Заметив голубя, увлечённо хрустящего и шуршащего трофеем, патологоанатом, а это был он, неслышно прошёл к каталке с накрытым простынёй трупом. А потом резко дёрнул простыню вниз. Покойник обнажился. А голубь, услышав громкий шорох, вывернул голову и, к своему ужасу, узрел сразу двух человек. Один стоял за каталкой, а второй лежал на ней и, казалось, искоса хищно зыркал на голубя мёртвым страшным чёрным глазом.
И тут тот, кто смотрел через голубя на свет, вдруг замер. Острая пика осознания и узнавания немилосердно ткнулась через всё естество, пригвоздив заодно к доске и голубя. На миг он овладел его телом абсолютно. Против своей воли, случайно, но остановил естественные голубиные стремления. И заставил птицу замереть, вперившись взглядом в патологоанатома. Так вот как он сам выглядит со стороны для остальных! Через голубиные глаза он увидел самого себя. За несколько месяцев?.. недель?.. до всего того фатального водоворота событий, что засосал его, как щепку.
Патологоанатом немного удивлённо смотрел на не желавшего улетать, потерявшего совесть и страх, голубя. В маленьком оранжевом глазу, не мигая уставленном на него, он различил свой силуэт. На миг зрение обострилось, и он увидел все детали. Самого себя внутри голубиного глаза. Ещё миг и видение растворилось. А голубь перестал притворяться неодушевлённым предметом, разморозился вдруг, ошалело повертел маленькой головкой, и, наконец, испугался.
Тот, что был внутри него, насмотрелся и отпустил недоумевающую птицу. Вернул ей вновь в полном объёме контроль за всем. А сам ушёл вглубь. Провалился в тёмное никуда. К своей спутнице. Ведь у них впереди много разного
Затрещав крыльями, вновь теряя перья, перепуганный символ мира резко выкатился в открытые створы окна
2
А, вестник смерти! проговорил патологоанатом. Что-то ты припозднился. Всё уже свершилось. Впрочем, пора приступать.
Он говорил сам с собой. Но со стороны могло показаться, что говорил он с убежавшим голубем. Или даже немного и с тем стылым телом, что лежало перед ним на каталке. Никому не придёт в голову беседовать с покойником, но патологоанатом предпочитал именно мёртвое общество в пику одушевлённому.
Это был довольно странный человек.
Немолодой уже врач, занимавший должность патологоанатома в главной городской больнице, сорокапятилетний седеющий, но подтянутый Роман Андреевич Ча́йко. Когда-то его имя было на слуху всего города по разным, весьма экстравагантным причинам. К сожалению, в основном так выходило, что причины эти оказывались довольно скандальными, поэтому ленивый, хоть и охочий до всякой скабрёзности обыватель быстро терял интерес, если фигура патологоанатома переставала мелькать в заметках, сплетнях и просто в досужем трёпе.
Сам Роман Андреевич не стремился разжигать к своей персоне интереса по тем же причинам. Раньше он наоборот старался привлечь к себе внимание, имея некую оригинальную способность и стараясь добиться её принятия и признания, да вот только получалось это у него коряво. Совсем не так получалось, чтобы обрести действительно значимую положительную популярность. Выходило напротив, скандально и неоднозначно, щекотливо и эпатажно. Простой обывательский люд не хотел вникать в детали и подробности, с лёгкостью навешивая свой тяжёлый народный ярлык, а потом, отвлекаясь на новую байку или происшествие, при этом напрочь забывая о Чайко до следующего раза. Когда тот опять влипнет в очередной фарс с грохотом и треском ругани, мордобоя и прочего треша. И никто, кроме нескольких посвящённых не знал корней и истоков такого его сомнительного в плане собственной популярности поведения. Другое дело, зачем и почему он попадал в такие щекотливые конфузы, но обо всём по порядку и постепенно.
Необычность его оставалась заметна и даже известна лишь немногим приближённым. Как было сказано, простой народ быстро терял интерес без свежих добавок, оставляя в памяти лишь зарубку в виде: «а, это тот самый, который думает, что он экстрасенс или что-то вроде того», потому как род его деятельности не располагал к общению и многолюдности. Потому как общался Роман Андреевич в основном с трупами. Такая у него была специальная работа. А те, кому посчастливилось видеть, как он это делал, старались забыть мимолётное видение, как застарелое нереальное безумство с тонкими нотками липкого кошмара. Потому что Роман Андреевич общался с трупами не только в рабочем порядке, а ещё, так сказать, натурально, буквально, для своего удовольствия.
На полном серьёзе, что не могло не ошеломлять неподготовленного зрителя.
Нет, ничего такого, выходящего за приличные рамки, наблюдатели до поры до времени не замечали, но его привычка говорить с покойниками так, словно они живые, и даже что-то отвечают патологоанатому, слышное лишь ему, наводило на кожу случайного свидетеля и невольного участника мороз и мурашки, надолго лишая того аппетита и покоя. Поэтому подобные экзерсисы люди непричастные тщательно рассматривать и разбирать не любили, бережливо охраняя свой личный покой, но за Романом Андреевичем всё равно закрепилась слава человека странного и своеобразного. Мягко говоря. Зависело от точки зрения очевидца и его степени посвящённости.
Сторонний, случайный, залётный санитар, например, определял его не иначе, как чокнутого на всю голову безумца. Старая нянечка крестилась и бормотала: «Прости, Господи, жуть-то какая! Вот же странный у нас прозектор!» Молодая циничная медсестра, забыв о прикуренной сигарете, шипела сквозь зубы: «Каждый сходит с ума по-своему». А главврач, которого с Романом Андреевичем связывали долгие годы совместной дружбы, учёбы, потом работы, и даже войны, плюс, некоторые общие сугубо интимные дела (именно дела, а не отношения), лишь приветливо и загадочно усмехался. Как бы намекая, что невинные слабости и прелестные странности есть у каждого, особенно у такого узкого профессионала, каким являлся этот мастер копания в человеческих внутренностях, экстравагантный и своеобразный доктор Чайко.
Сам главврач, Анатолий Владимирович Наумов, ровесник, однокашник и даже однополчанин прозектора, тоже являлся неординарной и противоречивой личностью. Презрев яркие высокие перспективы действительно столичной жизни; продвигая свою новаторскую практику в деле вывода пострадавших из комы, каковую он изучал и довольно успешно, ставя и выполняя невероятные задачи, буквально вытаскивая людей с грани того света; он, тем не менее, предпочитал делать свои научные прорывы именно в заштатном Китеже, не претендуя на величие и славу.
Впрочем, слава постепенно сама пришла к нему, чего он вовсе не жаждал, и теперь из многих, даже столичных клиник ему везли безнадёжных коматозников, текли адепты и апологеты, стараясь поддержать знамя победы над сим страшным недугом. Наумов, как мог, помогал, наставлял и учил паству, параллельно творя квазичудеса. И, тут надо отдать ему должное, он совершал почти невозможное. С разным успехом, за разные интервалы, но с подавляюще положительной динамикой. Люди действительно переставали быть овощами, приходя в сознание и далее продвигаясь к поправке и полноценной жизни, под улюлюканье счастливых родственников и прочей посвящённой в тему научной братии.
Конечно, слава тешила его самолюбие, но он не тщился мыслью стать памятником самому себе, увешанным премиями и наградами. Вместо этого организовав на базе больницы клинику по подобию богоугодных заведений. Зарегистрировавшись, как бюджетное муниципальное здравоохранительное учреждение. Оставшись с одной стороны незамутнённым алчностью врачевателем, богом клиники с молящимися на него страждущими и их роднёй, финансовую сторону этого вопроса он умело подминал под свои нужды, находясь вовне, но всегда рядом с денежными потоками. Но и о родной больнице никогда не забывал, постоянно прокачивая оборудование и посылая персонал на тренинги и курсы повышения квалификации. Не говоря о таких банальных мелочах, как ремонты и улучшение быта, для сотрудников и для пациентов главной именной городской, в простонародии именуемой «Бурда». Благо, семьёй он в своё время не обзавёлся, всего себя отдавая служению Асклепию. Не всё время, естественно, и не за голую идею, только кто сейчас без заскоков, странностей и милых девиаций? Тем не менее, именно его стараниями простая номерная больница, первая, она же единственная получила собственное имя. Наумов пробил по всем инстанциям и добился того, чтобы ей присвоили имя известного основоположника советской нейрохирургии Николая Ниловича Бурденко. Так как сам работал в этой области, закончив в своё время вместе с Чайко Великобельский медицинский институт по специальности именно нейрохирурга. А вот Роман Андреевич выпустился травматологом и хирургом абдоминальным, как узкая специальность в данном контексте. Только после неких дальнейших событий и перипетий в их жизни он переучился уже специально на патологоанатома. И занял местечко под крылом своего великого уже друга в им же возглавляемой больнице, в его же тёплом ламповом морге.