А куда, позвольте спросить, мамаша, спешите-то?
Знать куда до дома. Вот дочку несу из больницы. Хорошо хоть, она умаялась и вроде опять уснула.
А ты чья будешь-то? Часом не германская шпионка?
Дед, ты спятил?
Эй, ты брось свои бабские штучки! Я при исполнении!
Не ори, старый, как оглашённый, говорю: дочка только уснула. Я трухачёвская.
Дед оценивающе обозрел Анну с головы до ног и даже погладил седую бородёнку.
Да вижу, что наша, деревенская, то есть по-новому колхозница. Или ты лишенка? Наш председатель колхоза возбранил с ними даже балагурить.
Дед, тебе, что ли, поговорить не с кем? Дай хоть мирно посидеть пять минут.
Анна сошла с дороги и почувствовала привычную траву под ногами. Дочка спала. Она уложила Нину в тенёк на копёнку сена и присела на пустой ящик, что использовался вместо табуретки. Руки нещадно ломило после долгой дороги.
Шучу. Иди ушицы похлебай со мной. Не могу есть один, семейный я человек.
Поем, коль не жалко, а то кишки ноют от больничной болтанки.
Сколько вёрст до Трухачёва-то пятнадцать или поболе будет?
Мой мужик говорил подальше.
Сторож снял с огня закопчённый котелок и, заглянув в шалаш, вынес две ложки и пару мисок.
Вместо хлеба у меня, правда, сухари. Будешь?
Угощайтесь, у меня тут есть немного ржаного, мне в больнице дали в дорогу.
Дед повернулся и, улыбаясь морщинистыми краешками губ, забурчал:
Ты, милая, прибереги свой паёк. Дорога у тебя дальняя, да и в избе, может, шаром покати.
А сторож тем временем налил Анне полную миску пахучего варева. Уха оказалась наваристая и ароматная, с дымком, а рыбные косточки отделились от мяса. Она не узнала речную рыбу, муж её Алексей Алексеевич не был рыбаком, да и какая у них в деревне-то могла быть рыбалка лишь только безвкусные караси в полузаросших прудах. После пресной больничной пищи ушица показалась царским угощением и напомнила о доме.
Что сторожите-то?
Капусту, картошку, потом там ближе к речке есть и морковка.
Понятно. А пшеница-то в колхозе уродилась?
Откуда на наших суглинках хлебушек! Издавна спасаемся овощами, благо Серпухов под боком, а так давно бы с голоду опухли.
У нас тоже несладко, еле концы с концами сводим.
Они молча дохлебали ушицу, собрав со дна перловку и пшёнку. Старик, вооружившись палкой с чёрным заострённым концом, покопавшись в костерке, выкатил к ногам гостьи дюжину печёных картофелин.
Ешь.
Нет, а то вся перемажусь как свинья, дочь не признает.
У меня есть водица руки помыть.
Да не дай бог, дед, уделаюсь как замарашка.
Не болтай, лучше ешь, у тебя дорога дальняя, енто у меня тропка довершается, петляла-петляла, вот и вывела на погост. Он тут недалече, в вершинке за деревней.
Ты чего несёшь-то дед? Живи небо копти.
Молодая ты ещё ничего не разумеешь. Дура, значит.
Я многодетная мать, у меня шестеро детей, тоже нашёл время молодуху поучать.
Разговор прервал протяжный гудок парохода с Оки. Старик обернулся на рёв и с едва приметной грустинкой сообщил:
Ходят у нас ещё пароходы-то: «Алексин», «Робеспьер», а может, и «Рылеев». Ведь знаешь, какая история: все переименованные, а раньше ведь были Ципулинские. Вот недавно «Робеспьер» сел тут недалече на мель, а капитана посадили на восемь лет в тюрьму.
Что говорить-то, прежде у вас, в Лукьяново, одни чайные были, можно было перекусить, а сейчас? Спасибо, вот ты хоть приютил.
Матушка, какие чайные? Посадили Городничевых, что хлеб пекли, опосля Афанасьева и Панова, что держали тут распроклятые эти чайные. А следом сгинули и Помухины, Миллер. Да ещё две семьи огородников, которые хуторами жили Поздняковы и Алёшины.
Накатились к горлу воспоминания, совсем недавние, что пыталась позабыть, но всё едино врезавшиеся в память, невыговоренные из-за боязней, и Анна припомнила своих деревенских, что тоже попали в жернова новой, непонятной для простой крестьянки жизни.
К нам в деревню приехал из Серпухова Бурцев такой, уполномоченный. Ну и начал создавать колхоз да раскулачивать середняков, кулаки-то его подкупили, в общем, всё как у всех. Да мало того, когда в городе ночами стали брать людей, и до нас добрались, и забрали бригадира Василия Макарова, а после Василия Чубакина да Ивана Волкова. За что никому не известно, ведь ни суда, ни следствия. Что за жизнь, для чего революцию делали? Помню, девка была, приезжали агитаторы, молвили нам, дуракам, мол, встанем с колен, земли всем хватит, никто не посмеет обижать кормильца-крестьянина. Ну поделили дворянскую землю, так всем всё равно не хватило, а в двадцать девятом или в тридцатом году всю отобрали. Из деревни не уйдёшь: паспорта в сельсовете не дают, только родичам да за денежку, вот тебе, бабушка, и Юрьев день.
Договорив, Анна поднялась, Нина заворочалась во сне. Повернувшись к закрытой церкви лицом, сторож не перекрестился, но сказал:
Да, Анна, так и есть. Чудны твои дела, Господи.
