И тогда он нарисовал самого себя.
Это был его последний рисунок ведь всё, что рисовал Ротбур, умирало.
И с окончательным точным штрихом, оставленным на бумаге, жизнь покинула рисовальщика. Только тогда в его комнату вновь вошла тёмная дева.
Ты опять сумел обмануть меня, хитрый рисовальщик, сказала Дева-Смерть, глядя в его застывшее спокойное лицо. Впрочем, я не в обиде.
А с портрета на неё смотрел живой Ротбур.
Он улыбался.
Человек-Свинья
питерская городская сказка
Он чавкал.
Он ронял макароны с тарелки. И бутерброды маслом вниз.
Он крошил на пол хлеб и печенье. И обязательно проливал на скатерть томатный сок. И чай. И даже кофе.
Он швырял в окно кости и яблочные огрызки. Он кидал обёртки и пустые бутылки прямо на тротуар. И плевал под ноги семечки и ореховую скорлупу. Он просто плевался.
И всюду, всюду бросал окурки.
Вот свинтус! возмущались люди, глядя ему вслед. Просто свинтус какой-то!
Но больше всего он любил опрокидывать урны и мусорные бачки. Глядя на рассыпающийся мусор, он веселился от души. И вот как-то поздним вечером, радостно поддавая ногой очередную злополучную урну, он напоролся на тётку. Странную тётку.
Тётка уставилась прямо ему в глаза. Один глаз у неё был не по-хорошему зеленющий, а другой какой-то неразборчивый. Она сказала страшным голосом:
Ты свинья!
Нет, не свинья! почему-то заоправдывался он. И вообще-ка, тётка, отвяжись
Нет, ты свинья, повторила странная тётка, свиньёй же тебе и быть!
И такая непонятная злая сила была в этих тёткиных словах, что он весь съёжился, испуганно зажмурился и рухнул на тротуар. А когда открыл глаза, никакой тётки рядом уже не оказалось.
Это Антипкина была, с Лиговки, склонился над ним сердобольный старичок, позвякивая мешочком с пустыми бутылками. Крепко злоязыкая баба! Ой, парень, а что у тебя с лицом-то?
Старичок отшатнулся, затряс бутылками и, испуганно оглядываясь, засеменил прочь.
Боясь шевельнуться, он тупо глядел вслед старичку, пока тот совсем не скрылся за углом. Оставшись в одиночестве, он осторожно поднёс руку к лицу, коснулся своего носа и вздрогнул: вместо носа нащупал он что-то шершавое, продолговатое и тупое. Он вскочил и обнаружил вдруг, что ноги его стали странно короткими. Да и руки тоже. Путаясь в брюках, в ужасе рванулся он к ближайшей ларёчной витрине и в рыжем свете фонаря увидел жуткое своё отражение: из заляпанного стекла вместо человечьего лица таращилась на него свиная морда.
Сбылось тёткино пророчество. Он сделался Человеком-Свиньёй.
Потом он долго бежал, крался тёмными переулками, прячась от прохожих. Одна мысль всё не давала ему покоя: а может ли он ещё говорить по-человечески? Но он боялся открыть рот говорить с самим собой было страшновато. Наконец решившись, приблизился Человек-Свинья к пьяному, одиноко дремавшему на пустой трамвайной остановке и, запинаясь, спросил:
Давно давно транвая ждёте?
О счастье! Он мог он мог говорить!
Пьяный вздрогнул и, вскинув голову, тупо уставился на Человека-Свинью. Внезапно глаза его радостно прояснились.
Хо! Хрюша пришёл! икнул пьяный. Спокойной ночи алкаши! Ну и нахрюкался же я сегодня!
Наконец Человек-Свинья решился пойти домой.
Долго ковырялся он ключом в замочной скважине, но дверь всё не открывалась. Ему пришлось позвонить.
Хто та-ам? спросила за дверью зевающая невестка.
Это я как бы, неуверенно ответил Человек-Свинья.
Вот свинья! Всё шляешься по ночам, покою нету, заворчала невестка, лязгая засовом и вдруг взвизгнула: она увидела Человека-Свинью.
Тыча в него пальцем, невестка пронзительно визжала, загораживая дверь.
На шум прибежали брат Николай и сонный дылда-племянник.
Пошёл вон, образина, а то в ментуру сдадим, мрачно пообещал брат Николай.
Николай, братан, это же я! вскрикнул в отчаянии Человек-Свинья. Это тётка Антипкина с Лиговки так меня уделала! Я же это! Смотри: вот и куртка моя, и паспорт вот новый, вместе же получали! Я брат же твой!
Брат Николай схватил Человека-Свинью за шиворот, вздёрнул и прокричал в самое отвислое его ухо:
Брат?! Я тебе покажу брата, свиномордия! Нету у меня братьев среди хряков!
И спустил Человека-Свинью с лестницы, обидно запустив вслед старой, со школы ещё, облезлой лыжей.
Так Человек-Свинья остался на улице. Искать его никто не стал. Брат с невесткой быстренько поделили его вещи и спрятанную в старой печной отдушине долларовую заначку, а на работе, в рыбной компании, его просто уволили за прогулы.
