Я продолжала: «Простите мне, что я хочу еще кое о чем вас спросить».
«Ежели вам угодно» ответствовал он.
Я. «На лице вашем написано было некое торжествующее удовольствие, когда вы нам говорили, что Г. N. N. вами наказан и что вы ему с помощию ваших духов много зла причинили. Скажите мне, прилично ли ето тому, кто другом человечества себя называет?»
К. «Признаться, что я в вас считал гораздо больше остроумия. Скажите мне, могу ли я в моем положении быть всегда то, что я есмь! и не должен ли я иногда, дабы совершенно узнать моих учеников, принимать на себя различныя склонности?»
Я. «Но к чему ж вам принимать на себя столько труда, когда вы с помощию служащих вам духов можете нас испытать?»
К. «Милое мое дитя! Ты разсуждаешь точно так, как слепой о цветах! Всякой день имеет свои определенные часы, в которые я могу совершать магическия действия и когда мне тяжкия и важныя работы назначаются. Из вас я только трех нашел таких, над коими смотрение поручил я служащим моим духам; а других я должен искушать наперед в естественной жизни, дабы узнать их сердечныя и душевныя способности и мало-помалу довести их до желаемаго предмета. Ежели бы и вы уже с некотораго времени не были поручены моим духам, то бы я теперь обратил на вас мое внимание, ибо смелость, с коею вы со мною объясняетесь, и неповрежденное чувство человечества, которое при том за вас говорит, могли бы мне вложить в мысль, что в вас кроются величайшия способности к магии».
Спустя несколько дней поехал Калиостр с женою своею, с господином фон Говеном, господином фон Корфом, с отцом моим и со мною в Вилцен к дяде моему, где мы уже его нашли с супругою, с дочерью и с обоими своими сыновьями. Калиостр взял меня одну с собою в карету и имел со мною некоторые разговоры о магии, кои зделали меня весьма примечательною в разсуждении его нравственных склонностей (к которым я уже начинала терять мою доверенность). Тогда открыла я глаза в разсуждении всего, что мне в нем не нравилось; и я должна признаться, что острота его и тонкость в знании людей удивляли меня не меньше магических его опытов. Прежде нежели я далее впущусь в мое повествование, должна я здесь включить некоторое приключение.
По нескольких разговорах Калиостр спросил у меня: что бы такое думала я о Ц.? не могу ли я ему его яснее описать и рассказать некоторыя обстоятельства из его жизни? Я его знаю, однако ж не столь коротко, чтоб я могла удовольствовать ваше желание. (Мне известна была некоторая тайность в разсуждении Ц., которая бы могла быть ему несколько вредна и о коей я точно знала, что кроме двух друзей и моей матери, ни одна душа не ведала. Мать моя, запечатав клятвою уста мои, открыла мне сию тайну.) Калиостр смотрел мне в глаза весьма пристально и с значащим нечто голосом сказал: «Итак, сударыня! Вы ничего такого об Ц. не знаете, чрез что бы вы могли меня ближе познакомить с его склонностями и судьбою, а мне в том крайняя нужда».
Я. «Правду вам сказать, что я весьма мало знаю Ц.».
К. «Змея, кою я в пазухе моей питаю! ты лжешь! клянись, тотчас клянись предо мною, что ты никакой тайны в разсуждении обстоятельств его жизни не ведаешь, которая, кроме тебя, троим еще известна».
