Что бы там ни думала его жена Капитолина, на эту чертову пятничную корпоративную вечеринку он идти категорически не хотел. Офисные часы и без того длились слишком надрывно и утомительно. Каждый понедельник он являлся на работу с настроением каторжника. Понедельник растягивается сначала на неделю, а потом на год, в одну сплошную полосу мелких, ранящих душу конфликтов. Он называл офисные будни в банке одним емким словосочетанием: «кровавый говнозамес». Едко, но справедливо. Ни малейшего желания видеть в неформальной обстановке двуногих пираний, по ошибке именуемых коллегами, он не испытывал. Пусть они там беснуются под рокочущие ритмы современной музыки без него, как макаки в зоопарке, а он с удовольствием полежит на диване со вторым томом «Истории Византии».
Однако пойти пришлось. Турхельшнаубу прозрачно намекнули, что начальство в лице председателя правления Витопластунского желает лично провести с ним беседу после корпоратива. Какая, сука, досада! Охваченный приступом нервной дрожи, он простоял весь вечер в углу с перекошенным лицом, щедро подбадривая себя марочным коньяком, благо последней лился рекой. К моменту встречи с начальством, достигнув состояния розовой свиньи, он преувеличенно застеснялся сам себя и оттого нализался в хлам.
В кабинет шефа он вошел, что называется, «на бровях», но вошел твердо, переступая ногами как отставной летчик, без посторонней помощи. Достижение, достойное, сука, продвижения по службе. Какая ирония судьбы: возможно, шеф вызвал его именно с целью сообщить о грядущем повышении. В последнее время за Турхельшнаубом числились две-три неподписанные бумажки, а именно в них был кровно заинтересован акционер, милашка Боговепрь из Министерства интеграции. Визировать этот запредельный треш было опасно, да и уровень ответственности не позволял. А вот если его приподнять на ступеньку, то все встанет на свои места. Таков был расклад, к тому же он показал лояльность и одну сраную бумажку подмахнул, почему теперь и валяется дома смятая повестка в кресле, на халате жены.
Он робко втиснулся в кабинет и увидел легендарного Боговепря, лысого господинчика, загорелого до черноты. В круизах, сука, шастает пока мы работаем. Пузцо-то из рубашечки вылазит никак забеременел идеями расхищения активов, таракан.
Здрасте. Вызывали?
Заходите, заходите, Вениамин Осипович, мы вас поджидаем.
Витопластунский, сука, допустил роковую ошибку: плеснул, гад, от барских щедрот полный пузатый бокал коньяку. Турхельшнауб послушно чокнулся и выпил залпом, перебарывая нервную дрожь. Дальше наступил провал. Чернота.
Очнулся он уже под утро, на подземной стоянке, на заднем сиденье собственного автомобиля. Как только включилось восприятие, ситуация удивила неожиданностью. Органы чувств получали весьма недвусмысленные сигналы. Зрение отчетливо регистрировало обнаженное тело, принадлежащее сотруднице подчиненного ему отдела, по имени Наталья Поперхон. Осязание посылало в мозг сигналы удовлетворения, даже эйфории, вызванные ощупыванием укромных мест Поперхон. Интересно, Байрон хотя бы вскользь упомянул о таких местах в поэме «Дон Жуан»? Слух тем временем бил тревогу, ибо в уши, наряду со вздохами и стонами, лилась отрава, которую женатый мужчина слышать не желает даже в состоянии угара. Поперхон ставила ультиматумы:
Ко мне переедешь, дочку родим. Крохотную такую, будет бегать и кричать: «Папа, папа»
Сейчас он сам закричит: «Мама, мама!» Обоняние портило дело больше всего: изо рта Поперхон разило как из бочки, да ладно бы еще коньяком, но нет, каким-то сладким пойлом, что вливают в себя молодые, крепкие здоровьем, но слабые умом женщины на корпоративах. Картину запахов довершали фруктовый, до зубной боли приторный аромат духов и едкий дух секреций возбужденного, трепещущего тела. Трахать собственную сотрудницу это низкопробный инцест. Его начало тошнить, прямо как три года назад, на морской прогулке вокруг острова Тенерифе с целью поиска детенышей китов. Он попытался набрать воздуху в легкие и задержать дыхание, но не смог.
Оттолкнув партнершу, он открыл дверцу, вывалился из машины, добежал до темного угла и начал с облегчением выливать из себя накопившееся за ночь безобразие. Потом он вышел на улицу и принялся ловить такси, прикрывая голову перчатками от ледяного дождя. Очень хотелось отлить, но было негде. Плюнув, он полез к фонарному столбу через сугроб и провалился по колено в коричневую жижу. Вот, собственно, и все приключения. Ничего особенного, незачем Капитолине было переживать, да и фамилия ее девичья, Слонис, ничем не лучше его собственной.
