Я уронил наушники, нагнулся, и, распрямляясь, заметил её стоит в проходе и растерянно ищет взглядом стюардессу. Оказалось, что пока я глазел в окно, подъехал второй перронный автобус, и салон заполнился людьми.
Я сразу понял, в чём дело: у неё был объёмный чемоданчик, а места на багажной полке уже не хватало.
Нужна помощь?
О, да, спасибо! Было бы с вашей стороны
Я встал, ловко, как в головоломке-пятнашке, перетасовал вещи и уложил чемодан. Протянул руку за пальто, и она, подавая его, улыбнулась.
Улыбка оказалась хорошей. Такие бывают у женщин, не блещущих красотой, но знающих себе цену. Вот только глаза дышали сухим холодом, как питерский ноябрь. Я не любил дежурные улыбки. Однажды довелось увидеть японку, которая, сверкая мелкими куньими зубками, сообщила о смерти коллеги. Меня тогда, помнится, всего перетряхнуло.
Словно прочитав мои мысли, она погасила улыбку и отодвинулась, чтобы дать мне пройти. Фигура у девушки была крепкая, и деловой костюм обтягивал бричкинские объемы чуть больше, чем нужно. Конституция, тут уж ничего не попишешь.
Хотите к окну? предложил я. Я много летаю, насмотрелся.
Сейчас, думаю, быстро в облака нырнём, а в М. я даже не знаю, куда смотреть.
Мне показалось, она хотела сказать по-другому, мол, там и смотреть-то нечего, и я неожиданно обиделся за город, из которого с радостью сбежал два десятка лет назад.
Зря вы так. Красиво будет, когда разворот над рекой сделаем. И главная площадь. И факел у нефтьоргсинтеза. И
Уговорили, она с добродушным смешком шлёпнулась в кресло. Только расскажите, куда именно смотреть. Я Петергофа-то ни разу не видела всё время пропускаю.
Хорошенькие стюардессы, умело лавируя в узком проходе, проверяли, приковались ли мы к сиденьям, и показывали привычную пантомиму на случай экстренной ситуации. Моя соседка съёжилась в кресле, закрыла глаза.
Боитесь?
Да, два месяца назад садились в Оренбурге на вынужденную птица в двигателе. Перетрусила сильно. Надо, наверное, смородины попить.
Почему смородины?
Да это шутка такая. Локальный мем, если хотите. Моя бабуля всё предлагает лечить смородиной от головной боли до грыжи. Какая полоса мокрая а мы не соскочим?
Не соскочим. Есть такое понятие «коэффициент сцепления». Всё рассчитано.
Откуда вы знаете? Вы инженер?
Папа занимался авиастроением. В М. есть заводы и авиастроительный Завод с большой буквы. В моём классе у каждого кто-нибудь да работал там. Хотите, могу взять вас за руку? Некоторым, говорят, помогает.
Не стоит. В таких ситуациях люблю бывать одна. У меня в прошлом году подозревали нехорошее никому не сказала, сама поехала за маркером. Одна.
Самолёт разбегался перед прыжком в пустоту. Мелькали огни. Она повернулась ко мне и неожиданно представилась:
Таисия.
Красивое имя. Редкое и звучное. А меня Антоном зовут. Таисия, вы как к чёрному юмору относитесь?
А при чём тут юмор?
Хотел пошутить, мол, если один из нас выживет, будет знать имя другого.
Средненькая шутка, это прозвучало даже как-то не обидно. Вы жили в М.?
Я там родился.
Надо же, она взглянула на меня с уважением и по-детски капризно потребовала, расскажите о нем.
Повелительный тон меня не задел. Я давно хотел поделиться с кем-нибудь тем, что помнил о городе и детстве. Иногда даже записывал что-то в блокнотах, вордовских файлах, заметках смартфона Странным образом эти фрагменты куда-то пропадали, а воспоминания ускользали от меня в морок небытия.
Это мой дом, начал, хотя я давно живу в Питере. Многообещающе, да?
Мне кажется, вы многое можете рассказать. Мне нравятся люди, которые умеют обращаться со словами. Ой, это самолёт, как всегда при наборе высоты, вдруг провалился в невидимую яму. Не молчите, пожалуйста, не то я стану вспоминать ту историю с птицей и умру со страху.
Чтобы отвлечь вас, хорошо бы, конечно, припомнить пару весёлых баек, но, как назло, ничего в голову не лезет. Всё больше ностальгия и меланхолия.
Начните с первой любви, она взяла нагловато-шутливый тон. Обычно это очень занимательно.
Я закрыл глаза. Зима, горка на лыжной базе. Оплывшее, как масло на сковородке, солнце над гребёнкой чёрных елей. От белизны ломило глаза и лоб. Мы делали санный поезд, с визгом и искристой пылью мчались по склону, с маху врезаясь в снежный бруствер. Все хохотали до колик в животе. Девчонки особенно. Лица у них пылали, а у меня сладко перекатывалось в животе. Я, хоть и позже других, узнал секрет: зимние ватные штаны у девчонок на завязках, и, пока поезд несётся с горы (для особо наглых прямо на старте), можно наловчиться и сунуть руку «туда», под пояс спереди. Парням нравилось, девчонки вроде были не против. Длинная и худая Оля-Макаронина, что летом переросла всех парней в классе, громко хихикала. Машка Лисицына шутливо тузила Гришу. Из-под шелковых ресниц Катьки Котовской маслились карие глаза.
