Но покидаем дворец, что сложно. С разною ношей молча и споро бегает челядь Всюду толпятся знатные лица На перекрёстках секироносцы, или гвардейцы-«самоотверженные», угрожают секирами и впиваются взорами: кто такой?!.. В блеске длинных порталов и коридоров тучный блистательный некий муж при посохе всходит лестницей в гуле: «Это Верховный Жрец! На приём, видно, к Набольшему, к Владыке!» Сколько носилок жмутся на улице, где носильщики, сев на корточках, ждут господ своих!.. Кто там к нам поспешает?.. стража?! Мчим к главной пл. Ликования и Восторга Стоп! живо в сторону, к стенам Дома Избранниц, прочь от носилок: пусть проплывёт надменный, гордый вельможа Дальше строительство с суетящимся людом: плавится золото и потом разливается, в кладку бухают блоки, и, ряд за рядом, кладка растёт, растёт
Вот Ручей в ложе камня с ивовой кромкой Главная площадь площадь Восторга и Ликования за мостом обращается в площадь Радости, зачиная там тракт, что уносится между многих кварталов серых окраин
Ламы навстречу, целая сотня! вьючены грузом, поступь и морды высокомерны, как у верблюдов Мчится куда-то потный гонец в тюрбане, следом две шавки.
Дальше в предместьях два ряда древних каменных башен. «Малые, по размеру в три роста, между больших двух; малые отстоят в семнадцати футах или чуть более друг от друга; с боку от каждой за промежутком башни большие». Рядом ни кустика, жутко, мертвенно. Птицы падали, пролетая здесь, зверь сбегал перепуганный, ибо в выступах и в пазах сих башен часто выл ветер. И только Солнце холил-лелеял древность за службу ясным холодным призрачным светом.
День миновал. Тьма яркими и мохнатыми звёздами созерцала Пуп Мира, кучно ответствовавший огнями. Не было в Андах и в Кордильерах города больше. Меньшим был Мани, главный центр майя, меньшим Теночтитлан ацтеков Выли собаки, пахло жилым от крошечных, но бесчисленных очагов столицы инкской державы. Башни заплакали влагой рос
Заутрело, когда путник, шедший по тракту из-за холмов на Куско, встретил портшез из Куско. Инка с большой головой и путник двинулись к башням и подошли к ним.
Ну, Рока-кáнут, лучший наш счётчик, как верят мýсу?
В птиц и в зверей и в чащи, даже в болота, о, Тýмай Инка.
Варвары! было сказано. Как все прочие, сколь ни есть их. Ищут опору в мире гниения, пребывая во мраке, а ведь над ними яркий бог Солнце!
Я славил Солнце, вымолвил счётчик, что вместе с Вáраком был в восточном походе. Но постепенно я изменился. В диких, сырых лесах Мусу-Мýсу богом становится необычное. Если в редкость там ткань поклоняются ткани. Там наводнения и дожди, поэтому там вода богиня. Солнце не чтится; мýсу не видят в нём редкостного и властного, ибо мир их под тучами.
Инка вскинул бровь.
И я понял, вёл Рока-кáнут, Солнце лишь вещь, как прочее. Я хочу знать творца всего. Я понять хочу, отчего кто-то беден, а кто-то славен, и отчего все враги друг другу, и почему изо всех слов главные говорит лишь Светоч, то есть Владыка.
Инка, сев в каменное и влажное от рос кресло, бывшее перед башнями, поместил темя в выемку в спинке, и наблюдал затем, как светило восходит меж малых башен.
Срок установлен; близится праздник, встал Тýмай Инка, главный астролог, и вопросил: Куда ты? в Куско?
Я, инка, в отпуске после трёх лет войны. Хожу везде, говорю о войне, о нравах чунчу и мýсу.
Непозволительно!.. Тýмай Инка, нахмурившись, возвратился к портшезу и подытожил: Помню, ты спас меня. Я послал тебя в школу, где ты освоил счёт, а затем на войну, чтобы, бывший раб, ты в бою отличился, начал жить лучше. Но, как я вижу, ты еретик? Заносишься, философствуешь. У нас есть кому думать. Ты, мастер счёта, будь при своём полезном, нужном всем деле В общем, одумайся и воспользуйся даром счётчика, коим ты обладаешь
Молча носильщики унесли портшез.
День спустя, на рассвете, стылый туман, курясь, обнажил подле башен много жрецов. Бог Инти, то есть Светило, встречен был гимном.
В Куско глашатаи объявили:
Тýпак Йупанки, наш Господин, Сын Солнца, Ясный День подданных и Заступник живущих, Светоч народов, Отче Лучистый! Он повелел в честь Солнца три дня до празднеств пить только воду, есть только травы, жён избегать, огней не палить. Поститься!
Разом Империя погрузилась во тьму, кроме трёх мест, однако.
Молча носильщики унесли портшез.