Так Человек-Свинья остался на улице. Искать его никто не стал. Брат с невесткой быстренько поделили его вещи и спрятанную в старой печной отдушине долларовую заначку, а на работе, в рыбной компании, его просто уволили за прогулы.
Он стал никем.
Сначала от Человека-Свиньи все шарахались, но потом понемногу стали привыкать люди ко всему привыкают. Одинокие старушки, подкармливая кошек, вздыхали и совали ему кусок-другой; прохожие называли его «свиным рылом», просили хрюкнуть и потом, ухмыляясь, бросали монетки, а иногда и помятые сторублёвики. Он спал на лестницах, рылся в помойках и очень тосковал по прежней своей достойной жизни.
Теперь он мог свинячить, сколько душе угодно. Но ему почему-то не хотелось.
Понемногу его жизнь наладилась. Он устроился на работу приёмщиком стеклотары, там и прозвище новое получил Свиной. Почти фамилия.
Зарабатывал он неплохо, даже женился.
С лица воду не пить, говаривала его жена, крепкая одноглазая Надя. Главное, чтобы человек был хороший.
И отбирала у него всю зарплату.
По ночам, когда жена вмёртвую засыпала, полюбил слоняться Человек-Свинья по таинственному тёмному городу, подкарауливая в пустых переулках припозднившихся прохожих. Возникая внезапно из-за угла перед онемевшим человеком, наслаждался он изумлением и ужасом в чужих глазах, странной своей пугающей исключительностью, короткой мгновенной властью над посторонней перепуганной душой.
Глядя вслед убегающему в ужасе незнакомцу, Человек-Свинья ликовал.
А потом почему-то плакал.
И душа его разрывалась от необъяснимой тоски.
Но вот однажды, промозглым осенним вечером, напоролся он на Кота.
Человека-Кота.
Они столкнулись нос к носу у заколоченного ларька. Человек-Свинья испуганно вздрогнул, Человек-Кот нет.
А-а-а! ухмыльнулся Человек-Кот. Нашего полку, значит, прибыло! Пошли, пошли к нам, корешок.
Он долго, молча вёл Человека-Свинью подворотнями, проходными дворами, гаражами и заброшенными стройками и привёл наконец в подвальчик разрушенного дома, где-то на островах.
Здесь, при свете тусклого фонаря, сидели на ящиках перед покосившимся столом Человек-Индюк, Человек-Крыса и Девушка-Корова. Они дружно выпивали.
О! Да вы из наших будете! приветливо пробасила Девушка-Корова навстречу вошедшим. Присаживайтесь и расскажите нам всё.
Человек-Свинья всё и рассказал о себе, об ужасной тётке Антипкиной. Собеседники грустно кивали: оказалось, что Антипкину знают здесь все.
И мы через неё, морду, пострадали, всхлипнула Девушка-Корова, кивая на Человека-Кота. Вот Котя расскажет.
И Человек-Кот поведал, как жил он с этой самой тёткой Антипкиной в законном браке целых пять с довесочкой лет женился как-то сдуру, по молодости. Правда, отличалась его вторая половина сильно нехорошим языком: кому чего плохого пожелает, то непременно и сбудется. Но он ничего, жил с ней, как все, по-человечески: и погуливал, конечно, но и домой дорогу не забывал. «Гуляка ты, ворчала жена, бабник проклятущий! Ни одной юбки не пропустишь! Погоди-погоди, поймаю, допрыгаешься у меня!»
А он не принимал всерьёз её угрозы ишь, напугала!
Но вот однажды застукала его жена дома в неурочное время да не одного, а с подругой. Рассвирепела Антипкина ужасно, но кричать, драться не стала, а говорит страшно так: «Кот ты мартовский, как есть кот. И девка твоя корова глупая». Повернулась и вышла.
Посмеялись муж с подружкой над её словами, а как глянули друг на друга так и онемели: лишила их злая баба человеческих лиц!
А Человек-Крыса прежде был у них соседом по коммуналке. Как раз попался он Антипкиной под горячую руку, когда, по обыкновению своему, подслушивал под её дверью. «Ах ты, крыса, только-то и буркнула она, крыса противная! Крысиная твоя морррда!»
Этого ему и хватило.
Зато Человек-Индюк был уж тут вовсе ни при чём. Просто поднимался он по лестнице, когда вылетела разъярённая Антипкина из своей квартиры. Налетела она на него, да как гаркнет: «Ишь растопырился на всю лестницу, пройти нельзя! Индюк! Индюк!»
И стал он, правда, индюком.
Позже все они встретились, нашли друг дружку, зажили новой своей непростой жизнью. Пытались поначалу, конечно, вернуть прежний привычный облик: к колдунам, экстрасенсам всяким бегали и к Феклисте, и к Гуру Бен-Магусу, и к знаменитому Вове с Нарвского, и даже к самому Визарду. Да никто им так и не помог. «Ищите, советовали колдуны, того, кто вам понавредил. Может, передумает, снимет колдовство».