Я закрыл глаза. Зима, горка на лыжной базе. Оплывшее, как масло на сковородке, солнце над гребёнкой чёрных елей. От белизны ломило глаза и лоб. Мы делали санный поезд, с визгом и искристой пылью мчались по склону, с маху врезаясь в снежный бруствер. Все хохотали до колик в животе. Девчонки особенно. Лица у них пылали, а у меня сладко перекатывалось в животе. Я, хоть и позже других, узнал секрет: зимние ватные штаны у девчонок на завязках, и, пока поезд несётся с горы (для особо наглых прямо на старте), можно наловчиться и сунуть руку «туда», под пояс спереди. Парням нравилось, девчонки вроде были не против. Длинная и худая Оля-Макаронина, что летом переросла всех парней в классе, громко хихикала. Машка Лисицына шутливо тузила Гришу. Из-под шелковых ресниц Катьки Котовской маслились карие глаза.
На следующем спуске я смело запустил руку «под завязки» Нине Глинниковой, которая уселась передо мной. У Нины были синие глаза в пол-лица и пружинистые белые кудри. Её папа носил полковничьи погоны, поэтому жили Глинниковы не в тесной хрущевке, а в сталинском доме на улице Ленина. На потолке у них висела громадная хрустальная люстра я видел через окно.
Ветер свистел в ушах. Моя рука стала смелее Хрясь! Мы ещё даже не доехали до бруствера, а я уже валялся в стороне, по инерции загребая руками рыхлый снег. Это Нина дала мне пощёчину. Что-то я сделал не так.
Сейчас я вообще удивляюсь, почему тогда решил, что с ней так можно. Она была совсем другая, не из нашего мира. Инопланетяшка.
Это стоило понять, когда на День здоровья Нина притащила блины на молоке румяные и розоватые, как живое тело. У всех остальных девчонок они получались серо-синими, потому что тесто «наводили» на воде.
О той истории с пощёчиной никто не узнал: санный поезд надёжно укрыла снежная пыль, и остальные звенья были заняты чем угодно, только не нами. Через пару дней я набрался храбрости и подошёл к Глинниковой на перемене, чтобы попросить прощения. Вопреки моим ожиданиям, Нина легко приняла извинения:
Я ведь знала, что ты не такой, как они Другому бы и пощёчину дать побоялась вдруг ударит в ответ. Я не к тому, что ты мягкотелый или ещё что просто ты верный. Такой, как нужно.
Что она имела в виду? Каким нужно быть? Я и сейчас, спустя годы, не знал.
В конце третьей четверти полковника Глинникова перевели куда-то на юг, в Ростов или Таганрог. Нина обещала прислать адрес, но я так ничего и не получил.
Вы не спите? Таисия коснулась моего плеча. Замолчали резко, а ведь обещали рассказать что-нибудь забавное
Сейчас, я смутился, соображаю, что будет вам интересно. Вы по делам летите?
В командировку. Судиться. Я юрист.
Большой университет заканчивали?
Да.
Я тоже в Ждановском на юрфаке три курса отучился. Отчислился из-за Дрейшева. Был такой гроза административного права. Не застали?
Нет, только предания доходили. И какую стезю выбрали?
В ее словах мне почудилась насмешка.
Бизнес, сухо сказал я.
Достойно.
У неё были странные интонации: я никак не мог понять, смеётся она или говорит серьёзно.
А вы не боитесь летать?
Нет, ответил я и покривил душой.
Аэрофобом в традиционном понимании я не был. Страх охватывал меня внезапно, без привязки к времени и обстановке.
Например, по дороге в аэропорт мне попался совершенно невозможный таксист. Сверкая раскосыми глазами в радостном исступлении, он летел по кольцевой, перестраивался из ряда в ряд, одним только чудом избегая столкновения с гигантскими фурами. Вокруг их колёс вихрилась водяная пыль. Мне стало страшно, как не бывало очень давно. Окружающий мир проступил чётче, словно высохло запотевшее стекло, и сделался прекраснее прежнего. За границами чертового колеса, которое мчало меня и безумца-водителя, чернел лес, сияли равнодушным ртутным светом муравейники новых районов, уходя верхушками в облака, подмигивали сигнальными огнями трубы ТЭЦ. Стучали дворники, золотые реки сбегали по стеклу, и я чувствовал, как крепко врос в эту суетную, но оттого не менее прекрасную повседневность.
Я мог потребовать от него рулить аккуратнее, но, будучи мальчиком из города М., по рождению был лишён права бояться. Я должен был, не моргнув глазом, сигать через траншею, ощетинившуюся арматурой, нырять в незнакомом месте, рискуя пробить бестолковую башку, и лететь с обрыва на велосипеде, беззвучно моля неизвестного бога о том, чтобы не сломать себе шею. И я терпел, хотя кровь пульсировала у горла. Терпел и таращился в лобовое стекло, пока глаза не заслезились.