за окном отдалённым всплеском мутно-красным померещилось глядел наружу в конец улицы сквозь голые ветки деревьев где на хлебопекарном заводе матерчатый портрет ветром мотало буквы на нём угадывая людишек под ним усматривая многоточием на снегу в порыве развернуло к нему красное покрывало татарский хан Брежнев щурился колыхался, щёки раздувая и морщился настырной кикиморой.
это какой же праздник у них?.. а-а-а, этот!.. разгром Эрмитажа не помаршировать плечом к плечу не раствориться в их простой футбольной радости бля, уже нояб ещё вчера авгунст был томный авгунст канарейки пели на каждом углу.
сидел на топчане, тупо уставившись в окно потянулся за сигаретой чиркнул затянулся и длил эту первую самую сладкую утреннюю затяжку бестолково взглядом шарил мохнатое что-то валялось у двери меховая шапка та, что со стулика швырнул.
олух надо было на голову надеть чтоб их не слышать всю жизнь ходить в шапке, чтоб никого не слышать и в чёрных очках!.. но нет тебе опять тащись в их навороченные кулисы крестики и нолики расставлять когда хочется вообще ничего не делать не знать, не участвовать, не привлекаться картоношей в поликлинику устроюсь.
тускло и невесело бывало по утрам Глеб знал это про себя и знал приёмы, как себя переиначить, одеть, обуть и придать лицу выражение видимой причастности к окружающему, внимания и даже заинтересованности в их кислом компоте картоношей идти как-то не хотелось а потому надлежало выполнять иные социальные рутины.
не спеша, с неярким отвращением представил, сколько всего штатного и табельного нужно будет претворить и совершить прежде чем можно будет почапать на Кутузовскую набережную в мастерскую к Коробкову усесться на однажды притащенный с помойки растерзанный кожаный диван несметных размеров и слушать многоцветный заковыристый трёп всегдашних сайгонских прихожан захожих гопников, алконосов и шмаровых.
но тут вспомнилось, что Коробков сегодня на Пороховые поехал помогать кому-то дом старинный на дощечки разбирать.
может, вернулся уже?.. да не забухают они там после физицских трудов это ж ясно но на работе всё же надо себя показать галку в ведомости поставить и матери надо позвонить она уж сколько раз звонила а тебя не было потому что тебя всегда нет тебя вообще нет и Натали обещал сама могла бы звякнуть, конечно особо за тобой не та́щится но всё ж это твой единственный фак цени.
мельком в зеркало зыркнул тошно смотреть обычно вытянутая скандинавская (по утверждению Леона) морда расплылась вширь, опухла и стала ещё задумчивей, чем обычно бурка́ла по-японски сузились курчавые волосы сбились в путаный ком засохших водорослей чесанул их было пальца́ми внутри налипла какая-то пришлая кака мыть тебя надо брандспойтом бомж в законе.
Глебу Городецкому было слегка за тридцать жил он один, работал художником в ДОСААФе не ахти какая почётная должность, которая, однако, позволяла ему реально работать всего восемь-десять часов в неделю ибо всегда он был на объекте а объектов было великое множество начальство было им довольно потому что Глеб делал за неделю столько, сколько предыдущий художник-алкарь за месяц зарплата была скудная (90 рэ) но Юрке Коробкову, как члену Союза художников, время от времени подсовывали жирные заказы, которые тот брал чтоб помнили, но сам делать ленился и отфутболивал их Глебу так что, в общем и целом, Глеб зарабатывал неплохо.
Они с Коробковым съели не один мешок соли и выпили не одну лохань водки немало воды утекло под мостом Хризантем на реке Имамура с тех пор, как эти двое случайно зацепились языками насчёт одной обоюдной бабы стремительно обнаружили молочное братство по нескольким её подругам снюхались и стали общаться один раз даже подрались по пьяни и Глеб удивился страшной земляной силе Юркиной хватки Городецкий и сам был крутой мужик постоянного ломового ручного труда приёмчики кое-какие знал и не раз скручивал в бараний рог зарвавшихся грузных хамил но тогда Глеб еле выполз из этих медвежьих лап, дав Большому с двух сторон по ушам что тот ему долго припоминал как нежентильменское поведение.
