Кошкин не то растерялся, не то забылся, продолжил стоять, загораживая проход. Комиссар похлопал Кошкина по плечу, тихо проговорил: «Богатырь же ты, товарищ Кошкин. Косая сажень в плечах».
«Кошкин, пропусти к ребятам. Ребята, потеснитесь, я сяду. В ногах правды нет, с улыбкой говорил комиссар. Что у вас, ребята, накопилось? Выкладывай!»
«Товарищ комиссар, разрешите? произнес Кошкин. При погрузке в вагоны в Риге к нам подходили железнодорожники-латыши, хорошо говорившие на русском языке. Они убедительно подтверждали, что скоро будет война. Говорили, что мы едем не на маневры, а воевать».
Наступила тишина. Комиссар целую минуту молчал, рассматривая всех присутствующих. Затем тихо сказал: «Я тоже такие провокационные разговоры слышал. Не верьте им. Латыши враждебно настроены против Советской власти. Мы знаем, что Владимира Ильича Ленина охраняли латышские стрелки. Не надо забывать и другого. С момента Октябрьской революции правящая верхушка и религиозный культ внушали латышскому народу, что советская власть это власть сатаны, и она долго не продержится. Для того чтобы воспитать народ Латвии в духе социализма, потребуются годы, а может быть и десятилетия. Пока советская власть у них только один год. Поэтому принимать за аксиому их слова не следует».
Поезд остановился. «Станция Йонишкис», сказал комиссар. Командир роты повторил: «Не позавтракаешь и не выговоришь. Сложное название». Добавил: «Товарищи командиры взводов, по местам». «Отставить, товарищ старший лейтенант, я еще не кончил беседу». Комиссар продолжил: «Советская власть в России и прибалтийских республиках прочна, незыблема и установлена на века. Волю нашей партии, нашего народа никакому врагу не сломить. Тем более немцам. Они отлично знают наш народ. Не раз русский народ их громил, обращая в бегство. Они знают и силу нашего коммунистического общества. Еще на заре советской власти не раз пытались сломить волю народа, уничтожить власть трудящихся. Они захватывали Украину, Прибалтику и все равно бежали. В Германии в подполье коммунистическая партия. Это большая сила. В случае развязывания Гитлером войны с Советским Союзом она разорвет оковы и вместе с нами вступит в неравный бой с фашизмом. С помощью нас и рабочего класса Германии социализм победит. Пока социализм на одной шестой части земного шара. Нас со всех сторон окружает капиталистический мир. Ему чужды наши законы, чужды наши нравы. Приходят в ярость, видя наши успехи, и радуются нашим неудачам. СССР с каждым годом крепнет. За короткий период превратился из аграрной, отсталой царской России в самую мощную, самую сильную в мире индустриальную державу. Пусть немецкие фашисты или японские самураи попробуют сунуть свое свиное рыло в наш огород. Воевать будем только на их территории». Он еще долго говорил, цитируя произведения Ленина и Сталина.
В купе появился комбат. Обращаясь к комиссару, с улыбкой произнес: «Комиссару без дела не сидится». Как бы оправдываясь, комиссар ответил: «Меня задержал Кошкин. Он верит провокационным слухам. Говорит, что мы едем не на маневры, а воевать с голыми руками». Наступила тишина, все молчали. Комиссар смотрел на комбата, комбат на комиссара.
Комбат негромко проговорил: «Трудно сказать, что будет, но замышляется что-то неладное. Поживем увидим» и вышел из купе. Слова комбата до моего сознания не дошли. Зато Кошкина они удручили. Он воспринял их близко к сердцу.
Поезд снова остановился на небольшом полустанке с мудреным латышским названием. Мы с Кошкиным перебежали к своим взводам. В вагонах стояла полная тишина. Все спали. Мы влезли в вагон, где размещался мой взвод. Предприимчивый помкомвзвода освободил нам место. Мы с большим трудом втиснулись на верхние нары, уплотняя тела солдат. Вопреки моему нежеланию спать, глаза закрывались сами. Кошкин что-то говорил мне. Слова его сливались со стуком колес вагона и шумом паровоза. Весь шум мне казался приятной музыкой. Кошкин толкнул меня в правый бок и спросил: «Ты спишь?» Я очнулся, сказал: «Не сплю, думаю спать. Ты только осторожнее толкай, так можно и ребра сломать. Они у меня прямо под кожей».
«Ладно, Илья, не обижайся, зашептал Кошкин. Я не усну, думаю, какое же у нас головотяпство, какая неразбериха. Немцы ждут приказа о наступлении на Советский Союз. Наше командование об этом знает, притом из достоверных источников. Однако вместо того чтобы предпринять какие-то меры предосторожности, занять выгодные оборонительные рубежи, сосредоточить артиллерию, танки в скрытых местах, убрать самолеты с аэродромов, известных немцам, занимаются показухой и болтовней. Грубо выражаясь, это настоящее предательство вместо вооружения отобрать последние боеприпасы и толкать людей на верную смерть».
«Что ты разошелся, как холодный самовар, пробурчал я. Война еще не началась. Не раздувай из мухи слона. Командование знает, что делает. Мы с тобой пока солдаты, поэтому обсуждать действия командования нам не давали права. Давай и думать будем по-солдатски. Пусть генералы думают за нас с тобой. Давай лучше спать. У меня что-то голова болит. Ночью совсем не спал».
«Спать, так спать», сказал Кошкин и снова лег на спину.
Рот у меня вопреки желанию широко раскрывался, и я уснул. Проснулся от толчка в бок. Кошкин прошипел сквозь зубы: «Не храпи, всех разбудишь». Я приготовился встать и уйти на другое место. Кошкин это почувствовал и зашептал: «Ты куда?» «Пойду, ответил я. Просто невозможно, сам не спишь и другим не даешь».
«Лежи, больше не буду, ответил Кошкин. Только скажи, как думаешь, готовы ли мы воевать с немцами?» Я продекламировал: «Броня крепка, и танки наши быстры, и наши люди доблести полны». «Ты брось мне стихами отвечать, прошептал Кошкин. Я спрашивал твоего мнения».
Я злился и молчал. Кошкин продолжал: «Одного боюсь, не повторилась бы Первая мировая война. Отец мой участник трех войн: Японской, Первой империалистической и Гражданской. Он часто на досуге рассказывал, что видел глазами солдата. Вместо снарядов и патронов на фронт часто привозили иконы и кресты. При перевесе в силах поступали приказы отступать иногда на сотни километров. Боюсь, не получилось бы и теперь, что было при царе».
Я громко сказал: «Мы всех сильней и никого не боимся. Гремя броней, сверкая блеском стали, пойдут машины в яростный поход, когда нас в бой пошлет товарищ Сталин, и первый маршал в бой нас поведет».
Красноармейцы зашевелились, проснулись. Я хотел продолжать, но получил тумак в бок. Больше не выдержал и спрыгнул с нар. Ко мне подошел помкомвзвода, спросил: «Может, поднять взвод на завтрак?» Я громко сказал: «Отставить!» Чуть тише добавил: «Пусть ребята спят. Кому надоело спать, пусть поднимаются».
Кошкин нехотя слез с нар. Подошел ко мне, улыбаясь, сказал: «Не сердись». Я ответил: «Больше не приставай ко мне. Иди к своему взводу и жалуйся на всех святых». Кто-то из красноармейцев сказал: «Станция Шяуляй».
Помкомвзвода послал за кипятком. Многие вставали и становились в проход к открытым дверям вагона. Каждый думал о своем. Большинство служили последние месяцы. Осенью домой. Поэтому думали о доме, о женах, о любимых девушках, об устройстве своей жизни после демобилизации.
На перроне народу было много, и в основном мужчины. Они говорили между собой на родном языке и смотрели на нас с нескрываемой злобой. Один тип подошел к нашему вагону и на русском языке заговорил: «Красные Иваны, вы едете на встречу с немцами. Не упускайте время, отслужите по себе панихиду, а то поздно будет».
Мы с Кошкиным выпрыгнули из вагона. «Что ты сказал?» крикнул Кошкин и положил свою тяжелую руку на плечо типа. Я расстегнул кобуру, крикнул: «Стоять на месте!» Тип пытался пятиться, а потом дать стрекача, но Кошкин без стеснения прижал его к земле. В один миг из вагона повыскакивали красноармейцы и окружили нас плотным кольцом. Я обыскал типа. Из карманов извлек немецкий парабеллум, десять обойм патронов и финский нож.
С перрона праздногуляющих мужчин как ветром сдуло. В одно мгновение все разбежались.
Командир батальона, подходя к нам, еще издалека крикнул: «По вагонам». Подошел ко мне, спросил: «В чем дело?» Я доложил командиру батальона, что задержали одного вооруженного типа. Отдал ему парабеллум, обоймы и финский нож.
Кошкин перестал держать. Тип с быстротой зайца нырнул под вагон и был таков. Пока мы с Кошкиным лезли под вагон, его уже и след простыл. Комбат кричал: «Только не стрелять, берите живого». Не повезло типу, в это время подошел наш второй состав, и его снова задержали. Командир бригады Голубев смотрел на нас с Кошкиным с упреком, говорил: «Я-то думал, вы ловкие ребята, а вы шляпы. Из рук упустили».
Привели типа в наш штабной вагон. На коротком допросе он вел себя вызывающе. Говорил, что их вооружили немцы. Скоро будет война, и они будут помогать немецкому командованию освобождаться от коммунистической мрази. Латвии, Литве и Эстонии немцы даруют свободу и самостоятельность.
Когда типа увели и сдали в НКВД, комиссар бригады сказал: «Меланхолик, псих, не в своем уме».
Голубев ответил: «Он не меланхолик и не псих. Он патриот и смело смотрит в глаза врагу. Смело пойдет на любую пытку и казнь». «Но ради чего?» вставил комиссар.