Оттолкнув партнершу, он открыл дверцу, вывалился из машины, добежал до темного угла и начал с облегчением выливать из себя накопившееся за ночь безобразие. Потом он вышел на улицу и принялся ловить такси, прикрывая голову перчатками от ледяного дождя. Очень хотелось отлить, но было негде. Плюнув, он полез к фонарному столбу через сугроб и провалился по колено в коричневую жижу. Вот, собственно, и все приключения. Ничего особенного, незачем Капитолине было переживать, да и фамилия ее девичья, Слонис, ничем не лучше его собственной.
На все выходные Турхельшнауб заперся в квартире, как гребаный монах. Помучавшись вдоволь угрызениями совести и сожрав кастрюлю жирного куриного супа, он протрезвел и в ночь на понедельник уснул здоровым и освежающим сном. Приснилось ему пророческое видение, будто понедельник это демоническое чудовище на шкале времени остался далеко позади за поездом метро, мчавшим его к небывалым приключениям. На стеклянной двери офиса банка, как это давно следовало сделать, повесили ржавый замок и табличку «Опечатано в связи с утратой доверия». А впереди вырисовывались берег моря, закат и обнаженная всадница неописуемой красоты, мчавшаяся галопом на белом коне. Всадница была почти так же красива, как тетя Рива из Черкасс, в которую юный Вениамин навсегда влюбился в тринадцать лет, только, помнится, у тети Ривы груди были на три размера меньше. «It must be a gimmick how to finish fucking job forever»1 шептал разомлевший Турхельшнауб, пуская слюну в подушку.
Прерывать сладкую фазу предрассветного сна было невыносимо. Выдирать мозг из счастливого отпуска ночи казалось насилием над личностью. Включаться в муторный поток серой действительности было насколько же тягостно, как всплывать со дна реки, если ноги застряли в бочке с застывшим цементом. Турхельшнауб предпочел бы застрелиться, лишь бы не вставать. Но что делать? Дверной звонок минут десять заливался соловьиными трелями. Какая же безмозглая тварь трезвонит в такую рань? Ноги вырвать и спички вставить. Он неимоверным усилием воли преодолел гравитацию, сориентировался в пространственных координатах, натянул тренировочные штаны «Адидас», потертую майку, засунул ноги в резиновые шлепанцы и посмотрел на будильник: целых сорок три минуты до сигнала. Кряхтя, как больной туберкулезом каторжник, он поплелся открывать дверь.
В ваших трубах протечка! Вы нас затапливаете! Да, заливаете, с потолка прямо на нос хлещет!
На пороге стояли две возмущенные гражданки-соседки. Голос одной хрипел басовой трубой, а другая выпускала из бледных губ звуки придушенной флейты-пикколо.
Мы с двух часов ночи слушаем, как струи стекают, невозможно такое безобразие терпеть.
В лицах визитерш он уловил едва заметное сходство. Одной на вид под семьдесят, другой сорок пять, как и ему. Мать и дочь, наверное, с нижнего этажа. Растрепы долбанутые. У дочери жиры свисают складками, как у борца сумо. Махровый костюмчик розового цвета потрескивает от напора. Вот ведь фыфра, засадит кулаком в глаз и не улыбнется. Мамаша-грымза, напротив, с виду безобидна: запущенная какая-то, иссушенная и затертая годами. Медная монета, вышедшая из употребления. Обе трясутся, как студентки литфака, обнаружившие, что Пушкин сочинял матерные стихи.
Не может быть, сказал он, у меня вроде полный ажур. Если хотите, взглянем на трубы.
Он провел их в ванную и продемонстрировал сухие, аккуратные и чистые поверхности. Сунули носы в туалет, открыли дверцу в стояк ничего подозрительного. Раз уж разбудили в такую рань, следовало спуститься на этаж ниже, чтобы оценить ущерб пострадавшей стороны. Дамы не возражали, все гуськом пошли вниз по лестнице. Своей ванной мымры, видимо, пользовались редко: если провести рукой по кафелю, ощущается плотный слой пыли; под ванной два упитанных комара отдыхают на сливной трубе. Никаких следов катастрофы. Он всмотрелся в лица соседок с удивлением. Дамы не проявляли ни малейших признаков осознания реальной ситуации.
Вот, видите, нас систематически подтапливает, настаивала басом младшая розовая фурия.
Ровно с двух часов ночи дежурим, добавила старшая грымза истерически-тонким голоском.
Позвольте, я никак не пойму, из какого места у вас подтекает, и потом, мне на работу пора промямлил он.