Только Витька закончил свою новеллу, как со мной что-то стало происходить Голова моя запылала! Какие-то люди забегали в ней, заговорили, стали спорить, драться Смех зазвучал! Что это?! Такого никогда не было!! Я понял пьеса зарождалась во мне! Стремительно! Молнией! Сразу вся! От начала и до конца! Вот он, огонь настоящего искусства! Во мне он тоже горит! Горит! Жжёт! Подгоняет! Бежать, бежать домой! Работать!
Через полчаса я прибежал домой. Было два часа ночи. Я пытался писать, но вдруг почувствовал себя совершенно разбитым, и перебрался на софу
В девять я уже сидел за столом и выбрасывал строчку за строчкой. Я написал, слегка переделав, сцену со шкафом, а потом стал писать уже всё остальное, то, что родилось в моём воображении. Продолжение и развитие этой истории. То есть то, что и было собственно пьесой.
Три дня я писал, правил, раздирал в ярости бумагу, снова писал, хохотал, катался по софе, вживался, перевоплощался в моих жуликов, в другие персонажи, матерился, перестал есть и, наконец, написал. Написал и отнёс машинистке. Насмерть перепуганная мама спросила, что со мной было. Я сказал, что написал пьесу. Мама молча ушла к себе, и принесла мне какие-то успокоительные таблетки. Я поцеловал её и ушёл гулять по Фрунзенской набережной.
Как сейчас вижу: кругом снег, -на земле, на деревьях, на шапках прохожих, на женских шубках Лица румяные, праздничные! ДРУГИЕ ЛИЦА! Окна домов светятся так ярко и ласково, как они могли светится только в молодости Иду, пьянея от зимнего воздуха Иду, не чувствуя ног Ещё секунда, ещё один всплеск воображения и улечу к чёртовой матери! Ведь новая пьеса лезет! Новая! Вина мне!
И пью кисло-горькое, дешёвое, чернильного цвета, страшно вкусное, алжирское вино Одну бутылку, вторую, третью Потеряв им счёт, восклицаю на всю набережную: это получше ваших паршивых таблеток! Какой полёт! Какое счастье! Никогда такого вечера у меня в жизни ещё не было! И с сегодняшнего дня каждый мой вечер будет таким!
Но получилось по другому. Вскоре я заболел и огонь угас, полёты прекратились Начались больницы, таблетки, от которых я спал сутками, месяцами, годами В общем, это мало интересно
Через три дня я забрал пьесу у машинистки. Принёс домой. Мама спросила, я могу это прочитать? Я отдал ей. Пока она читала, я сидел в кресле в другой комнате, и ждал её реакции. Ну, слышу, идёт! Входит. Лицо радостно-потрясённое. Счастливое. Такой я её никогда не видел.
Я не ожидала сказала мама, положила пьесу на стол и, со слезами на глазах, поцеловала меня.
Вечером мы пили болгарское вино (которое тогда ещё можно было пить), ели какое-то очень вкусное песочное печенье, и обдумывали, что делать с пьесой.
Мы слышали о всяких безобразиях, творящихся в театральном и литературном мире. В мире искусства вообще. Мы слышали о закрытии спектаклей, притеснениях писателей, художников, композиторов О диссидентах О психушках Но моя пьеса была настолько безобидна, весела и лишена всякого политического акцента, что оснований для опасений не было. Ну что такого я написал? Ну, коротко: сцена со шкафом была первой, я только резко снизил социальный статус действующих лиц. Я по опыту знал: начальство трогать не нужно. Хлопот не оберёшься. Знаменитая певица стала просто артисткой, молодой, красивой и богатой. Замминистра превратилась в обычного провизора. Продавала в аптеке лекарства. Как-то актриса (я дал ей фамилию Калистратова), воспользовалась помощью Тришкиной (так я назвал провизора), и они подружились: Калистратова стала иногда доставать Тришкиной и её дочери билеты на известные спектакли. Так вот, Калистратова уехала купаться в Геленджик! И оставила ключи от своей квартиры Тришкиной. Калистратова оказалась не умнее оперной певицы, что совершенно ясно из её действий. Тришкина, у которой в квартире не было телефона, через каждые 15 минут стала бегать к Калистратовой, посмотреть «как там дела». То есть, без конца звонила подружкам, что доставляло ей огромное удовольствие.
Далее! Пишу ещё короче: принесли шкаф. Тришкина его осмотрела, хотела дверцу открыть не вышло. Тогда такой брак не слишком удивлял. Тришкина возбуждённо сообщила подружкам, какой шкаф Калистратовой принесли «улётный». И ушла домой, спать.
