Кошкин, чувствуя поддержку, ответил уже смелее. «Что мне паниковать. Я не один. Если умирать, то вместе, компанией веселее. Солдаты сыты, получен трехдневный сухой паек. В случае войны с немцами, как говорили наши отцы в 1914 году, мы их шапками закидаем. Но война показала другое».
Политрук прервал Кошкина и уже дружелюбно сказал: «Брось ты свои паникерские разговорчики. Я из-за тебя проиграл. Сдаемся, козлы. Вот что, Кошкин, или ты лезь на свою полку и спи, или играй, но только ради бога молчи».
Кошкин быстро влез на свое место, сделал вид, что засыпает.
Я смотрел на Кошкина и думал, что он единственный из нас не радовался офицерскому званию. Он не только стремился, но и душой жил в своем родном Абакане. Там оставил свою подругу жизни, Аню, отца, мать, двух братьев и трех сестер. Писал в неделю по два длинных письма. Он женился за полгода до призыва в армию. Его Анечка, как он ее называл, окончила фельдшерско-акушерскую школу. Работала фельдшером. Письма от нее получал часто. Гражданская специальность у Кошкина связист. Окончил техникум связи. Почему он служил в пехоте, его не интересовало. Лишь бы скорей отслужить, и домой.
В полковой школе не было равного Кошкину по силе и ловкости. Он любого укладывал на обе лопатки в одно мгновение. От военного лагеря "Алкино" до стрельбища расстояние 4 километра. Как правило, станковый пулемет носили всем отделением по очереди, кто станину, кто ствол. Кошкин частенько, невзирая на запрещение командира роты, взваливал себе на плечи в сборе, доносил один. Не только полковая школа, весь полк знал Кошкина за его кошачье обоняние. Он за 2 километра от столовой угадывал, что готовится на обед или ужин. Сам командир полка полковник Волков с единственным сержантом Кошкиным здоровался за руку. Да и было за что пожать Кошкину руку.
В одну из августовских ночей полковнику не спалось. Он встал далеко до подъема. Надел на ноги тапочки, на плечи накинул старую, видавшую виды шинель без знаков отличия. Решил дойти до штаба полка. Такое случалось с ним нередко. В полку его знали все, и узнали бы в одеянии Адама. Но бывают непредвиденные ситуации. В это время в наш полк приехали выпускники Златоустовского военного училища по направлениям. Один из них, лейтенант Лещенко, украинцы особо требовательны к подчиненным, увидел красноармейца, одетого не по форме. Подошел к Волкову, скомандовал "смирно". Волков хотел в оправдание что-то сказать. Лещенко на полуслове его оборвал, крикнул: «Прекратить разговорчики». Волкову ничего не оставалось делать, как подчиниться. Лещенко провел с ним беседу, как следует вести себя красноармейцу. Затем решил от нечего делать позаниматься с Волковым строевой подготовкой. Скомандовал: «Кругом, шагом марш! Левое плечо вперед, налево, направо».
Полковник с отличной четкостью выполнил все команды. В это время сменился с караула, шел отдыхать Кошкин. Увидел, что полковника муштрует незнакомый лейтенант. Он принял боевую позу. Лейтенанту скомандовал: «Руки вверх». Для устрашения щелкнул затвором винтовки. Растерявшийся Лещенко поднял руки кверху. Кошкин хорошо отработанным голосом подал команду: «Товарищ лейтенант, кругом, шагом марш». Волкову тихо сказал: «Вы, товарищ полковник, свободны». Если бы не Кошкин, полковнику пришлось бы повторить всю строевую подготовку. Волков спросил у Кошкина его фамилию, поблагодарил. С тех пор они стали друзьями.
В купе азартно играли в домино. Спорили, смеялись, щелкали костяшками. Я залез на свое место на среднюю полку, пытался уснуть. В голову лезли мысли о прожитой 22-летней жизни. Вспомнить о хорошем нашему поколению было нечего. Наша жизнь была не из легких. Начиная с 1929 года, мы пионерами, а после комсомольцами принимали активное участие в разгроме кулачества. Но так как в нашей местности кулаков почти не было, ставку делали на зажиточного труженика-крестьянина, на котором за летний сезон сгнивало на плечах по три-четыре холщовых рубахи. Принимали также активное участие в коллективизации крестьян. Мы сами учились во вновь организованных ШКМ и учили взрослых. В это время был объявлен ликбез. К нужде приучены с детства. Отцам и матерям баловать нас было нечем. Они кормили нас только воспоминаниями о белом хлебе, сахаре и прочих лакомствах. Цену хлеба знали с раннего детства. С семилетнего возраста в деревнях нас приучали к труду, обуваться в лапти, с шиком носить самотканую одежду. Любая работа была для нас по плечу. Мы с детства швецы, жнецы, плотники и кузнецы.
«Ну, громадяне, слазь вниз, раздался голос командира роты. Всю жизнь проспите. У меня кое-что есть выпить и закусить. Выпьем, друзья, за нашу армейскую офицерскую дружбу. Как, товарищ политрук, можно?»
Мы с Кошкиным не заставили себя долго ждать и сели рядом. Кошкин плотно прижался ко мне, положил руку на плечо. «Вот, друзья неразлучные, водой не разольешь, придумали обниматься», сказал политрук, показывая на нас с Кошкиным взглядом. В купе все захохотали. Командир роты цыкнул: «Что смеетесь?! Дружба это самое хорошее, самое красивое в человеке. На их дружбу не надо смотреть с юмором. Пусть ребята дружат всю жизнь».
В купе воцарилась тишина. Слышен был разговор в соседнем купе. «Кошкин, ты чего голову повесил, стуча бутылками и стаканами, говорил командир роты. Сходил бы, принес воды для добавления в спирт. Больше двух месяцев как ты офицер, без окончания училища. Это не каждому дается. Съездим, проведем маневры. Снова приедем в Ригу, а может быть в Россию. Для нас, вояк, разницы нет. Пошлешь своей Ане вызов. Она с радостью к тебе приедет. Офицерам и Тимошенко разрешает жить с женами. Держи, Степан, голову выше. Бери котелок и шагом марш за водой».
Кошкин принес котелок воды. «Товарищ старший лейтенант, сказал он, все это я знаю. Офицеры были, есть и будут, пока существует армия, привилегированными людьми. Армия будет существовать при любом обществе, пока есть жизнь на земле. Поймите меня правильно. Настроение у меня плохое. Предвижу что-то недоброе. Я вырос в сибирской тайге. Предчувствия меня никогда не обманывали. Я им верю, хотя и не религиозный». «Эх, ты, хиромант, сказал я. Давай закурим. Скажи как другу, что ты предчувствуешь?» Мы закурили. Я два раза глубоко затянулся. В горле что-то защекотало, во рту появилась горечь. «Все-таки, дрянь эти латышские папиросы. Сейчас бы ленинградских имени Урицкого», кашляя, проговорил я. «Вы, братцы, совесть имейте. Что будет в вагоне, если все закурим?» сказал политрук. «Мы, курящие, выдержим, а некурящие наверняка сбегут», поддержал командир роты.
Я потушил папиросу и бросил в пепельницу.
Кошкин глубокими затяжками докурил до конца и сказал: «Вы мне не верите?» «Не говори, Кошкин, загадками, вспылил политрук. Говори, что у тебя за предчувствие». «Давайте, товарищи, по маленькой, сказал командир роты, а потом веселей будет говорить».
Стукнулись стаканами, выпили. Слабо разведенный спирт перехватил дыхание.
Кошкин не закусил, встал в проход между полками, заговорил: «Сегодня майор из штаба округа сказал мне, фамилию его называть не буду, что немцы стянули к нашим границам большое количество живой силы и техники. На днях будет война, а не провокации». «Что-то, ребятишки, не так», невнятно сказал командир роты с набитым хлебом и колбасой ртом. «На днях можно ожидать войны. Немецкие самолеты ежедневно нарушают нашу границу, летают как дома. У меня брат летчик, командир эскадрильи. Он говорил, что нашим летчикам и зенитчикам дан приказ не мешать немцам. Пусть проводят разведку», басом сказал политрук.
«Кошкин, откуда может знать твой майор такие подробности?» «Это достоверные сведения нашей разведки. Это показания перебежчиков», ответил Кошкин. «Это сарафанное радио», повторил в такт политрук.
«Я верю майору, возразил Кошкин. Он мой земляк. Друг моему отцу. Это честный человек. Он не скажет зря».
«Не верь, Степан, сарафанному радио, вмешался в разговор я. Наше командирование знает, что делает. Если бы нависала угроза со стороны немцев, то, во всяком случае, снабдили бы боеприпасами. Ты прекрасно знаешь, наша армия самая сильная армия в мире. Наш сталинский лозунг: «Если враг нападет, будем воевать на территории врага». Пусть только немцы сунут свое свиное рыло в наш советский огород. Мы им покажем, где раки зимуют. Можешь, Степан, не беспокоиться. Если предвидится война, наше командование об этом больше нас знает. Поэтому нам с тобой не надо беспокоиться. Будет все. Будет, Степан, тебе и белка, будет и свисток».
«Правильно, Котриков», поддержал политрук.
«Чем, товарищи командиры, занимаетесь?» послышался за широкой спиной Кошкина голос комиссара батальона. Мы вскочили на ноги для приветствия. Комиссар сказал "вольно". «Не пора ли вам поспать? И неплохо бы проверить личный состав, чем люди занимаются». «Спят, товарищ комиссар», отрапортовал я.
Кошкин не то растерялся, не то забылся, продолжил стоять, загораживая проход. Комиссар похлопал Кошкина по плечу, тихо проговорил: «Богатырь же ты, товарищ Кошкин. Косая сажень в плечах».