Блокноты Гоа
Петр Альшевский
© Петр Альшевский, 2019
Блокнот 1
Что делать с дымом?
Расколотый панцирь-шанс, до бара «Дублин» сто метров, амплитуда бросков поражает насупленного.
По надвигающейся стене бегает свет подлунных фар.
Я настигаю отставшего пейзажного Кюхтеля, он задержался, чтобы и я был с людьми.
На поющую смертью не сворачивай, твоя улица проложена по костям несостоявшихся женщин, синих чулков.
Перебегай и кури.
У ананасов характер. Терминал А, сухой остаток наваждения хлещет сапера, на восемьдесят процентов почившего.
Не хватает денег на лосьон, на хор Сретенского монастыря.
В рабочей верхней одежде я бы интриги не строил.
Человек, передвигающийся широко, через три полосы, дорожный шов. Помышления о пышности. У моего мотоцикла отвалилось колесо, я продал его гниющей заживо Ариадне, на скорости она утрачивает причину проклинать Бога.
Для беленькой девушки-зайца я принес настоящего опрокидывающего пойла.
Ишвара пранидхана. Посвящение воли и действий Абсолюту. Катающий меня на скрипящей повозке Каролин Абролим не желал меня обобрать.
Цикл повторим.
Реющим флагам я салют и демонстрацию зада.
Чем я уперся в пол?
Набрал оливок и пошел закусывать.
Проскальзывающую иронию постящаяся Ироида пресекала кулаком по столу.
Мне предложили такси. Осведомились насчет сигареты.
Я подумал о дыме, людей в халатах я не учитывал, дым растворяется.
Дым кормит.
О щедрости и нравственности читал у Нагарджуны, московские таксисты обнищали, закапавший бензин взывает о спичке.
На Даниловском рынке сгрызли сушку, испеченную отступающим богоискателем Кондратием. В медленном танце измучился любивший побыстрее свалиться Тристан.
Кондратий поставил задачу, рухнувшим на колени, взывал к уцелевшему на Голгофе господину Х, укажи мне выход из кирпичного могильника, перекрой помои, вырабатываемые твоими церквями, за извращенное ими учение вырви их гнилыми зубами и закинь в космическую бездну на бесперспективные в контексте зарождения жизни планеты, я собираю газетные вырезки о бреде богословском и политическом, размышляю на надгробных плитах митрополитов и депутатов, мой порыв вникнуть во взаимосвязь небес и помоек длится лет тридцать пять, придя к заключению о родственном сходстве, мне жаль, но угомонюсь.
Длинные листья знают.
Меня валит набок.
Снаряжается Гаэтано.
Какая потрясающая музыка.
Видимо, эти чувства должны быть последними,
над нами Марс или дракон.
На Сатурн я не вылетаю, к изучению информации о климате только приступил, на ступеньках нарисованные розы, когда закружатся, лепестки мне в лицо, а у меня еще после дублинских бабочек состояние неважное.
Усваивается сгибающая мораль.
Едва ли материальный бар «Дублин» выделяет любимцев образующимися у них в руках кружками.
Она меня не прервет.
Ироида на чистке лица ультразвуком.
Бар, ты готов поручиться, абсолютно восхитительный?
Без ощущения колоссального наслаждения я сидел. Кружка есть, но в ней ничего не плещется.
Выпрыгивая из лужи, обманываешься.
Шейки буду звать снеками. Договоренность с изобретателем обмахивающей книги Шейки Снеки Беллом.
Косточка знак предков.
Толстые сигаретные стволы.
В обертке от сникерса осталась частичка энергии Вартусалама Шакиндана. Выдающаяся личность, составитель шеститомника «Милосердие», проповедник межгосударственного и межполового мира, за организацию сети бесплатных столовых от Будды ему похвала. За открытие борделей извращенной направленности порицание.
Питается скудно. Насыщается единственным сникерсом. В сексе меры не знает. На правах хозяина жадно трахает персонал и клиентов.
Накормленный бродячий мальчик.
Чуть ли не медаль.
Сундучок с утрамбованными предметами на память, бюстгалтерами и мужскими трусами.
Кокаин в пентхауз.
Оружие в Пешавар.
«Разыскивается живым или мертвым» в Индии не вывешивают, а не то бы в большинстве штатов висел.
Что-то черное напоминает пустой бассейн. Саксофон у реки играет тишь предсмертного шепота.
Касаюсь клавиш и дынь.
Свидетель неженат, я вижу ослов-лошадей, в соло ненатужно дующего вудуиста нимфоманки говорят о бурной волне.
Я нажимаю на бьющие током педали.
Полицейского неподалеку крикетной битой. Йог зависит от всех трех гунн. Капли наклонившегося ко мне дуба.
Многословные покачивания ветвями на обнаженных и не вдумывающихся.
Притворись играющим в кегли, не оборачивайся на кабана, прыгающего за тобой словно поросенок Фрикбрик.
Подскочил на Гоа за песком.
На честные дела рупии у него не выпрашивайте, я отскакиваю с булкой без джема, задвигались лопасти
Тебе, вертолет, закричу, что ты не военный.
Влюбленных ставят перед расстрельным рядом, в копошащейся тени леденящего баньяна чиркнула спичка пейзажного Кюхтеля.
Во время руления и падения плохого про высоту не говори.
Позу вытянутого треугольника не принимал жизней пять.
А я десять дней не пел о радиаторе.
До моря мы через помойку и проносящегося мангуста, поросенку Фрикбрику он бы нет, клянусь, не навешал.
Отправьтесь со мной в кипение блондинистых брызг.
Выпрашиваю поцелуи у необыкновенной дамы с клюкой и скоростью за сто двадцать пять километров.
По небу ты медленно, не чирикай Лопата Крылатая, они толпятся без меня, на свет не выходят, мертвецы начинают дрыгаться лишь под определенную музыку, ладонями я ее ритм, ноги они удерживают, а плечи задвигались, в меня полетело свернутое полотно. Думаю, артефакт.
Плащаница Гаэтано?
Крик подступил, но не вырвался. Больница «Мозгодух», отделение экстренного понимания, не увидеть бы тут дрель, к моему виску подносимую. Выстраиваю линию разноцветных пешек. Вы друг другу не враги, истинную вражескую суть вы обязаны усмотреть в помыкающих вами королях, за антиправительственную агитацию дрель мне не миновать.
Поставленная маркером точка. Долгожданный рост местного производства. Дрелью меня вы отечественной, такой, что фанерный лист четверть часа пробивает?
Боль, говорят, растянется.
Решение консилиума не отменить.
Искры от жаровни, где готовится кукуруза освещают тропинку к ковровой дорожке обратно на берег.
Челюсти над мятой шеей ходят не очень женственно.
Задние туалеты заняты, мысль о Гоа выливается в посадку туда.
Я зажигаю.
Я закуриваю.
Выкошенные площади неврастении, развязанные шнурки отсыпающегося брокера. Зимой я попробую о ней не думать. О зиме, лишающей на Гоа сугробов и открытий в метель. Ничего не закончилось, есть вопросы и к началу. Начавшуюся гангрену мне не оспорить? На скользском шоссе мне сказали о зиме. Она пришла? Чтобы меньше мучиться от его новой программы, Кита Джаррета заглушали овациями. Срывалось белье. Со свистом опрокидывались подъемные краны. Постоять на голове у Хасана Лечо на этот раз не получилось. Ураган его щепкой. Резко зайдя в помещение, я прикурил от загоревшегося стола. Сыр бы отлично пожарился. Спецодежду в сыроварне на русском проспекте Чистилища выдают? Изношенные комплекты меняют? Не за что меня в ад, не те грехи. Нагруженная наплечная сумка хочет меня усадить, припасов я набрал на зимовку в положении запертого в полую ледяную глыбу, показательным аскетом туристам демонстрировать будут.
Подрагивающий в нирване.
Важный элемент нашего павильона «Гоа, как Универсум».
Он не индус?
Индус, но от холода физиономия побелела.
Омывающаяся в швейцарских водопадах Хиневельда Шмидт. Приведут ли ее прибраться после вытаскивания моего задубевшего трупа?
Я раскрыл в ней даму, умеющую свистеть, ни о чем не думать, на продуваемом склоне мы не развлеклись, а в теплый отель не поехали.
Выбранная на улице Сушилла не поедет без шести рюмок подряд. Ленточку не ветер, ее своими выплясывающими пальцами я.
Европейские годы.
В спячке я не провел.
Идеал женщины.
Чье это определение смерти?
Подергивания в пояснице оставят Хасана Лечо, как подводное наваждение.
Говорили про самокаты с гуджаратцем бородатым и благодатно косым.
Неудачники притягивают катящиеся глыбы. Под утесом встал покурить, и тебя врыли. Не природа, а ракшасы, просветленным людям пора кивать, выказывать поддержку вылетевшей с кашлем точки зрения, свои легкие он на Гоа потрепал.
Высылаемые из рая скандалисты.
Пробирающие серебристой напевностью детские голоса.
Расставались с тобой под песню?
Она была матросской. Да раздуются паруса и не пошлют цунами небеса. Заплачет печальная чайка, но не отвинтится крепежная гайка. Ты уплываешь, ничего ценного с собой не забираешь, с чем приплыл, то и твое.