«Эй! сказал он, неужели вы не согласитесь принести Бога на жертву, ежели он от вас потребует того, что мило вашему сердцу, так как и Авраам зделал, которой готов уже был жертвовать жизнию единороднаго сына своего?».
Я несколько позадумалась, сама себя испытывала, и ежели правду сказать, не могла другаго ответа найти, кроме следующаго: «Богом клянусь! Нет! Я бы на месте Авраамовом не захотела принести в жертву сына своего! Я бы сказала: Боже мой! порази молнией сына моего! ежели ето угодно святой твоей воле; требуй от меня других жертв, и я охотно исполню твое повеление; а убить я не могу ниже самаго злейшаго гонителя моего, ежели я не найду его смерти достойным».
Здесь сказал Калиостр: «Из сего ответа я заключаю, что вы при таких правилах, при такой твердости тем безопаснее можете себя посвятить священной таинственной науке, ибо вы по такому своему расположению можете устоять противу искушений всех злых духов и никогда к черной магии не предадитесь. Но я уверен, что когда вы будете стараться о снискании совершенств, так как Христос и его Апостолы, и достигнете до высших сил, тогда и вы получите крепость, так как Петр, одним словом ты лжешь, Анания! поразить смертию того, кто даст вам о себе подозрение, что от него будут тысячи несчастливых, и что он идет вопреки превосходнейшему намерению великаго миров зиждителя41. Однако ж между тем я хочу, дабы вас скорее приучить к священной мистической науке, в нынешнюю ночь, ежели возможно, чрез магической сон доставить вам важную беседу о священной мистической науке с духом покойнаго брата вашего. Только вы во время сна должны твердо помнить, что ежели брат ваш во сне вам явится, то вы ни о чем больше с ним не говорите, как о магии. Я дам отцу вашему запечатанную бумагу, в ней напишется вопрос, на которой чрез ваш сон я получу объяснение. Только старайтесь, сколько можно, упомнить разговор, которой вы будете иметь во сне с братом вашим».
Ввечеру, когда мы были вместе у моего дяди, Калиостр еще много со мною говорил о намерении магии и о различных ея отраслях42. Перед нашим выходом Калиостр взял за руку меня и отца моего, дал ему запечатанное треугольное письмецо и взял с него обещание, чтоб он его не распечатывал прежде, пока я не расскажу нашему просвещенному обществу в его присутствии насланного им на меня сна и разговоров, которые я буду иметь с братом моим. А меня еще увещевал он, чтобы я, прежде нежели пойду спать, хорошенько об етом подумала и, усердно помолясь, сну предалася, потом мы разошлись. Пришедши домой, я все вновь прилежно передумала, о чем мы говорили, и, с благоговением окончав мою молитву, легла на постелю; но сон бежал от глаз моих, и мысль за мыслию безпрестанно последовала. День настал, а я еще и глаз не смыкала. Поутру, рано пришедши к Калиостру, нашла уже у него некоторых наших сочленов; я тотчас ему сказала, что со мною случилось. Он на ето отвечал, что мне бы надлежало больше дать покою душе моей, и не с таким внутренним волнением предаваться желанию видеть во сне брата моего. В следующей вечер советовал он мне несколько поспокойнее ожидать сна сего. Я всеми силами старалась заснуть, чтобы увидеть столь желанный для меня сон. Но душа моя наполнена была живейшими и непрерывающимися предметами, мысль с мыслию сцеплялась, и сон весьма далек был от меня; надежда и сильное желание вступить в союз с высшими духами произвели во мне хладной ужас: я желала заснуть, но сон, бежавши прочь, почти из терпения меня выводил. Потом в молитвах паки обратилась я к Богу, душа моя успокоилась; но уснуть