Признаться надобно, что я была тогда в крайнем изумлении. Я на несколько времени замолчала и сама в себе разсуждала, каким бы образом должно было мне в сем случае поступить, не наруша даннаго мною слова и не преступя моих правил, коим я в разсуждении праваго и неправаго дела следовала. Калиостр, с сердцем на меня взглянув, сказал: «Ну, притворщица! Что ты молчишь? Отвечай мне так ты ничего не знаешь о Ц.?». На что я с весьма важным видом сказала: «Господин Граф! Мне весьма странен ваш поступок; я не понимаю, для кого вы играете ету шутку, когда я одна только с вами, я, которую, как вы сами говорите, стережет служащий вам дух Ганнахиил. Когда я не страшусь очей всевидящаго, коему открыта вся внутренность моего сердца, то может ли меня устрашить Ганнахиил, если он, так как благодетельной дух, во глубину души моей проницает? Ежели же он не тот, каким я его теперь называю, то пусть он что хочет обо мне вам насказывает. Я верую в того, пред лицем котораго трепещут демоны и чернокнижники; и я совершенно уверена, что он напоследок все неустройства в мире сем обратит к лучшему». Калиостр взглянул на меня весьма дружески, жал мою руку и сказал: «Добродетельная душа! Толикой скромности, такой твердости духа и такого благоразумия я не ожидал от вас, судя по вашей молодости. Поступок ваш в сем случае был столь благоразумен, что он далеко превзошел мое чаяние. Теперь уже могу я вам сказать связь дела сего. Мне приказано от моих начальников предложить вам етот обманчивой вопрос тогда, когда уже они наперед всю связь дела мне открыли, и то даже мне сказали, что матушка ваша для лучшаго вашего в разсуждении людей просвещения сообщила вам сию историю. Ежели бы вы во всем мне признались, то бы я имел тогда справедливую причину опасаться, что вы, по слабости вашей, и против будущих искушений не в силах будете устоять и можете со временем попасться в наиопаснейшия для магии сети. А если же бы вы отважились мне дать такую присягу, тогда бы вы зделали первой шаг по тому пути, на коем бы вы со временем погрязли еще в вящие пороки, и я бы наконец принужден был мало-помалу вовсе вас оставить. Но теперь мы кончим етот разговор; однако ж я еще вам повторяю, что путь, ведущий к магии, весьма опасен и что из тысячи, по крайней мере, один только достигает до той высокой цели, чрез которую себя и других можно зделать благополучными, ежели кто, не повергаясь в бездну, избежит от всех искушений; при всем том вы можете далеко по сему пути шествовать, ежели вы все свои душевныя и сердечныя дарования на то употребите». Здесь Калиостр замолчал, и я ничего ему не отвечала; однако ж ето дело привело меня в ужасную задумчивость. Помолчав немного, сказал он мне, чтоб я безо всякаго изъятия никому из братьев и сестер того не открывала, что между нами случилось, будто бы для того, что он имел справедливыя причины еще до времени таить сию свою силу, которая открывает пред ним внутренность сердца человеческаго. (17)
Признаться надобно, что я была тогда в крайнем изумлении. Я на несколько времени замолчала и сама в себе разсуждала, каким бы образом должно было мне в сем случае поступить, не наруша даннаго мною слова и не преступя моих правил, коим я в разсуждении праваго и неправаго дела следовала. Калиостр, с сердцем на меня взглянув, сказал: «Ну, притворщица! Что ты молчишь? Отвечай мне так ты ничего не знаешь о Ц.?». На что я с весьма важным видом сказала: «Господин Граф! Мне весьма странен ваш поступок; я не понимаю, для кого вы играете ету шутку, когда я одна только с вами, я, которую, как вы сами говорите, стережет служащий вам дух Ганнахиил. Когда я не страшусь очей всевидящаго, коему открыта вся внутренность моего сердца, то может ли меня устрашить Ганнахиил, если он, так как благодетельной дух, во глубину души моей проницает? Ежели же он не тот, каким я его теперь называю, то пусть он что хочет обо мне вам насказывает. Я верую в того, пред лицем котораго трепещут демоны и чернокнижники; и я совершенно уверена, что он напоследок все неустройства в мире сем обратит к лучшему». Калиостр взглянул на меня весьма дружески, жал мою руку и сказал: «Добродетельная