В квартире Калистратовой мрак. Темнота. Из шкафа луч света. Открывается «бракованная» дверца, и из него вылезает некто Рябов. Ясно вор. Он быстро исследует всякие ящички, открывает бюро, и складывает в портфель драгоценности и всякую бижутерию Калистратовой. Всё вместе. Разбирать, что действительно ценно, что нет, некогда. Укладывая в портфель очередную порцию украшений, Рябов роняет что-то. Что не знает. Какую-то штучку. Этому эпизоду он значения не придаёт. Всё собрал, хочет смыться, -не вышло. У Тришкиной бессонница. Рябов слышит, как открывается дверь, и еле-еле успевает шмыгнуть в шкаф. Тришкина, зевая, звонит каким-то таким же несчастным. Жалуется на бессонницу. Заканчивает разговор. И перед тем, как уйти, ещё раз осматривает шкаф. И вещь странная! Дверца слегка отошла. Почему? (У Рябова не получилось закрыться на щеколду. Боялся громко щёлкнуть.) Тришкина открывает дверцу, и всовывает голову в шкаф. Рябов схватывает её за горло, подтаскивает к креслу, и сажает в него. Перед тем, как уйти, предупреждает, что если она его сдаст на опознании, или ещё как-нибудь То и её, и её дочку моментально отправят на тот свет. Тришкина хрипит, что не сдаст. Рябов хочет уйти, уже подходит к двери, и тут Тришкина называет его по имени. Рябов, естественно, ошалел. Что такое? Откуда она его знает? Тришкина напоминает ему, что когда-то у них был роман в Ялте. Что у неё дочь от него. И происходит у них долгий разговор. На нежную тему любви. Тришкина упрекает, Рябов оправдывается сидел, мол, десять лет в тюрьме. Тришкина явно опять влюбляется в Рябова, что тому совершенно не нужно Хотя встреча его поразила и растрогала. Пообещав «не пропадать», Рябов, свистит тихо в окно, зовёт своих «коллег по промыслу». Шкаф-то нужно унести. Пока приятели идут, Тришкина и Рябов складывают украшения Калистратовой на место. Тришкина продолжает ласково пытать Рябова упрёками. Рябов что-то мычит, стиснув зубы. Ну, и вот, приходят «коллеги», люди весьма суровые. Жизнь Тришкиной повисла на волоске. «Коллеги» не понимают, почему нельзя пришить глупую бабу, с которой ты когда-то потрахался по пьянке. Дочка? Ну и что! Есть люди и посерьёзней, жизнью которых рисковать нет абсолютно никаких оснований. Рябов категорически заявляет: убить не дам. Все знают, что ножом Рябов владеет очень хорошо, поэтому, лучше его не нервировать. Ладно. Решают пусть баба живёт, хотя это глупо, конечно. Но пусть! Сегодня они великодушны. Прощаются с Тришкиной. И тут эта милая, но очень простодушная женщина, спрашивает у главного: а вы нашли штучку, которую Миша уронил? Свинцовая, страшная пауза. Вопрос: какую штучку? Ответ Рябова никого не удовлетворяет. Он понимает, какая складывается ситуация. Он начинает говорить, что мол, ерунда какая-то Начинаются жёсткие расспросы Что за ерунда? Что за штучка? А, вдруг, камень серьёзный? Калистратова прижмёт Тришкину, напомнит о существовании милиции, и Тришкина всех сдаст! Наверняка! Без колебаний! Далее ситуация накаляется до жара нестерпимого. Кажется, все сгорят в этом огне. Ну а как же иначе? Пьеса, есть пьеса. Ситуация должна быть напряжённой. Перепрыгивая через десяток сюжетных поворотов, сообщаю: всё кончилось хорошо. И даже, как мне казалось, смешно. Вот, собственно, и вся пьеса. Ни слова критики в адрес Советской власти. В сюжет пьесы это не вписывалось. И потом! Смешно думать, что грандиозный СССР может испугаться анекдота, изложенного в форме пьесы. Не может этого быть, решили мы с мамой. И я отнёс пьесу в театр. Через неделю мне позвонила заведующая литературной частью, и пригласила меня в театр, побеседовать.
Далее! Пишу ещё короче: принесли шкаф. Тришкина его осмотрела, хотела дверцу открыть не вышло. Тогда такой брак не слишком удивлял. Тришкина возбуждённо сообщила подружкам, какой шкаф Калистратовой принесли «улётный». И ушла домой, спать.
В квартире Калистратовой мрак. Темнота. Из шкафа луч света. Открывается «бракованная» дверца, и из него вылезает некто Рябов. Ясно вор. Он быстро исследует всякие ящички, открывает бюро, и складывает в портфель драгоценности и всякую бижутерию Калистратовой. Всё вместе. Разбирать, что действительно ценно, что нет, некогда. Укладывая в портфель очередную порцию украшений, Рябов роняет что-то. Что не знает. Какую-то штучку. Этому эпизоду он значения не придаёт. Всё собрал, хочет смыться, -не вышло. У Тришкиной бессонница. Рябов слышит, как открывается дверь, и еле-еле успевает шмыгнуть в шкаф. Тришкина, зевая, звонит каким-то таким же несчастным. Жалуется на бессонницу. Заканчивает разговор. И перед тем, как уйти, ещё раз осматривает шкаф. И вещь странная! Дверца слегка отошла. Почему? (У Рябова не получилось закрыться на щеколду. Боялся громко щёлкнуть.) Тришкина открывает дверцу, и всовывает голову в шкаф. Рябов схватывает её за горло, подтаскивает к креслу, и сажает в него. Перед тем, как уйти, предупреждает, что если она его сдаст на опознании, или ещё как-нибудь То и её, и её дочку моментально отправят на тот свет. Тришкина хрипит, что не сдаст. Рябов хочет уйти, уже подходит к двери, и тут Тришкина называет его по имени. Рябов, естественно, ошалел. Что такое? Откуда она его знает? Тришкина напоминает ему, что когда-то у них был роман в Ялте. Что у неё дочь от него. И происходит у них долгий разговор. На нежную тему любви. Тришкина упрекает, Рябов оправдывается сидел, мол, десять лет в тюрьме. Тришкина явно опять влюбляется в Рябова, что тому совершенно не нужно Хотя встреча его поразила и растрогала. Пообещав «не пропадать», Рябов, свистит тихо в окно, зовёт своих «коллег по промыслу». Шкаф-то нужно унести. Пока приятели идут, Тришкина и Рябов складывают украшения Калистратовой на место. Тришкина продолжает ласково пытать Рябова упрёками. Рябов что-то мычит, стиснув зубы. Ну, и вот, приходят «коллеги», люди весьма суровые. Жизнь Тришкиной повисла на волоске. «Коллеги» не понимают, почему нельзя пришить глупую бабу, с которой ты когда-то потрахался по пьянке. Дочка? Ну и что! Есть люди и посерьёзней, жизнью которых рисковать нет абсолютно никаких оснований. Рябов категорически заявляет: убить не дам. Все знают, что ножом Рябов владеет очень хорошо, поэтому, лучше его не нервировать. Ладно. Решают пусть баба живёт, хотя это глупо, конечно. Но пусть! Сегодня они великодушны. Прощаются с Тришкиной. И тут эта милая, но очень простодушная женщина, спрашивает у главного: а вы нашли штучку, которую Миша уронил? Свинцовая, страшная пауза. Вопрос: какую штучку? Ответ Рябова никого не удовлетворяет. Он понимает, какая складывается ситуация. Он начинает говорить, что мол, ерунда какая-то Начинаются жёсткие расспросы Что за ерунда? Что за штучка? А, вдруг, камень серьёзный? Калистратова прижмёт Тришкину, напомнит о существовании милиции, и Тришкина всех сдаст! Наверняка! Без колебаний! Далее ситуация накаляется до жара нестерпимого. Кажется, все сгорят в этом огне. Ну а как же иначе? Пьеса, есть пьеса. Ситуация должна быть напряжённой. Перепрыгивая через десяток сюжетных поворотов, сообщаю: всё кончилось хорошо. И даже, как мне казалось, смешно. Вот, собственно, и вся пьеса. Ни слова критики в адрес Советской власти. В сюжет пьесы это не вписывалось. И потом! Смешно думать, что грандиозный СССР может испугаться анекдота, изложенного в форме пьесы. Не может этого быть, решили мы с мамой. И я отнёс пьесу в театр. Через неделю мне позвонила заведующая литературной частью, и пригласила меня в театр, побеседовать.
Я пришёл. На пороге кабинета меня встретила маленькая, полная женщина, лет 55, в чёрном костюме. Лицо её было необыкновенно доброжелательно. Она пригласила меня сесть в большое, кожаное кресло, а сама села в другое, напротив. И беседа началась. Сначала всё было хорошо: завлит ласково и внимательно расспрашивала меня о моей жизни, о моём писательском опыте Я, смеясь, сказал, что опыта у меня нет совершенно, что это первая моя пьеса Завлит сказала, что она это поняла И странно посмотрела на меня Потом стала говорить о пьесе И вот тут я пришёл в страшное замешательство: кто-то из нас был явно сумасшедший! Либо она, либо я! Но кто?!