Это было около 3-х часов дня, а в 4 час. 45 мин. английский миноносец по радио передал, что в город вошли большевики. Ночь пароходы простояли на внешнем рейде. Вечером доносился из города благовест церквей.
Так начался исход Русской Армии.
В благоговейной тишине отходили перегруженные суда в море, в неизвестность, отрываясь от далей Севастополя, от берегов Отчизны милой.
Боль обиды, тоска и тревога охватывали сердце.
Главнокомандующий направился в Ялту. Там грузилась конница. В идеальном порядке переполнялись вместительные «Крым», «Цесаревич Георгий», «Русь». Садились только люди; с тяжелым сердцем расставались с лошадьми, как со старыми боевыми товарищами.
15 ноября посадка закончилась. По набережной ходит генерал Врангель; уже был второй гудок последнего парохода, но еще нет трех высланных за город застав. Наконец заставы прибыли. Третий гудок. Генерал Врангель на «Корнилове» проехал мимо судов, пожелал счастливого пути, снял фуражку и сделал земной поклон родной земле. Толпы на пароходах стояли с обнаженными головами, со слезами на глазах. Им, тысячам людей, боровшимся за Родину, нет места на ней. Уходят в неизвестность, от своих, от родной опозоренной земли.
В Феодосии до полудня 13 ноября при мертвой зыби шла посадка войск местного гарнизона и кубанских частей генерала Фостикова; однако когда переполненные «Владимир» и «Дон» уже отошли на рейд, пришло донесение, что к городу подходит еще Кубанская дивизия; ее взять было некуда, и ей приказали идти для погрузки в Керчь. В дни посадки в Феодосии горели склады, шли грабежи переполненных поездных составов. Главнокомандующий побывал здесь после отъезда всех судов.
Керчь пережила эвакуацию позже других городов Крыма. 14 и 15 ноября там еще в совершенно спокойной обстановке шла посадка у широкого мола на «Мечту», «Поти», «Самару»; грузился местный гарнизон и тыловые учреждения; подходили для погрузки конные части 2-й армии (донцы и кубанцы); в городе в эти дни был полный порядок; патрули юнкеров отошли и погрузились лишь ярким солнечным осенним днем 16 ноября, после чего большевики заняли последний клочок Крыма.
Пароходы отходили перегруженные людьми, ибо надо было взять всех оставшихся; надеялись в проливе пересадить значительную часть людей на линейный корабль «Ростислав», бывший в Азовском море. Но оказалось, что вывести его не удалось, он прочно засел на мели, и скученность на пароходах не разрядилась.
* * *Кто же и с чем выехал из Крыма?
По данным Штаба Главнокомандующего, из Крыма ушли все морские транспортные средства и боевые корабли, которые могли двигаться самостоятельно и на буксире, всего 126 судов. На них было погружено около 135 тысяч человек, в числе которых до 70 тысяч бойцов, погрузившихся с ружьями и пулеметами (в Севастополе разоружили лишь садившихся на французские суда «Сегот» и «Сиам»).
Это были десятки тысяч людей, прежде всего училища и наиболее стойкие части тыла, погрузившиеся почти в полном составе; затем строевые части 1-го Корпуса и конница, казачьи части и штабы; потом в большом количестве тыловые учреждения, военные и административные; в небольшом числе семьи военнослужащих, и уже после гражданские беженцы. Главными причинами, заставлявшими покидать родину, безусловно явились боевое братство частей и присущие военнослужащим чувства долга и чести, принципиальная непримиримость с большевиками и желание продолжать с ними борьбу во что бы то ни стало, угроза власти «чрезвычаек», невыносимость рабства советского строя.
Решиться ехать в полную неизвестность, для многих с семьей и детьми, у порога зимы, буквально нищими, для этого нужны были убедительные мотивы, а потому это нельзя было назвать стадным чувством, которое якобы загоняло тысячи русских людей на пароходы.
Большинство грузилось без вещей, прямо с похода, лишь с тем, что было в укладке; многие семейные не могли зайти и заехать домой, чтобы попрощаться, взять семью, часть вещей. Тылы грузились несколько богаче, появлялись чемоданы, корзины, перины, но и тут брали случайное, какой-то универсальный жизненный минимум; да и что брать с собой, когда едешь в море, в полную неизвестность?
Интендантство грузило, главным образом, продовольствие, белье, кожу и зерно. Остальное имущество, как достояние русского народа, по приказу Главнокомандующего, не уничтожалось и не портилось, а было передано охране рабочих. Орудия, бронепоезда, бронеавтомобили, танки и аэропланы были приведены в негодность и брошены по дороге к портам и в городах Крыма; лошадей угоняли в горы.