Гостья вымыла миски и протянула их хозяину. Сторож снова постарался завести разговор: прохожих мало, и покалякать ему было не с кем, а впереди ещё вечер и долгая августовская ночь с заморозками.
На трудодень-то что дают в твоём колхозе?
Да когда как, хорошо если пшеницы или гречки хоть по паре кило.
Да у нас тоже не бог весть что. Так скоро и совсем оголодаем. Живём за счёт своего огорода, муж говорит: от картошки на спине скоро ботва вырастет.
Дед засмеялся, вновь беспечно показав беззубый рот. Анна с жалостью посмотрела на старика. Он слегка покашлял и вдруг раскаялся, что вот так перед незнакомой бабой раскрыл душу, и, чтобы как-то запутать следы, примялся причитать:
Вот когда им надо, то могут и за месяц ентот еродром соорудить.
Не разберу, какой такой «еродром»?
Да ты, я посмотрю, совсем отсталая баба, с еродрома самолёты взлетают.
А, теперь ясно, аэродром правильно. Я видала, когда с дочей шла в больницу, напротив Липиц ровняли пойму.
Да вот, говорят, вчера уже самолёты прилетели. Сегодня вот пару раз облетали вокруг нашего моста, видать, присматривались, как бы крыльями не задеть. Да токмо нашему брату, крестьянину тьфу, как там по новому-то, а, колхознику, досталось.
А что стряслось-то, говори, не томи.
Дык немец-то хитёр и приметил наших, ну и послал ероплан с бомбами. Вот в соседней Михайловке четверых крестьян, болтают, наповал убило, и одной бабе ногу оторвало. А ещё корову угробили, а куры, вот смеху-то, от адских машин летали, почитай, по всей улице.
Вот страсть-то какая! Лучше сразу пропасть, чем всю жизнь инвалидствовать.
Ты потому в Михайловке-то не задерживайся, а иди дальше, тебе, я гляжу, ещё дочку поднимать надо.
Ну, дед, спасибо за обед, только вот напужал ты меня. Пойду-ка я и вправду, глядишь, до темноты и доберусь до своих, ведь по деткам соскучилась, да и мужа не сегодня завтра мобилизуют на проклятую войну, будь она неладна
Мужик-то того?
Что того?
Да ладно, не разумеешь, что ли?
Да говорите уж, что вы всё вокруг да около.
Не бьёт?
Нет, он у меня тихий, напиться-то не может, а вы говорите. Потом лошадок любит, пчёлок, ведь он у нас в колхозе пасечник.
Да, пасечники люди с душой. Почитай, баба, тебе повезло.
Покамест не жалуюсь, но и шибко не радуюсь.
Ну, прощевай, дочка, бог тебе в помощь.
Прощайте, дедушка, ещё свидимся.
Все мы когда-нибудь повидаемся
Анна прошла ещё с половину версты, когда со стороны Серпухова в небе услышала гул самолёта. Она повернулась, но на небе ничего не рассмотрела. Однако звуки неведомого самолёта росли. У моста через Оку часто-часто застрекотала зенитка. «Наверно, германец», подумала женщина и, втянув голову в плечи, сошла с дороги в кювет. Её сердце тревожно забилось в груди, а из глаз нежданно прыснули слёзы. Рёв самолёта накатывался волной, приближаясь с каждой секундой. Анна, прикрыв Нину, со всех ног бросилась в берёзовую рощу, чтобы схорониться от всевидящего ворога за белыми стволами, будто лишь они способны спасти путников от военной непогоды.
Мать не успела добежать до спасительного леса нога подвернулась, и она со всего маха рухнула в пыльный клевер. Низко пролетавший самолёт обдал Анну рёвом и запахом бензина, лениво, как бы между прочим, строча из пулемётов. Она явственно приметила, как невидимые пули защёлками по булыжной мостовой, там, где она была ещё минуту назад. Тень от железной птицы покрыла её, и она навалилась на дочь всем телом, и замерла в ожидании близкой кончины, и только последняя думка скользнула в сознании: «Ведь даже не похоронят по-человечески, кто ж нас здесь найдёт!»
Гул стих и начал убывать за вершинами берёзок. Самолёт проскочил вперёд и где-то вдали, над Липицами, вновь наткнулся на зенитную батарею. Отдышавшись, Анна поднялась на ноги, Ниночка тихонько плакала. Мать, воспользовавшись заминкой, добежала до рощи и наконец-то, укрывшись среди деревьев, решила накормить девочку.
Следом за одиночным бандитом со стороны Тарусы вдоль Оки явились ещё три самолёта. Они были крупнее предыдущего и натужно ревели высоко в небе. Приблизившись к мостам, они со сверлящим душу визгом рухнули один за другим прямо на беззащитную переправу. Но тут, на непокорном берегу, вместо того, чтобы со страха перед неминуемой смертью покориться или безгласно закрыться от неудержимой напасти в зарослях ивняка, дерзко, во всё лужёное горло заголосили строптивые зенитки, не умолкая ни на секунду. Бомбардировщики, словно наскочив на невидимую преграду, поскорее разлетелись в разные стороны, с гулом выходя из круга обрушившегося на них стального огня. Два их них перелетели железную дорогу и ушли в сторону центра города, по дороге нещадно высыпая бомбы на беззащитные сараи и крыши частных домов, а первый, едва не зацепив купол церкви, отбомбился по Лукьянову.