они могли спокойно проработать целый день рядом, не сказав друг другу ни слова за исключением утилитарных «подай» и «подвинь» потом так же молча ехать домой в размудоханной старой коробковской «Волге» и хмуро кивнуть друг другу у подворотни Городецкого пока, мол, до завтра однако Коробков упорно отказывался работать с кем-либо, кроме Глеба хотя легко мог найти напарника получше и попроворнее.
но стоило Глебу приболеть или под каким другим предлогом манкировать коробковской компанией более недели как в дверь раздавался звонок далее начинали скрипеть и стонать коммунальные шифоньеры и секретеры, потревоженные впотьмах в узком коммунальном коридоре могутными Юркиными плечами слышался раскатистый боцманский бас Коробкова распоряжавшегося соседками и учившего их уму-разуму распахивалась дверь и Сам, с кульками и бутылкой, в расстёгнутой барской шубе-выворотке ступал внутрь, больше́я своей мощной тушей и, почти что раздвигая собою дверной косяк кульки на стол водружал и доминировал темой разговора:
а вчера у нас был общий гвалт насчёт Маринкиных именин ну ты помнишь Маринку худенькая сосулька такая Лолита несостоявшаяся мотылёк так вот, она вчера набегалась за продуктами перед всеобщим слётом и в изнеможении у меня на диване в огромном пледе заснула ну дарёный ты помнишь.
а тут управдом пришёл недоимки с меня за ремонт получать и на неё с размаху сел пудов на семь мужчина убил бы но спасибо диван мягкий а она кричала своим ядовитым сопрано что он ейной же брошкой ей грудь проткнул стала лифчик расстёгивать и в нос ему окровавленной грудью тыкать ну, мы управдома всем гуртом начали сдавать в милицию за хулиганство так что этот гусь нахрапчатый про недоимки забыл а то он, сука, хотел с меня несметную сумму за дверь и побитые стены на лестнице помнишь, когда тот кривой тютель приходил а мы не открывали так он трубу нашёл в дверь бить ею начал, как дятел и по стенам лупить да ты, бля, совсем дохлая муха на поверхностный взгляд сейчас мы тебя колдовскими настоями и отварами поить будем от Бабы-яги.
далее начиналась заварка травяных чаёв с мёдом, выпивка, закуска рассказы, воспоминания общий балдёж на весь вечер с анекдотами, исповедями, сплетнями, клятвами, зароками на будущее с обязательным просмотром Глебовых эскизов при этом Юрка лишь изредка хмыкал и тыкал в отдельные сомнительные места композиций, но никогда не ругал всё это завершалось вынужденным скоропостижным выздоровлением Глеба и хоровым исполнением отдельных куплетов народных песен.
(Коробков): где ж ты, блядь, такую бациллу найдёшь, которая супротив нас устоит?!. не сопливь в бокал нос оторву!
далее следовал сумбурный полуночный отъезд Юрки с долгими прощаниями и возвратами с дороги:
а ещё я им сказал, что ты специалист по витражу и шелкографии да не сцы, я те книжку про это дам там немного одно окно правда, большое.
не получится пойти сегодня к Коробкову а завтра ж, бля, пятница!.. как же ты, тоскливый лапоть, сразу не урюхал?.. шопла на дачу гоношилась в Сосново Натали надо туда затащить и многократно трахнуть под баян чтоб иннокентия утешить а может, всё-таки попробовать сегодня в мастерскую?
Глеб на кухню к мойдодыру выкатился харю ополоснуть и чайник себе сварить шорох вроде там прошёл или померещилось ему от социального одичания?.. похоже, вода струйкой из крана течёт ан нет это Софья Львовна сама с собой разговаривает она, когда одна, всё время что-то шепчет еврейка, но как-то по-русски круглолицая.
год назад Глеба просила жалобу написать что один мужик на работе её жидовкой обзывает бумагу дала, где было несколько её начальных попыток выразить свои чувства с орфографическими ошибками и округлыми буквами, выведенными как в детском букваре написал, конечно она некоторые слова повторить просила, чтоб лучше запомнить.
стоит себе варит похлёбку и шепчет в мире ином.
как дела, Софья Львовна?
смутилась, словно её за чем-то стыдным поймали взор опустила напевно своё стеснительное «хорошо» сказала и, прихрамывая, заковыляла крабиком из кухни.