Интендантство грузило, главным образом, продовольствие, белье, кожу и зерно. Остальное имущество, как достояние русского народа, по приказу Главнокомандующего, не уничтожалось и не портилось, а было передано охране рабочих. Орудия, бронепоезда, бронеавтомобили, танки и аэропланы были приведены в негодность и брошены по дороге к портам и в городах Крыма; лошадей угоняли в горы.
Все военные суда Черноморского флота в количестве 21 вымпела вышли в море. Шел переполненный громадный транспорт «Кронштадт», представлявший единственную по своей величине механическую мастерскую в Севастополе, шли маленькие катера, ехали на фелюгах. Под стройный напев «Спаси, Господи, люди Твоя» отошел от Севастополя пароход «Ялта», наскоро обращенный в госпитальное судно. Раненых взял английский миноносец.
Пароходы вышли в море переполненными до крайности, все трюмы, палубы, проходы, мостики, решетки у трубы были буквально забиты и завалены людьми. Слава Богу, что море встретило бедных изгнанников хотя и непогодой, но было совершенно спокойно. Качка была малозаметна.
Большой перегруженный «Рион» вышел почти без угля, и в море его стало относить к берегу по направлению к Одессе. Жуткие часы пережили бывшие на нем тысячи людей. К великому счастью их, к «Риону» пришел на помощь буксир.
Переезд по морю до Константинополя длился от одного до пяти дней. Это была мука, которую трудно пересказать. Прежде всего, это было суровое начало физических лишений, которые выпадали потом на долю ничего не имевших, голодных, испуганных будущим людей. «Люди, попавшие на железную палубу, пишет один из участников этого переезда, лишенные всякого прикрытия от дождя и леденящего норд-оста, сбитые в кучу возле вонючих ретирад, у которых круглые сутки нескончаемая очередь, не проявляли протеста; они не мечтали о каком-либо благополучии в будущем, ибо для них ''довлела дневи злоба его'', стремление получить какую-либо пищу и возможность вытянуть и уложить свое уставшее от бессонницы и иззябшее тело. Продвинуться за чем-либо со своего места по пароходу почти было немыслимо; для нескольких саженей[13] пути приходилось иногда затрачивать часы, ибо везде стояли бесконечные очереди; за кружкой воды (единственной на день) очередь, в уборную очередь, вскипятить воду очередь, да и то для избранных; перейти направо, пройти в трюм везде непрерывные очереди; при этом всюду нервные, до крайности раздраженные люди, грубые окрики, обиженная придирчивость не то начальников, не то равных безличных и бесправных беженцев. Офицер, солдат, генерал, юнкер, дама все сразу уравнялись в правах на кружку воды, на проход в уборную; дисциплина и простая житейская вежливость, воспитанность, выдержка падали катастрофически».
Происходили сцены, совершенно недопустимые с точки зрения воинской дисциплины, как со стороны старших, так и со стороны младших. Сказалось это и на юнкерской среде.
Одним словом, пароходная обстановка сразу разлагающе повлияла на моральный облик людей, резко перешедших из режима безусловного повиновения и дисциплины в расплывчатое в правовом отношении положение бесприютных изгнанников. Скученность породила вскоре грязь и насекомых; вымыться хотя бы и морской водой было невозможно; нельзя было, да и не во что переодеться; нельзя было просто раздеться. Спали вповалку на мокрых палубах, в грязных трюмах, у копоти труб. Особенно тяжело было женщинам. Добавим, что в этой кошмарной обстановке скученности, грязи и голода родилось несколько младенцев и умерло несколько больных и стариков.
Редко у кого были с собой запасы продовольствия; вся надежда была на паек или на скорую высадку. А паек экономили. Выдавали немного хлеба или из муки пекли по ночам в пароходной кухне лепешки; выдавали минимальные дозы консервов, селедки; бывали дни полной голодовки. Тяжело было но только без горячей пищи, но просто без горячей воды, без чая. Правда, были, конечно, отдельные исключения. Большинство же, не ропща, терпеливо несло взятый крест, с тревогой заглядывая в завтрашний день. И душа отдыхала лишь минутами, по вечерам, когда хор юнкеров или частей запевал заунывную или развеселую родную песнь.
На что надеялись тогда?
Говорили и думали, что приютит Франция или Америка, что повезут в Алжир, на Мадагаскар, в Аргентину или в Марсель, одни мечтали о службе в каком-то международном корпусе, другие о плантациях и мирном земледельческом труде. А пока что неуклюжие переполненные транспорты покачивались на волнах родного моря.