душа! Толикой скромности, такой твердости духа и такого благоразумия я не ожидал от вас, судя по вашей молодости. Поступок ваш в сем случае был столь благоразумен, что он далеко превзошел мое чаяние. Теперь уже могу я вам сказать связь дела сего. Мне приказано от моих начальников предложить вам етот обманчивой вопрос тогда, когда уже они наперед всю связь дела мне открыли, и то даже мне сказали, что матушка ваша для лучшаго вашего в разсуждении людей просвещения сообщила вам сию историю. Ежели бы вы во всем мне признались, то бы я имел тогда справедливую причину опасаться, что вы, по слабости вашей, и против будущих искушений не в силах будете устоять и можете со временем попасться в наиопаснейшия для магии сети. А если же бы вы отважились мне дать такую присягу, тогда бы вы зделали первой шаг по тому пути, на коем бы вы со временем погрязли еще в вящие пороки, и я бы наконец принужден был мало-помалу вовсе вас оставить. Но теперь мы кончим етот разговор; однако ж я еще вам повторяю, что путь, ведущий к магии, весьма опасен и что из тысячи, по крайней мере, один только достигает до той высокой цели, чрез которую себя и других можно зделать благополучными, ежели кто, не повергаясь в бездну, избежит от всех искушений; при всем том вы можете далеко по сему пути шествовать, ежели вы все свои душевныя и сердечныя дарования на то употребите». Здесь Калиостр замолчал, и я ничего ему не отвечала; однако ж ето дело привело меня в ужасную задумчивость. Помолчав немного, сказал он мне, чтоб я безо всякаго изъятия никому из братьев и сестер того не открывала, что между нами случилось, будто бы для того, что он имел справедливыя причины еще до времени таить сию свою силу, которая открывает пред ним внутренность сердца человеческаго. (17)
Когда мы стали подъезжать к Вилцену, тогда Калиостр говорил и молился тихо про себя на незнаемом языке, читал нечто из небольшой красной магической книжки и, увидя лес, с необычайным жаром вскричал: «Там, там лежат зарыты магическия писания! о! ты, великий миров зиждитель! помоги мне совершить мое намерение!». Потом, несколько помолчав, продолжал: «Сии магическия писания и сокровища лежат под стражею наисильнейших духов, и кроме духов, никто их оттуда достать не может. Я ли тот счастливой, чрез посредство котораго оныя сокровища вынутся, сие известно только тому одному, кто меня послал. Но я наложу на духов, стерегущих сии сокровища, такое заклятие, чтоб тот, кто пойдет по следам моим, ничего не мог успеть без моего ведома и без помощи моей, хотя бы я был от него и за триста миль». Лишь только мы приехали в Вилцен, то он с господином фон Говеном, с отцом моим и дядею без проводника пошел прямо в тот лес, которой он прежде описал, и тамо показал сломленное дерево, под коим, по его словам, лежало охраняемое духами сокровище. Там надлежало ему опять одному про себя делать некоторое заклинание и одного из своих духов к оному месту привязать. Следующаго утра между 10 и 11 часов делал он опять с робенком магической опыт в присутствии всех бывших тогда сочленов нашей ложи. При сем опыте он точно так же поступал, как и при первом, котораго я была свидетельницею, с тем только различием, что робенок был в той же горнице, в которой мы в кругу сидели, только за ширмами, а господин фон Говен в том же кругу стоял подле Калиостра. Робенку дал Калиостр держать большой железной гвоздь, велел ему стать на колена и прежде не вставать, пока не увидит уже знакомаго ему прекраснаго мальчика. Когда сей явился пред робенком, то Калиостр повелел духу с красным крестом явиться, вселиться в гвоздь и лежащее в лесу сокровище так охранять, чтоб никто без его ведома к оному приближиться не смел. Также и без господина фон Говена сокровищу сему запрещено было наружу выходить. Потом велел он господину фон Говену преклонить колена, а духу с красным крестом к нему прицепиться. После того Г. фон Говен делал робенку некоторые вопросы, кои Калиостр ему наперед сказывал. И когда Г. фон Говен говорил, то Калиостр прикасался к нему магическим своим мечом. Наконец Г. фон Говен должен был повторять за Калиостром следующия слова: