Груздь, расположившись на табуретке у окна, завтракал выброшенной кем-то лазаньей, которая, судя по запаху, наполнявшему кухню, пролежала в мусорном баке со вчерашнего утра. Впрочем, желудок у бывшего лектора был луженый, да и то количество спирта, которое туда поступало, не оставляло ни малейшего шанса болезнетворным бактериям. С радостным мычаньем выхватив у приятеля заветную бутылку, Груздь широким жестом пригласил его к столу.
От лазаньи Скрипач отказался, сделал себе омлет из яиц и молока, которые благоразумно подсунула ему добросердечная Хала, и налил по первой.
Очнулся он часам к трем. Все утро они провели с Груздем, как обычно, в интеллектуальной беседе обсуждали нового участкового, спорили на актуальные темы внешней и внутренней политики, включая важнейший для всех граждан Российского государства вопрос: пьет Путин тайком или нет.
Хмель прошел, накатила обычная в таких случаях депрессуха, но добавлять Скрипач не стал: НЗ на вечер это святое. Он побрел в ванную, засунул голову под воду и через несколько минут уже вышагивал по переулку в направлении Бульвара. Погода была чудесная: по-летнему теплая, но без традиционной духоты, которая заставила многих обитателей центра сменить городские квартиры на особняки в Подмосковье.
Несмотря на привычное похмелье, настроение у Скрипача было приподнятое. Все вокруг было иначе, чем обычно. Прохожие почему-то улыбались ему, солнце ласково гладило по голове, а Бульвар встретил каким-то особенным, приветливым шелестом тяжелых ветвей. Что-то должно случиться. Что-то очень хорошее. Чего так давно не было в его жизни.
Ее он заметил не сразу. Допиливая популярное среди московской публики адажио, он поднял глаза и увидел среди немногочисленной толпы зевак создание редкой красоты. Девушка в облегающем красном платье с удивительным, неземным лицом слушала его, не отрываясь.
В жизни Скрипача было немало красивых женщин, увлечь которых не составляло особого труда. Крутой замес еврейских, южнославянских и прочих кровей одарил его иконописными глазами, тонко очерченным греческим носом и хорошей фигурой. Впрочем, о внешности многие женщины забывали, только лишь он брал в руки скрипку. Под ее чарующие звуки даже замужние дамы готовы были бежать с чернобровым исполнителем на край света. К неудовольствию многочисленных поклонниц своей мужской магией Скрипач особо не злоупотреблял. А уж когда женился, так вообще представительниц слабого пола обездолил, оставив им в удел тайные ночные вздохи.
Вам что-нибудь сыграть? неожиданно для себя произнес Скрипач, не в силах оторвать глаз от юной богини.
Вивальди. Времена года, просто, не жеманясь, ответила девушка. Мой папа когда-то играл.
Скрипач онемел. Среди всего, что он исполнял, было лишь несколько вещей, которые доставляли ему истинное удовольствие, и «Времена» в первую очередь.
Если не знаете, не страшно, сыграйте что-нибудь другое, поспешила ему на помощь очаровательная слушательница.
Вместо ответа музыкант поднял скрипку и заиграл. Он слушал себя и удивлялся: так его скрипка не звучала уже очень давно. С тех самых пор, когда он играл на выпускном концерте в консерватории.
ОСИП
Семен Аркадьевич, отец Йоси, как и полагается человеку с фамилией Цукерман, служил по снабжению, что в Одессе приравнивалось к генеральской должности. Был он красив и, можно сказать, статен, если не считать пивного живота, нажитого непосильным трудом снабженца.
Импозантный агент частенько ездил в командировки по городам и весям победившего социализма и всегда привозил домой много всякой дефицитной всячины, которой потом с успехом торговал на Привозе, для верности переодевшись биндюжником с Молдаванки.
Однажды из столицы советской Украины он притаранил аж двадцать знаменитых «Киевских» тортов и уже намеревался утром идти с ними на рынок, когда вдруг выяснилось, что его кинули, как последнего фраера. Под самодельными наклейками обнаружились настоящие этикетки, гласящие, что срок годности кондитерских шедевров истек аж неделю назад. С публикой на Привозе шутки шутить не рекомендовалось, могли и лицо начистить, поэтому экономный снабженец решил утилизировать просроченные торты домашним способом. Две недели всей семьей они ели их на завтрак, обед и ужин, отчего у маленького Оси на всю оставшуюся жизнь выработалась стойкая идиосинкразия ко всем кондитерским изделиям.
Мама Оси была доброй грудастой женщиной с русой косой, которую она укладывала на украинский манер, отчего заезжие галичане неизменно обращались к ней на мове. Однако ответить им русская женщина Раиса Петровна не могла, так как украинского было в ней ровно столько, сколько и бурятского то есть почти ничего.
Супружеская жизнь Йосиной мамы в целом складывалась неплохо, если не считать досадных мелочей. Из одной командировки неутомимый агент по снабжению привез гонорею, из другой вернулся с побитой физиономией (по докатившимся слухам, переспал с женой милицейского начальника в Тамбове). А вот из Республики Тыва он приехал с хвостом куда как более серьезным, за что позже и получил судимость.
По поводу веселой болезни и травмоопасных похождений мужа супруга не очень расстраивалась (с кем не бывает, да еще при такой работе?), но когда Семена Аркадьевича повязали на глазах у всего двора за махинации в далеком Кызыле, Раиса Петровна загрустила всерьез. Будучи пожизненной домохозяйкой, денег она зарабатывать не умела, и как теперь кормить маленького Йосю, даже представить себе не могла.
Впрочем, на то Семен Аркадьевич и был Цукерманом, чтобы предвидеть, что рано или поздно за ним придут. Во время свидания в СИЗО он шепнул жене, где спрятал загашник, и неверующая Раиса Петровна истово поблагодарила Бога, пославшего ей предусмотрительного мужа, которого по большому счету она никогда не любила.
Всю свою замужнюю жизнь Раиса Петровна Цукерман (урожденная Пригожина) вставала своей большой красивой грудью на защиту маленького Йоси и ровно столько же она мечтала изменить фамилию и национальность сына, записанные у того в метрике. Так уж случилось, что сразу после ареста мужа юному таланту пришла пора получать паспорт. Полная решимости осуществить свою мечту, Раиса Петровна направилась в отделение милиции. Там она принялась вдохновенно доказывать усталой седой паспортистке, что будущая звезда советского музыкального искусства не сможет жить полноценной жизнью с фамилией папы-уголовника и не очень популярной национальностью в паспорте.
Паспортистка доводам Раисы Петровны вняла, ушла к начальнику и, вернувшись через полчаса, ободряюще подмигнула просительнице. Фамилией и национальностью не ограничились, заодно и имя поменяли. Так еврей Иосиф Цукерман стал русским Осипом Пригожиным.
Прошло пару лет, и новоиспеченный русский еврей отправился в Москву, нацелившись ни много ни мало на Консерваторию имени Чайковского.
***
Открыв глаза на последних нотах, он увидел лицо девушки, светившееся восхищением и каким-то детским изумлением. В душе Скрипача мелькнуло давно забытое чувство гордости от того, что он умеет так играть. Прекрасная незнакомка благодарно улыбнулась и, помахав на прощание рукой, направилась к проезжей части, где минутой ранее остановилось желтое такси.
Остаток дня Скрипач провел в тоске. Чувство было, как в детстве, когда отец обещал купить ему на день рождения велосипед, но вместо этого подарил три рубля, сказав, что на велосипед у него денег не хватает. И хотя потрепанный жизнью музыкант прекрасно понимал, что даже малейшего шанса на продолжение знакомства с удивительной слушательницей у него не было, чувство детской обиды заполнило его до краев.
Вечером он оторвался по полной. Груздь с удивлением наблюдал, как обычно сдержанный Скрипач стакан за стаканом глотает крепленое и кулаком растирает слезы по лицу, рассказывая про свою неудавшуюся жизнь. Конечно, хозяин квартиры и раньше слышал все эти излияния, просто сегодня они звучали с особым надрывом. В итоге бывший лектор, который обычно первым валился с ног, остался почти трезвым и заботливо уложил собутыльника в кровать.
ГРУЗДЬ
Лектором Груздь стал случайно. Отнюдь не о такой участи мечтал Боря Агапкин, выпускник МГУ по специальности «астрономия», покидавший алма матер с красным дипломом. И когда по распределению он попал в один из ведущих академических институтов столицы, ничто не сулило затмений на ясном горизонте его блестящей научной карьеры.
Тучи сгустились, когда молодой специалист неожиданно заболел уфологией. Вместо того, чтобы долбить гранит знаний по утвержденной научным советом теме, он пал жертвой Эриха фон Дэникена и его «Воспоминаний о будущем». Дело довершили Реймонд Дрейк со своей теорией инопланетного разума, который, как выяснилось, породил и давно управляет всеми нами, неразумными. И Бог бы с этим его увлечением, если бы Боря предавался ему по-тихому, не беспокоя окружающих. Так нет же: как все истово верующие, он принялся бродить по институтским кабинетам и неустанно обращать сотрудников в свое уфологическое учение.