В июне защищаю, с наглой уверенностью прозвучал мой ответ.
Как ваша фамилия? он тут же снова извлек блокнот.
Если честно, тогда этот вопрос меня удивил и даже несколько обидел. Если бы его задал руководитель хозрасчетной Лаборатории космических лучей доктор физматнаук Коломиец Д. В., то это было бы понятно. Но декан факультета, команда КВН которого была победителем республиканского масштаба, не имел права не знать фамилию ее бессменного в течение пяти лет капитана. И Дмитрий Васильевич уже возглавлял деканат, когда мы в последний День Физика устроили грандиозный праздник на факультете с триумфальным завершением в Казгосфилармонии. Там весь зал аплодировал нам стоя.
Сейчас понимаю тотальную занятость этого человека и мелочность моих амбиций, но тогда мне пришлось сделать усилие, чтобы не отреагировать с юношеской безапелляционностью и ехидством на такое невежество.
Во ты, парень, и влип! засмеялся Аскаров, когда за деканом закрылась дверь.
2. Знак свыше
Но я не влип, а три дня спустя врезался по полной программе в асфальт до крови, до легкого сотрясения недозрелого мозга. Это был первый урок, который преподнесла мне Антарктида, и то усвоил его благодаря разъяснениям Нины Яковлевны. Но все по порядку. А было так.
11 мая того же года около 8 часов вечера по местному времени раздался звонок из Белокаменной, сообщивший о моем прохождении в список участников антарктической экспедиции.
Что бы вы сделали, уважаемый читатель, если бы вам в неполные 23 года предложили такое путешествие? Когда у вас, госраспределенного в казахстанскую Тмутаракань выпускника, вдруг засияли надежды на совершенно другую жизнь и будущее? Наверное, благоразумно поехали бы домой посоветоваться с родителями, если у вас с ними уже появился общий язык? Обсудили бы с любимой девушкой, а то и женой, если она ею стала? Или со старшими братьями и сестрами, если они у вас есть?
А я решил объявить об этом всему свету, а для начала друзьям. В основном, это были мои бывшие одноклассники по знаменитой в столице 56-й школе. Кстати, об этом учебном заведении, ее вольнодумствовавших учителях и необычных учениках не то что главу роман надо бы написать. Например, выпускники этой школы стопроцентно поступали в лучшие вузы страны. Но речь сейчас не об этом.
Когда я добрался до дома Гинатуллиных (там обычно проходили наши встречи), было уже темно. Все, кого смог обзвонить, что составляло тоже проблему (учитывая низкую телефонизацию и нулевую компьютеризацию страны), были на месте. Мурик Ахметов приехал на велосипеде, и все трое «мушкетеров»: Вовка Зиновьев, Бося Чурин, ну и он сам, держали под единственным светившим на улице фонарем велосипед.
На его седле сидела, балансируя всеми своими девичьими прелестями, «королева Виктория» Вика, тогда еще Гинатуллина. Они обучали ее верховой езде на «лисапеде». Удивительно: в двадцать два года девушка впервые овладевала этим видом транспорта.
Конечно, я тут же решил вмешаться в процесс обучения и, завладев муриковской собственностью, вскочил на нее. Неожиданно мне вдруг захотелось, сделав круг почета, эффектно тормознуть перед друзьями и объявить свою новость
Отмечу, что опять вмешалась любовь. Если бы не Викуля (в которую были тайно влюблены не только я, но и Арамис-Мурик, и Портос-Бося, только пассией ее был Атос-Зиновьев), то я бы и не выпендривался с эффектными подъездами, а с ходу бы сообщил новость, распиравшую меня «выше крыши».
Дороги нашей молодости были ухабисты и в рытвинах. Это и в самом прямом смысле. Особенно после зимы и не в центре города. Иностранцы подшучивали над нами: «У вас асфальт кладут не для езды, а для указания направления движения».
На полной скорости велосипед влетел в темноте в яму, и всё, что произошло до моего окончательного пробуждения на больничной койке, вспоминаю отдельными эпизодами, а всю последовательность событий воспроизвожу со слов очевидцев.
Когда я вошел в световой конус фонаря весь в крови, но бодрый, волоча за собой велосипед с крутой «восьмёркой» переднего колеса, и радостно объявил:
Други! Я еду в Антарктиду! Бося откровенно заплакал.
Вика бросилась в дом вызывать неотложку, а я упорно пытался объяснить этим балбесам, что со мной все в порядке, и экспедиция это не бред контуженного. Но чем аргументированнее и громче был я в своих доводах, тем грустнее становились мои бывшие одноклассники. Больше всего их удивило и насторожило, что упорно помнил все телефоны всех девчонок из своей окровавленной записной книжки и долдонил их имена, адреса, цифры номеров, пока не приехала «скорая». И даже там, в её салоне, продолжался этот монолог, чем-то смахивавший на сцену из, как сейчас говорят, сериала «Щит и меч», где Любшин, игравший крутого советского разведчика, по памяти сливал всю информацию об эсэсовцах.