День спустя, на рассвете, стылый туман, курясь, обнажил подле башен много жрецов. Бог Инти, то есть Светило, встречен был гимном.
В Куско глашатаи объявили:
Тýпак Йупанки, наш Господин, Сын Солнца, Ясный День подданных и Заступник живущих, Светоч народов, Отче Лучистый! Он повелел в честь Солнца три дня до празднеств пить только воду, есть только травы, жён избегать, огней не палить. Поститься!
Разом Империя погрузилась во тьму, кроме трёх мест, однако.
Мчит Урубамба в узком ущелье. Выше, над городом, на крутых горных склонах, площадь с дворцами. В узкие окна плещутся звуки песен и дудок, храпа и возгласов; мельтешат челядинцы; всюду вповалку спящие пьяницы А вот зал под соломенной кровлей с грубыми стенами: все шумят; пол грязен; чад от светильников и дымы очагов уносятся сквозняками Трон занят мужем, рослым и статным, чуть поседелым: в золоте уши, блёклая бахрома на лбу; на обрюзглой щеке слеза, что катится и вдруг падает в неопрятный подол изношенных пыльных царских одежд.
Товарищи умолкают, и поднимается хищноликий курака с чашей в руке.
Ольáнтай, наш повелитель, выпьем за доблесть! Мы твои слуги. Вот старший темник, твой Пики-Чаки (с боку от трона спал некий воин); спит он, наперсник твой; его дед гуанако. Вот Рау-Áнка (глядя в пространство, стыл древний старец); знает он мудрость неба и звёзд, а предок его сам Солнце. Вот вождь Марýти (щёголь лет тридцати встряхнулся), главный застав твоих, внук удава. Вот Чара-Пума (муж в чёрной шкуре пил из кувшина); ярый, как пума, он меч и полог над Урубамбой; все перед ним как мыши; предком его был пума. Я управитель Орку-Варанка. Ты, когда выгнали Пача Кýтека, заповедал мне управлять всей Áнти, коей владеешь, а прародитель мой лис Ольáнтай! Ты всех сильней. Ты истинный Господин! Владыка!
Пьём, благородный Орку-Варанка! Выпив, Ольáнтай кликнул певицу. Люди примолкли, а Пики-Чаки, как раздалась мелодия, поднял голову, всю в трухе.
Голубка, где ты, родная?
Милая, где ты?
Кличу тебя я, не уставая,
но нет ответа.
«Звёздная» твоё имя.
Знай, в небе нашем
прелесть твою не сравнить с другими:
ты всех звёзд краше!
Выискать слово для взоров милой
тщится мой разум:
будто бы утром встали над миром
два Солнца разом!
Ольáнтай вскочил, толкнув Пики-Чаки, кой ухватил его за сандалию и держал.
Марути, Орку-Варанка и Чара-Пума! крикнул он. Вы, бесстрашные Áнти! Ядом облейте гнев ваших копий и отточите души отвагой! Братья! На Куско!! В пепел сожжём его!.. Коси-Кóйльур11! Где ты? Найду тебя!
Ужасающ был его взгляд. Все съёжились, а Марути, начальник всех крепостей и стражи, и управитель Орку-Варанка пали к стопам его, чтоб удерживать. Укрощённый, как пик подножием, постоял полководец и опустился на трон без сил.
Царь Ольáнтай! начал речь старец (что именован был Рау-Áнка), глядя в пространство, точно незрячий. Много лет минуло, как покрыл я чело твоё красной царской махрой в честь Солнца, и ты стал инкой и государем. Но за все годы не возвеличился ты ни в битвах, ни в руководстве. Нет у тебя наследника, нет династии, нет страны: ты царь верхней излучины Урубамбы, диких племён её, называемых Áнти. Люди твои разбойники. Ты пастух вольных пум, опоссум, правящий птицами.
Смолкни! цыкнул, ощерясь, Орку-Варанка.
Знай, старец встал, продолжая взирать в пространство, нам надо действовать. Прежде надо взять Куско, восстановить чин древних обрядов. Солнце, не пьющий кровь человеков, слаб, дабы зиждить Миропорядок. Часты обвалы, землетрясения, рушащие жилища, пашни, дороги. Ливни и стужа губят посевы. Мор истребляет люд. Полувек назад Пача Кýтек, раб, ставший инкой, сел с твоей помощью на престол. В итоге инкские кланы служат не Солнцу, кой есть Отец их, служат династии Пача Кýтека. Предстоит возвратить власть инкам. Встань и очнись! Отправь слуг в Паукар-тáмпу к людям наместника Титу Йáвара Инки, старшего клана айльу-панака, и заключи союз. Он, хотя рода старого, а не древнего, но поможет нам. Ты и он господа Востока, сил у вас много. Выпроси помощи у лесных племён. Соберёшь войско в сто, в двести тысяч вот и бахвалься! И Рау-Áнка, бликая диском в старческом ухе символом инки, сел на скамью из золота.