Кстати, Антарктида мне массу уроков преподала. Многие из них пригодились, а некоторые только сейчас и начал понимать.
3. Не так страшен черт
Попасть в список участников экспедиции еще не означало стать ее полправным членом. По крайней мере, для меня между этими состояниями была такая же разница, как между абитуриентом и первокурсником. Ведь не было диплома, подтверждающего мой статус ученого. Для его обретения, надо было сдавать не только госэкзамен по «Основам марксизма-ленинизма» шпаргалки по этому предмету в общем-то были заготовлены предыдущими выпускниками (старшекурсник Сашка Козин, член нашей КэВээНовской команды, покидая родные пенаты, подарил), но также написать и защитить дипломную работу, пройти военные сборы, по окончании которых выдержать экзамен на офицера Советской армии (без военного билета лейтенанта запаса, желанные всем сердцем корочки диплома с вышедшим из моды «поплавком», не выдавались). А главное, всеми правдами и, конечно же, неправдами предстояло открепиться от госраспределения, согласно которому я должен был поехать в сельскую школу учителем физики.
Последнее, как мне тогда казалось, было самым трудным, так как несло в себе антигосударственную подоплеку. За бесплатное образование мы, счастливые студенты свободной страны, обязаны были платить изучением совершенно к науке не относящихся общественно-политических дисциплин в нагрузку с офицерским образованием и дурацким трудом на сельскохозяйственной ниве во время каникул. А главное: прилежным отношением к комсомолу и родной компартии, в руках которой было наше будущее. Потому как, куда она пошлет тебя с твоим бесплатным дипломом, там ты, как миленький, и отслужишь лейтенантом два года или отработаешь три. Невыполнение этой обязаловки приравнивалось к измене Родине и имело свой срок отсидки в «местах не столь отдаленных», но и не столь приближённых.
Это, конечно, удобно сейчас рассуждать с высоты чуть ли не сорока лет прошедших с того момента. Да еще после всех потрясений, катаклизмов и метаморфоз, произошедших и с окружающими, и со страной, и с ее так любимой советской философией общественным сознанием
Тогда же я, да и многие из моих сверстников были готовы отдать всё (да по сути и отдавали), лишь бы получить это высшее, которое открывало дорогу в трудно представляемый нами мир настоящей жизни.
И все же обязаловка по распределению самая дорогая плата за тогдашнее высшее образование. Конечно, если «свобода выбора» для вас не просто два слова.
Ведь нас, даже университетских выпускников, распределяли в основном либо офицерами защищать Родину от предполагаемого противника, либо учителями. При этом, чем ниже средний балл успеваемости, тем в более периферийной школе бывший студент будет сеять разумное, доброе вперемешку с вечным. И тем труднее «отмазаться» от такой судьбы.
А балл, как правило, снижался из-за низких оценок по обязательным общественным дисциплинам истории КПСС и философии вкупе с полит- экономией, научным атеизмом, гражданской обороной и еще всякой «надстроечной» ерундой.
На первых курсах, когда до распределения ещё как до луны, мы с презрительной снисходительностью относились к этим наукам, но они за нашу нелюбовь, в конце концов, отыгрывались на общем балле.
Аспирантура или работа в научных центрах, ввиду чего открепляли без проволочек, светили только блатным и круглым отличникам. К обеим категориям счастливцев я не относился. Без открепительного документа могли взять на работу лишь только те, кто не любил чтить, как Бендер, уголовный кодекс.
Можно было еще податься работать в КГБ выпускников научно-технических вузов брали туда охотно. Но Раиса Владимировна Ривина, учительница литературы упомянутой 56-й школы, рассказывая нам о судьбах многих советских писателей, успела привить такую стойкую нелюбовь к политическим репрессиям и всему, связанному с этим, что этот вариант даже не рассматривался мною. Если вникнуть, то я даже благодарен судьбе, что хоть и была возможность угодить под внимание этой организации, особенно за свой длинный язык и кое-какие поступки, но Бог миловал.
Как ни боялся, но согласно народной мудрости не так страшен черт, открепиться удалось легко. Пришлось, конечно, побегать по соответствующим инстанциям с соответственными письмами, ходатайствами и просьбами. Но слова «Советская антарктическая экспедиция» действовали на чиновников магически, и в качестве величайшего исключения я был освобожден от обязанности отбивать у детей уважение к физике.