Когда очнулся в палате, то долго не мог сообразить, где я, и совершенно не мог вспомнить, как сюда попал. Но больше всего меня пугало и даже унижало то, что не помнил никаких дат. Ни дня, ни месяца, ни года, в котором в настоящий момент пребываю. Точно помнил, что разговор с Коломийцем был 8-го мая (тема Парада). На празднике пили пиво с Генкой Мурашовым и за жизнь долго спорили, и за что отцы воевали. Потом радостно всплыло, что был звонок Дмитрия Васильевича, и меня зачислили! Но что потом не помню.
В те времена шутил с дурацкой молодецкой бравадой:
Если под машину попаду, то говорите погиб в автомобильной катастрофе.
Вот и накаркал Навязчиво казалось, что меня трамвай сбил, когда я шёл с работы. Явственно всплывала сцена, как сойдя со ступенек лабораторного корпуса, наступаю на рельсы, и вдруг на меня мчится трамвай
Но тотчас болезненно понимаю, что все это чушь, так как рядом с нами нет трамвайной линии. Наверно, недавно прочтенный Булгаков навеял. Решил обратиться к народу.
В палате, подсвечиваемой только луной из распахнутого окна надо мной, было шесть коек, расставленных с явной экономией места. На них посапывали, кряхтели и похрапывали.
На тихо заданный и вроде невинный вопрос:
Ребята, а я где? услышал слева хрипло нервное:
Не на Каблукова.
Понимая, что раздражаю, все же осмелился поинтересоваться:
А сегодня какое число?
С койки у входа, как потом узнал, отреагировал товарищ из криминального мира с ножевым ранением:
Э-э! Ты задолбал. Уже четвертый раз одно и то же спрашиваешь. Спи. Утром узнаешь.
То, что я уже всем надоел, хотя думал: обращаюсь к ним в первый раз, то, что не помню событий, да и то, что лежу с перебинтованной головой, сразу же объяснило мне, почему разговор начался с упоминания психушки на Каблукова. Из меня вырвалось отчаянное:
Всё, накрылась моя Антарктида!
В палате сразу стало тягостно тихо, даже прекратили храпеть.
Что я не псих, все c облегчением осознали, когда за полчаса до утреннего обхода Мурик на уже им же починенном велике прилетел справиться о моем состоянии.
Разговор шел через открытое окно третьего этажа, и в палате слышали всё так же хорошо, как и мой друг. Ему было внятно разъяснено, что к чему, и были переданы просьбы, какие надо подготовить письма к приезду декана, если меня отсюда нескоро выпустят. Мурик тоже работал на физфаке, а потому понимал все с полуслова. Но самое главное он, рассказав о случившемся, подготовил меня к встрече с врачами.
Слава Всевышнему, но, кроме временной амнезии, других явных симптомов сотрясения мозга или легкого помешательства мой молодой организм не выдал. Поэтому бойкие воспоминания о происшедшем накануне и показания нормального функционирования органов усыпили бдительность эскулапов, и в тот же день я оказался дома. Без записей в «Учетную карточку больного». Предстояла отборочная медкомиссия, а перед ней надо быть чистым, «как большевик перед Лениным».
Кстати, у меня были причины побаиваться этой комиссии: иногда побаливал желудок, голова, а главное, на непогоду часто болело колено. Уже потом в Антарктиде врачи, с которыми я крепко сдружился, в течение зимовки лечили его. И, что отрадно отметить, вылечили.
Вернувшись из больницы, сразу же позвонил Ахметову, чтобы поблагодарить, но трубку сняла его мама, Нина Яковлевна, которая, как всегда, была в курсе всех наших дел. Вот она-то, кандидат биологических наук, и назидала меня:
Парень, может, это тебе знак свыше? Не говори гоп, пока не перепрыгнешь.
Как ни странно, но урок был усвоен. Теперь о предстоящей экспедиции узнавали только те, кому было необходимо. Я стал Любшиным, которому отбило память
И лишь через три месяца о будущей причастности меня, кэвээнщика КазГУ, к освоению шестого континента будет объявлено с такой неожиданностью и при таком скоплении знакомых мне людей, что я даже и представить себе этого не смог бы в самых честолюбивых грезах. Но об этом в следующей главе.
Кстати, Антарктида мне массу уроков преподала. Многие из них пригодились, а некоторые только сейчас и начал понимать.
3. Не так страшен черт
Попасть в список участников экспедиции еще не означало стать ее полправным членом. По крайней мере, для меня между этими состояниями была такая же разница, как между абитуриентом и первокурсником. Ведь не было диплома, подтверждающего мой статус ученого. Для его обретения, надо было сдавать не только госэкзамен по «Основам марксизма-ленинизма» шпаргалки по этому предмету в общем-то были заготовлены предыдущими выпускниками (старшекурсник Сашка Козин, член нашей КэВээНовской команды, покидая родные пенаты, подарил), но также написать и защитить дипломную работу, пройти военные сборы, по окончании которых выдержать экзамен на офицера Советской армии (без военного билета лейтенанта запаса, желанные всем сердцем корочки диплома с вышедшим из моды «поплавком», не выдавались). А главное, всеми правдами и, конечно же, неправдами предстояло открепиться от госраспределения, согласно которому я должен был поехать в сельскую школу учителем физики.