные стороны. После ужина Саша обратился к учителю черчения, с которым сложились добрые отношения.
Андрей Аристархович, можно у вас спросить?
Педагог поправил на носу очки с толстыми стёклами и, улыбаясь, развёл руки в стороны:
Конечно, Саша.
Вы знаете, Андрей Аристархович, я же из далёкого села приехал в Москву и только тут попробовал конфеты, такие шоколадные. Потом ещё хотел одну девушку угостить сладеньким. Вы не поедете в город и не купите мне кулёчек?
Я-то с вами тружусь завтра, а вот послезавтра поеду за продуктами на подводе, если будет в продаже, то непременно куплю.
Спасибо, Андрей Аристархович, вот, возьмите деньги.
Денег не надо, после разберёмся. Вы знаете, Саша, раньше в наших университетах существовала традиция студентам ходить в гости к профессорам на праздник, отобедать. Студенты ведь, как известно, всегда голодные, так их вот поддерживали, хоть изредка.
И вы ходили?
Ходил и не раз.
Добрый обычай.
Иди отдыхай.
Ближе к полночи Чистов уже видел седьмой сон, когда его в бок затолкал Сергеев.
Отработал, как день-то прошёл, деревня?
Копали да блиндаж строили.
Молодец, я тоже постарался не зря.
Накрывайся: наверно, ночью будет заморозок, небо больно ясное.
Утром на разводе Чистова вновь отрядили с тремя студентами в помощь сержанту. Солнце, ещё не жаркое, висело над горизонтом, а в низине уже хрустела трава, прихваченная первыми ночными холодами.
Студенты принялись возить грунт для земляной насыпи на блиндаж. Девушки и женщины рядом углубляли крутой склон противотанкового рва, копошась на глубине. Ров, слегка извиваясь подобно невиданной в здешних краях анаконде, прячась, уходил всё дальше и дальше в разные стороны, то поднимаясь на небольшие склоны, то спускаясь в долины. Его глубина, выбранная вручную за прошедшие дни женщинами и студентами, была уже поболее трёх метров.
Припекало. В полдень со стороны деревни к ним стала приближаться одинокая женская фигура с корзинками в руках. Сержант как-то сразу сник и даже погрустнел.
А вот и Мать-Люба к нам идёт.
Видя непонимающие взгляды парней, ухмыльнулся в седые усы, чуть пожелтевшие около ноздрей от курения, и забурчал студентам:
Сын у неё погиб в пехоте под Минском, похоронку получила третьего дня. Вроде обычное дело, сколь их сейчас разлетелось вороньём по матушке-Рассее, да что Рассея-то, по всему нашему Союзу-то. Вот с тех пор и повадилась, бедняжка, в обед ходить нас подкармливать, как бы вроде поминает усопшего раба божьего Николая. А у самой кожа и кости. Откуда у них в колхозе паек-то возьмётся? Хорошо, если дадут по двести грамм или там полкило зерна в день на трудодень, да с огорода что-то соберёт. Ох-ты сука-война, кровь да брань, лучше сразу порань. Эх, быстрее бы на фронт, нет более моей мочи терпеть это всё, ребята. Нету.
Он замолк и, махнув рукой, добавил:
Вы того, примите-то её по-человечьему, горе какое у бабы.
Вскоре к ним подошла невысокая женщина в чёрном платке, и, поздоровавшись по-хозяйски, расстелив на траве под берёзами латанную скатерку, вынула чугунок с варёной картошкой, немного сала и чёрный хлеб. Следом выложила деревянные ложки и, поклонившись, позвала:
Егор Кузьмич, ребята, айда ко столу. Помянем моего Николая, сыночка единого.
Да нас покормят, Люба, не беспокойся.
Нет-нет, Егор Кузьмич, солдат не может без обеда. Вот и ребята, видно, скоро тоже на передовую вместо моего Коленьки.
Ладно, ребята, перерыв. Пойдёмте к тёте Любе. Только ты, хозяйка, пообещай, что покушаешь вместе с нами.
Да я только с вами-то и ем, милочки, а одна не могу: кусок не лезет в горло. Всё представляю, может, и Колю моего на том свете кто покормит.
Студенты вчетвером отложили инструмент, робко подошли к скатерке и присели на жёсткую траву. Поправив усы, сапёр взялся за картоху «в мундире». Всю свою сознательную жизнь, прямо сызмальства, он покровительственно относился к женщинам: матери, тёткам, жене, дочери, и здесь опекал Яну, но впервые в жизни от терял самообладание перед колхозницей Любой, словно владела она каким-то тайным словом или даже заговорённой бабкой-ведуньей силой, перед которой горбатилось его мужское естество.
Круто посолив картофелину, сержант вымолвил, расправив усы:
Ну, помянем твоего хлопца, так сказать, раба божьего Николая, сложившего голову за любезное наше Отечество. Крещёный он у тебя, мать?
Конечно, тогда и храм ещё в нашей деревне был, и свой батюшка, отец Константин. Да только церковку сожгли комсомольцы, а батюшку со всей семьёй ещё до этого взяли: двое в кожанках на подводе из города приехали, и никто не знает, что с ним стало, она глубоко вздохнула, словно готовилась сказать что-то очень важное. Опосля за всё ответим. Вот кто-то уже принялся расплачиваться. Вечный покой моему родному Коленьке. Благодарствую вам, ребята.