Госэкзамен и не помню, как сдавал. Но если в памяти не зацепилось, значит, без особых проблем и успехов. Видать, за пять лет научился пользоваться скрытыми от преподавателей источниками информации.
Дипломная работа, сотворенная по принципу «отрицательный результат тоже результат», внятно объясняла, что при низком материально-техническом обеспечении нашей лаборатории лазер просто в принципе заработать не может. Возможно, и вкатили бы мне законный трояк, но передо мной защищался однокурсник, проходивший преддипломную практику в МГУ. Всю наглядную часть он представил не на бумажных плакатах, как мы все, а на слайдах, что тогда было неимоверным шиком. И очень эффектно показал, как классно работала его установка. Правда, сам дипломник ее не собирал, а только гонял в разных режимах и результаты записывал. На его фоне моя защита выглядела более чем блекло.
Но в председателе экзаменационной комиссии взыграли патриотические чувства к казахстанской науке. Он выступил с пламенной речью, что, мол, мы на несовершенной технике, но своими руками пытаемся двигать науку, а вот некоторые прощелыги пользуются московской аппаратурой, а вклад в отечественную науку не вносят.
Правда, от дипломной работы особого вклада в науку и не требуется. Тем не менее неожиданную пятерку мне влепили.
Тут еще, наверное, сыграла роль тайная нелюбовь комиссии к явному социальному неравенству. Преддипломная в лучшем вузе Москвы даже для ленинских стипендиатов круто. А слайды так это вообще вызов мидл классу. Возможно, четверка сыну не последнего человека в МВД республики была подсознательным проявлением их фронды.
4. «всё вокруг тебя это сон»
Теперь до получения такого необходимого документа, подтверждающего твое «верхнее» образование, оставались только военные сборы. Если госэкзаменом по философии мы показывали свой идейно-духовный уровень, дипломной работой интеллектуальный, то военный лагерь это испытания плоти.
Спокойно пройти лагерь научил Бося, годом раньше усвоивший кое-какие армейские премудрости на сборах в своем СХИ.
Перед самым моим отъездом он, запивая слова портвейном 12 под мерцание светил и звон цикад, назидательно наставлял:
Ты как в автобус сядешь, так сразу усни. Всё, что будет происходить вокруг тебя, это сон. Ничто не воспринимай всерьёз. А как в Алма-Ату вернешься, то просыпайся.
Первый месяц моей службы так и прошел. Только один эпизод на короткое время разбудил от спячки. А было так.
Майор Крышин проводил занятия по развертыванию зенитной батареи к бою. По максимализму молодости, наша братия своих офицеров в грош не ставила, но, как и положено относиться к преподавателям, побаивалась. Анекдоты про них были среди нас весьма популярны.
Только про нашего майора не было. Веяло от него культурой. Однажды мы с ним даже диспут учинили, обсуждая книгу Гранина «Иду на грозу» катехизис советских физиков тех времен.
Так вот. После зычного приказа «Орудия к бою!» все, разморенные от жары и долгого стояния в строю, бодро бросились расчехлять многотонные пушки и производить прочие манипуляции с орудиями.
Конечно же, все делалось под неизменный аккомпанемент пятиэтажного мата. А как еще сдвинуть опорные стойки и, тем более, вбить в каменисто-глинистый грунт «фиксирующий клин» (кажется, так те штуки назывались)?
Вдруг майор резкой командой «Отставить! Всем в строй!» прервал наши предбоевые операции.
Как только мы выстроились повзводно, Крышин произнес речь с такой горечью и сарказмом, что я испытал (а, судя по последовавшей чуть позже реакции роты, и многие мои однокурсники тоже) по-юношески искреннее смущение и даже угрызения совести:
Как вам не стыдно, курсанты! Вы завтрашние преподаватели, офицеры. И как последние блатные выражаетесь! Интеллигенция
Но вдруг на учебную площадку вбежал, лихорадочно вытирая мокрым платком шею, грудь и лоб, начальник сборов, полковник Оспанов.
Герой почти всех наших издевательских историй о военных, выслушав с нетерпением четкий доклад майора о том, как проходят занятия, что-то тихо и поспешно с ним обсудил. Явно остался недоволен ответом, повернулся было уходить и тут как бы заметил нас.
Тирада, которую выпалил наш начальник, содержала чуть больше двадцати слов, из которых только пять-шесть («я», «дебилы», «на полигоне», «мать» и т. п.) были печатными.