я никоим образом не могла. В следующее утро, приехав к Калиостру, сказала я ему откровенно, что я ни на одно мгновение ока заснуть не могла, на что он, как будто несколько с сердцем, сказал, что он большия воображал во мне способности к мистической науке, нежели какия я имею, и что бы я уже не надеялась больше сей сон увидеть. Сие хотя было мне и прискорбно, однако ж я замолчала. А отцу моему и *** сказал Калиостр, что он принужден отлучить от души моей ожидание говорить во сне с духом брата моего, дабы чрез то возвратить мне сон; что он, однако ж, надеется в следующую ночь магической сон на меня наслать. В оной день Калиостр разговаривал со мной меньше обыкновеннаго. Ввечеру, когда мы стали разъезжаться, пригласил он к себе следующаго утра в 9 часов Г. фон Говена, отца моего, Г. Майора фон Корфа, дядю моего и ***, а мне при разставанье сказал, что и я могу тут же быть, хотя Barba Jovis (9) и не касается до меня; однако ж он хочет, чтобы я все примечала и во всем могла иметь участие, дабы я, по крайней мере, о каждой части сокровеннаго знания (science occulte) некоторое сведение имела. Мы разъехались, и лишь только я, по прочтении нескольких листов из Шведенборга, легла на постелю, тотчас заснула. Около полуночи начали мне грезиться престрашные сны, почувствовала я занятие духа, жар, биение сердца и такое порывистое движение во всех моих членах, что ни рукой, ни ногой не могла поворотиться и, лишась всех сил, лежала в крайнем изнеможении. Поутру, когда хотела я встать, ощущала в себе такую слабость, что с трудом могла с одного бока на другой переворотиться. И опять, хотя не совсем заснула, однако ж пришла в забывчивость, во время которой чувствовала я жесточайшия мучения и часто с криком от полусоннаго моего состояния пробужалась. Когда прочие господа поутру собрались к Калиостру, то он им сказал, что составы тела моего настолько слабы, что он никак не мог наслать на меня магическаго сна, не подвергая жизнь мою опасности; что он было повелел важнейшим своим духам действовать на мои составы и предуготовить меня во сне к свиданию с братом моим, но сложение тела моего столь слабо, что при всяком заклинании представлялись мне страшные и прерывающиеся сны, от чего я и теперь, как он уведомился от духов своих, лежу в крайнем изнеможении; и что ежели бы он еще продолжал свое духопризвание, то бы вся связь тела моего совершенно разрушилась. Почтения достойной старик *** послан был от него ко мне с тем, чтоб меня к нему звать; а при том он ему сказал следующее: «Вы найдете ету милую барыню в крайней болезни, и как духи мои меня уверяют, в постеле в таком состоянии, что она теперь с нами видеться не может; однако ж ета болезнь ничего не значит, и около трех часов после обеда она будет опять в добром здоровье. Между тем не сказывайте ей ничего, что я с вами теперь говорю; поезжайте к ней и притворитесь, будто вы ничего об ея болезни не знаете; скажите ей, я весьма удивляюсь, что ее здесь нет, потому что она вчера обещалась сего дня в 9 часов утра здесь быть». *** приехал ко мне и нашел меня, так как Калиостр сказал, в постеле и не в состоянии ехать со двора. Из слов его я ничего приметить не могла, что говорил с ним Калиостр, а только сказал мне, что он после обеда опять меня посетит, только чтоб я была спокойна. Также и перед Калиостром обещал меня извинить, что я у него не была. После того, как я вскоре спокойно заснула, около трех часов стало мне действительно легче, и я, вставши с постели, пошла с нарочитою бодростию в мой кабинет, где я нечто писала (10).
В самое сие время Калиостр сказал сему престарелому и почтенному ***: «Извольте теперь съездить к Гж. фон дер Реке, вы найдете ее в кабинете за письменным столиком в нарочитом здоровье, привезите ее к нам, только ничего не сказывайте ей, что я с вами говорил». *** вошел ко мне и немало удивился, нашедши меня столь бодру, и точно в кабинете за письменным столиком, а при том видевши, что я в 9 часов поутру лежала в постеле больна. И так, чувствуя себя здоровою, поехала я с *** к Калиостру, где нашла я отца моего и Г. фон дер Говена. При входе моем в горницу Калиостр протянул мне руку и сказал: «Вы! сударыня, нынешнюю ночь много пострадали, и отчасти сами в том виною. Когда вы уже с лишком нетерпеливо желали поговорить во сне с покойным вашим братцом, то я принужден был употребить мои силы, чтоб сие ваше желание исполнить. Ежели бы вы были сложением несколько покрепче и не имели бы к вашему брату такой необычайной любви, которая уже почти и меру превосходит, то бы я мог наслать на вас сон, которой бы ближе подвел нас к нашему предмету, и помог бы вам глубже проникнуть в священную мистическую науку. А теперь я вижу, что нам должно идти путем обыкновенным, однако ж при всем том, ежели вы в вашей ревности не ослабеете, то с вашими способностями можете вы наконец достигнуть до желаемаго предмета. Еще должен я вам нечто сказать. Ганнахиил, покровительствующий дух, котораго я к вам приставил, и которой со дня вашего со мною союза за вами примечает и дает мне отчет о ваших мыслях и делах, уверяет меня, что вы единственно с печали о брате вашем приступаете теперь к мистической науке43 и что положение вашей участи посеяло в душе вашей первыя семена склонности к магии. А для сейто причины добрые духи и действовать над вами не могут, потому что вы магию не для магии любите, но для того, что смерть похитила у вас то, к чему душа ваша наипаче была привязана. (11) При всем том, однако ж, сегодня ввечеру вы будете присутствовать при магическом опыте, которой я буду делать, и я надеюсь, что вы и сами мало-помалу в подобных работах успеете». Запечатанную бумажку Калиостр у отца моего взял назад, потому что я желаемого сна не видала, и в тоже мгновение ока, не читав и не распечатав ее, сжег.
В сей вечер Калиостр делал следующий опыт в доме дяди моего и в присутствии некоторых сочленов нашей ложи. Сперва спросил он у меня о крестных именах господина N.N., коего я довольно знала, и об крестных же именах покойнаго брата моего. Когда я ему их назвала, то он написал начальныя буквы всех сих имен и между всякою буквою поставил какие то знаки, коих я не разумела. Потом оставался он в горнице на некоторое время один, писал всякую всячину, иное сжег и, пришедши к нам, сказал, чтобы мы научили дитя его попросить, чтоб он ему опять в той горнице чтонибудь показал. (12) Мать просила робенка уговорить Калиостра, чтоб он ему показал тот лес, которой он несколько дней назад уже показывал, или, впрочем, что ему угодно. Калиостр взял робенка на колена, тер ему голову сожженными пред тем бумажками, целовал его и сказал: «Дитя! И ты будешь со временем великой человек! Поди, любезной робенок, ты увидишь весьма важныя вещи». (13) Потом повел он робенка в ту горницу, в которой прежде писал. В ней ничего не было, кроме обыкновенных горнишных вещей: стояли только два подсвечника на письменном столике дяди моего, а между подсвечниками лежал исписанной знаками лист бумаги. Когда робенок вошел в сию горницу, то Калиостр, затворя в нее двери, дитяте сказал, что он должен спокойно дожидаться, пока обещанныя им прекрасныя вещи явятся, и чтоб он ничего не боялся, хотя бы в другой горнице и шум произошел, потому что ето ничего не значит. Мы в другой горнице сели все в круг прямо против затворенных дверей. Калиостр с обнаженною шпагою в руке стал посреди той же горницы, заповедал всем нам молчание, важность, благоговение и тишину. Потом делал он шпагою некоторые знаки на дверях той горницы, в которой был робенок; после того стучал ногою (14) то в землю, то в дверь, писал шпагою некоторые знаки на воздухе, произносил всякия имена и слова, коих мы все не разумели, а чаще всего слышны были нам следующия восклицания: гелион, мелион, тетраграмматон. Во время самых сих работ послала тетка моя старшаго своего сына в другую горницу посмотреть, все ли двери были заперты. Тогда Калиостр с ужасною запальчивостию вскричал: «Боже мой, что вы делаете? тише, тише, не шевелитесь; вы теперь в превеличайшей опасности, да и я вместе с вами». Он продолжал стучать ногою, кричал изо всей мочи некоторыя незнакомыя нам слова и имена, делал на воздухе всякия изображения и наконец около всех нас шпагою своею очертил круг. Стал сам в кругу и с превеличайшими угрозами сказал, что все мы будем несчастливы, ежели один из нас шевельнется, или хотя тихо чтонибудь скажет (15); потом опять начал свои заклинания, велел робенку, которой до тех пор все молчал и заперт был в горнице, чтоб он стал на колена, повторял все, что он ему станет говорить, и не прежде бы встал с колен, пока не увидит какого явления. Потом Калиостр опять застучал ногами, делал шпагою различныя движения и спрашивал у робенка: что вы теперь видите?